ы  американского
президента с прессой. Думается, что к этому опыту  американского  президента
еще не поздно обратиться. Уж, во всяком случае, лучше позже, чем никогда.
   Какие же выводы можно сделать из  успеха  "Нового  курса"?  Без  сильного
государства, без сильной исполнительной власти такого успеха не было  бы.  И
это в США,  с  развитыми  институтами  гражданского  общества,  с  сильными,
укоренившимися  негосударственными  структурами  управления,  или,   точнее,
общественного  самоуправления.  Что   же   говорить,   когда   модернизация,
непременно связанная с ослаблением социальных связей, проводится в стране  с
тяжелым тоталитарным прошлым?
   Известный русский философ Иван Ильин еще в пятидесятые годы предсказывал,
что у России после крушения коммунистического режима будет две возможности -
либо жесткий и разумный авторитарный  режим  удержит  ее  от  распада,  либо
наступит полная анархия. Поэтому авторитаризм в переходный период - спасение
для России. В каких-то симпатиях к авторитарному режиму вообще, как  явлению
политической жизни, Ильина обвинить  никак  нельзя.  Он  -  последовательный
идеолог антибольшевизма и противник всякой диктатуры, за что  и  был  выслан
большевиками за границу в 1922 г. Не буду приводить  аргументы  Ильина.  Они
изложены в его работе "Основы борьбы за национальную Россию" (Париж,  1938).
Аргументы сформулированы на философском  уровне  и  весьма  логичны,  но  не
связаны с реалиями последних десятилетий ХХ в.  Примем  их  как  философское
суждение a priori. Но вот суждения на основе конкретного опыта.
   Опыт Юго-Восточной Азии
   Опыт переходного периода в Японии, Южной Корее, на Тайване,  в  Сингапуре
не может не впечатлять. Экономические успехи этих стран относятся к  разряду
послевоенных чудес наряду с немецким чудом Людвига Эрхарда. Поэтому было  бы
по меньшей мере легкомысленно не прислушаться к голосам тех, кто причастен к
этим  успехам.  Кто-то  может  не  согласиться  с  ними,  кто-то  решительно
отвергнуть, но задуматься  было  бы  полезно  всем.  Приведу  два  суждения,
которые созвучны моим мыслям.
   Прежде всего, известного японского экономиста Сабуро Окито. На  основании
опыта Японии и ее соседей  по  региону  он  обосновывает  следующие  выводы:
во-первых,  в  странах,  где  механизмы  свободного  предпринимательства  не
опираются на традиции, опыт и соответствующую социальную  культуру,  жесткое
вмешательство государства в рыночные реформы просто  необходимо;  во-вторых,
ни в  коем  случае  нельзя  отбрасывать  стратегию  преобразований,  которая
предусматривает  медленное  прохождение  реформ,  опирающихся   на   сильное
государственное регулирование. (Полное резюме работ Сабуро Окиты на эту тему
содержится в "Steps to the 21 st Century", "The Japan Times", 1993.)
   А вот что пишет тайваньский исследователь и практик  Давид  Чен:  "...Для
перехода к капитализму нужно сильное руководство. Демократия на первом этапе
модернизации  является  непозволительной  роскошью...  К  успешным   моделям
развития после Второй мировой войны следует отнести главным  образом  страны
Восточной  Азии.  Их  пример  демонстрирует,  что  наиболее  мудрый  курс  -
интенсивное  экономическое  развитие,  предшествующее  демократии.   Ставить
телегу перед лошадью, то есть на первое место политические реформы, а уж  за
ними - экономические, это путь к бедствиям,  как  видно  на  примере  многих
других развивающихся стран, охваченных войнами, революциями  и  болезнями...
Страна, которая не в состоянии прокормить свой  народ,  не  может  позволить
себе заниматься щепетильными вопросами разделения властных полномочий".
   Ссылаясь на Ли Куан  Ю  из  Сингапура,  который  анализирует  опыт  своей
страны, где на начальных стадиях переходного  периода  произошло  магическое
сочетание рыночной экономики и мягкого авторитарного режима, Чен  заключает:
"Демократия, вне сомнения, приходит тогда, когда будут обуты и  одеты  дети,
когда у них будет жилище и возможность получить образование, когда  общество
открыто для мировой торговли и люди могут передвигаться по всему миру, когда
они имеют возможности зарабатывать себе на жизнь..." (Vital Speeches of  the
Day, Juli 15, 1993, РР. 603-608).
   Збигнев Бжезинский и другие
   Збигнев Бжезинский  в  представлении  не  нуждается,  авторитета  ему  не
занимать. И в каких-то отступлениях от канонов  западного  мира  и  западной
демократии  заподозрить   его   нельзя.   Поэтому   некоторые   его   оценки
посткоммунистических  реформ  звучат  достаточно  неожиданно.  В  частности,
такое: "Ни  в  коем  случае  нельзя  отбрасывать  стратегию  преобразований,
которая опирается на продолжающееся государственное управление, а не  только
на высвобождение независимых и динамичных рыночных сил".
   Бжезинский достаточно самокритичен, когда  констатирует,  что  быстрые  и
всеобъемлющие преобразования  в  бывших  коммунистических  странах,  подход,
получивший наименование "шоковой терапии", возможны только в случаях,  когда
для них имеются все необходимые субъективные и  объективные  условия.  "Пока
можно назвать  только  один  удачный  пример  шоковой  терапии,  -  замечает
Бжезинский, - польский вариант, который, судя по всему, является исключением
из правил. Имевшееся в этой стране свободное крестьянство и крупная  теневая
экономика  обеспечили  быстрый  хозяйственный  отклик  -  закон   спроса   и
предложения заработал сразу же, как только был отменен контроль над  ценами.
Польша получила  громадную  финансовую  поддержку  ведущих  западных  стран,
польской диаспоры на Западе".
 
   Бжезинский продолжает: "И эти (посткоммунистические. -  Л.Л.)  страны,  и
Запад довольно  наивно  ожидали  слишком  многого...  У  политической  элиты
посткоммунистических   стран   были   явно   преувеличенные   и   упрощенные
представления о том, какую помощь они получат от Запада. Они рассчитывали на
манну небесную или что-то похожее на новый расширенный план Маршалла. Что же
касается Запада, то там имела место всеобщая недооценка системной  сложности
необходимых  изменений,  сопротивления  старых,   все   еще   могущественных
номенклатур, а также длительности самого  процесса...  Весьма  показательной
иллюстрацией сказанному может служить то, что американские программы  помощи
базировались на предположении, что переходный  период  будет  длиться  около
пяти лет. Теперь мы знаем, что он будет много длиннее - как минимум  10  лет
для стран Центральной Европы и, вероятно, 15 или 20 лет  для  других  стран.
Только тогда станет возможным говорить о завершении процесса преобразований"
(The National Interest. 1993. № 33. Р. 7).
   Думаю,    что    прогноз    Бжезинского     относительно     длительности
посткоммунистического переходного периода чересчур оптимистичен. Он, судя по
всему, исходил из предпосылки, что динамика  преобразований,  может  быть  и
медленная, будет однонаправленной, прогрессивной. Между  тем,  как  показала
практика, на пути преобразований в постсоветских странах произошли  повороты
и в сторону, и даже назад.  В  последнее  время  это  ярко  проявилось  и  в
Кыргызстане, и в  Казахстане.  Вообще  же  скорость  переходного  периода  -
самоограничивающийся фактор. Необоснованно быстрый  переход  довольно  скоро
приводит к серьезным потерям и автоматически начинает замедляться.
   В странах Латинской Америки  переходный  период  продолжается  уже  целое
столетие.  Идет  напряженная  политическая  борьба,  то  с  победами,  то  с
поражениями.
   В некоторых азиатских и европейских странах - Испании, Португалии, Греции
-  модернизация  заняла  время,  равное  жизни  одного   поколения.   Опрос,
проведенный  на   первом   Всероссийском   конгрессе   политологов,   выявил
убежденность большинства  участников  в  невозможности  преодолеть  нынешний
кризис раньше чем через 20-25 лет. Дело в том, что экономические  реформы  в
постсоветских странах связаны с коренными социально-культурными  изменениями
общественной жизни. Для этого требуется генерационно-поколенческий цикл,  то
есть период в 20-25 лет (Полис. 1998. № 3).
   Такой прогноз вполне соответствует и  предположению,  высказанному  новым
Президентом России Владимиром Путиным,  который  в  одном  из  своих  первых
выступлений сказал, что России нужно не менее пятнадцати лет для того, чтобы
догнать по уровню производства Испанию и Португалию. А  ведь  это  не  самые
передовые страны!
   Конечно же, конкретному человеку такой срок представляется чрезмерным, он
возмущает до глубины души каждого, кто ставит вопрос и перед собой, и  перед
властью: "Когда же придет настоящий день?"  Но  ведь  люди  живут  по  своим
индивидуальным часам, которые идут совсем иначе, чем часы социальные. Что уж
тут поделаешь?
   Петер Харди,  профессор  политических  наук  Будапештского  университета,
изучал посткоммунистический переходный период не со стороны,  а  из  глубины
его, будучи вовлеченным в качестве  участника  в  соответствующие  процессы.
Предоставлю ему слово:
   "Прощание с  коммунизмом  сопровождалось  в  восточноевропейских  странах
всеобщим энтузиазмом. Интерес к политике был  очень  большим,  и  участие  в
первых демократических свободных выборах достигло высокого  уровня.  Но  это
была  последняя  выигранная  битва  в  проигранной   войне.   Очень   быстро
воодушевление обернулось разочарованием. Новые политические фигуры  и  новая
политическая жизнь предстали перед гражданами не менее  отталкивающими,  чем
прежние. Стало все более очевидным, что  представители  антикоммунистической
оппозиции занялись политикой и стремились к власти только  для  того,  чтобы
приобрести экономические выгоды и привилегии. Они  явили  собой  образцы  не
только двойной морали, но и двойного лицемерия.
   Люди в  посткоммунистических  восточноевропейских  странах  оказались  не
подготовленными к рыночной жизни. Они были готовы  признать  и  принять  все
преимущества этой жизни, но без ее недостатков и потерь. Они  задавали  себе
вопрос: "Почему новая власть не может предоставить те же социальные  льготы,
что и старая?" И все чаще задумывались: "Не лучше ли была бы власть, сильной
рукой  регулирующая  течение  дел?"  (Peter  Hardi.  Vom   Kommunismus   zur
Demokratie - Der schwierige ?bergang in Mittel und Osteuropa. Demokratie  am
Wendepunkt. S. 365-366)
   Итак, первичность экономических реформ, успехи которых являются  условием
успехов реформ политических, их постепенность и  продолжительность,  сильная
исполнительная государственная власть  как  главный  регулятор  реформ.  Вот
слагаемые   мирового   опыта   переходных    периодов,    доказавшие    свою
универсальность,   допускающую   исключения    лишь    при    исключительных
обстоятельствах, на основе практики многих стран мира.
   СТРАТЕГИЯ ПРЕЗИДЕНТА КАРИМОВА
   Не навредить...
   О решении правительства Гайдара провести либерализацию  цен,  практически
без необходимой подготовки, без создания минимальных  механизмов  социальной
компенсации, я узнал в ночь на  31  декабря  1991  г.  Вместе  с  остальными
членами делегации Кыргызстана я летел с саммита глав СНГ в Минске  домой,  в
Бишкек. Ко мне подошел офицер охраны Президента и попросил подойти к Акаеву.
Тот сказал, протягивая мне какие-то документы: "Прочитайте. Я получил их  от
российской  делегации".  Это  было  постановление  правительства  России  об
освобождении цен с пояснительной запиской  к  нему.  По-видимому,  бессонная
ночь и прошедший суматошный,  бестолковый  и  в  общем-то  ненужный  минский
саммит усилили и без того убийственную силу полученной  Акаевым  информации.
Он молча смотрел  в  темный  иллюминатор  самолета.  Потом,  не  поворачивая
головы, тихо произнес: "Что будет с нашим народом? И ведь мы  бессильны  ему
помочь". Уже через  несколько  дней  случилась  катастрофа,  охватившая  все
постсоветские страны, входившие тогда в рублевую  зону.  В  один  день  были
уничтожены сбережения граждан, накопленные ими за целую жизнь,  причем,  как
показало уже ближайшее будущее, без всякой пользы для экономики.
   В 1994 г. в Риме  вышло  в  свет  глубокое,  содержательное  исследование
видного итальянского историка Джузеппе Боффа  "От  СССР  к  России.  История
незаконченного кризиса".  Подводя  итоги  своих  аналитических  рассуждений,
автор приходит к выводу, что  эта  либерализация  цен  была  самой  жестокой
операцией какого-либо  правительства  в  мире  против  собственного  народа.
Несколько  ранее  аналогичную  мысль  со   всей   определенностью   высказал
крупнейший американский ученый Джон Гэлбрейт.  По  его  мнению,  навязывание
постсоветским странам капитализма и рыночной экономики в  чистом  виде,  без
социальных компенсаций и гарантий, совершенно  неприемлемо  с  позиции  прав
человека (Le Mond, 29.03.1994). В январе  же  1992  г.  на  Западе  "шоковая
терапия" была воспринята восторженно. Просматриваю сейчас немецкие газеты  и
журналы того, уже ставшего историей, января: "Мужественный шаг  в  будущее",
"Прелюдия рынка и либеральной демократии", "Российские последователи Людвига
Эрхарда". Вот такие панегирики.
   Тогда,  в  1992  г.,  не  было  более  сильного  голоса,   против   этого
масштабнейшего  нарушения  прав  человека,  осуществляемого  при   одобрении
Запада, во всяком случае, с его молчаливого согласия, чем  голос  Президента
Узбекистана.
   Я уже писал и хочу повторить еще раз. Президент Узбекистана был первым и,
пожалуй, единственным из руководителей стран СНГ,  кто  утверждал:  "Шоковая
терапия для нас неприемлема, нельзя  в  людях  видеть  только  средство  для
достижения цели, даже благой цели. Я не допущу, чтобы люди испытывали  голод
и холод, чтобы была  разрушена  существующая  система  социальной  поддержки
населения, чтобы больные остались без больниц, а дети без школ".
   И действительно, власть  Узбекистана,  связанная  рублевыми  путами,  как
могла боролась за интересы своих граждан. Как обрушились тогда  на  Каримова
апологеты нового российского экономического курса и в  Москве,  и  в  других
постсоветских столицах! В прессе и на  телевидении  изощрялись:  "Ретроград!
Консерватор! Экономический диктатор! Он  режет  у  собаки  хвост  по  частям
вместо того, чтобы отрубить его  сразу!"  Смаковали  со  злорадством  каждый
промах властей Узбекистана, любые ошибки, вполне естественные в новом  деле.
И апофеоз критики - "Узбекистан возвращается в советское прошлое!".
   Между тем Узбекистан выходил из советского прошлого, хотя и медленно,  но
с  наименьшими  социальными  потерями.  Результаты  экономической   политики
Каримова - это старики, как правило, регулярно  получающие  пенсию  не  ниже
прожиточного минимума, это люди, которые имеют работу и не имеют  проблем  с
выплатой зарплаты, это  подающиеся  в  дома  без  перебоев  электричество  и
горячая вода, это нормально функционирующие школы и больницы.
   В  последнее  время  в  западной  литературе  появился  термин  "рыночный
большевизм". Мне он кажется не только экспрессивным, но и достаточно  точным
по смыслу. В русском  историческом  понятийном  аппарате  большевизм  обычно
характеризуют как определенный тип мессианского  политического  поведения  и
культуры, когда небольшая группа захвативших власть людей  навязывает  всему
обществу свое понимание прогресса и модернизации, не считаясь  с  громадными
социальными потерями. В этом смысле  гайдаровская  шоковая  терапия  и  есть
самый настоящий рыночный большевизм.
   Демократия начинается именно с того, что было сделано  в  Узбекистане:  с
защиты прав самых ранимых, самых бедных и больных. И именно под таким  углом
зрения следует оценивать первый и, пожалуй, самый важный постулат  стратегии
Президента  Каримова  в  переходном  периоде:  действовать   с   наименьшими
социальными потерями, не навредить людям.
   Сам Каримов сформулировал этот  постулат  следующим  образом:  "Одним  из
ведущих принципов, на которых основывается  собственный  путь  обновления  и
прогресса Узбекистана, является проведение  сильной  социальной  политики...
Обеспечение надежных социальных гарантий и мер социальной  защиты  населения
является сквозным приоритетом  на  всех  этапах  рыночных  преобразований  и
пронизывает другие направления всего обширного процесса обновления общества"
(Узбекистан на пороге XXI века, с. 209).
   Кто ставит телегу впереди лошади?
   Второй  постулат  этой  стратегии  звучит   примерно   так:   обеспечение
политической стабильности является необходимым условием успеха экономических
реформ. С ним связан тезис Каримова - "не построив новый  дом,  не  разрушай
старого",   то   есть   -   поспешный,   непродуманный   демонтаж   прежнего
государственного аппарата может принести гораздо больше вреда, чем пользы, в
этом деле нужна постепенность.
   Возражая против этого  тезиса,  западные  оппоненты  приводили  в  пример
соседний Кыргызстан, где, как они считают, прежний  партийно-государственный
аппарат был сразу же устранен из политической жизни, у государственного руля
оказались демократические силы, и поэтому страна  успешно,  хотя  и  не  без
труда, идет по пути общественного прогресса. Помню, что я  по  этому  поводу
спросил Акаева: "Кто ставит телегу впереди лошади, вы  или  Каримов?"  Акаев
шутливо ответил: "Все зависит от того, какая телега и какая лошадь".
   Можно  сказать  и  так.  Действительно,  приоритет   экономического   или
политического определяется комплексом факторов, в числе  которых  этнический
состав населения,  готовность  элитных  групп  к  реформам,  харизматический
лидер... Все это так, но ясно  также  и  то,  что  постсоветский  переходный
период не может  не  иметь  единой  объективной  логики.  Она,  естественно,
получает известную модификацию в зависимости от конкретных условий  той  или
иной постсоветской страны. Однако, повторяю, на глубинном уровне она  едина.
Более   того,   как   свидетельствует   мировой   опыт,   существуют   общие
закономерности для переходных обществ  всех  развивающихся  стран.  Поэтому,
используя приведенное идиоматическое выражение,  можно,  на  мой  взгляд,  с
уверенностью утверждать, что именно в  Узбекистане  поставили  и  лошадь,  и
телегу так, как они и должны по предназначению стоять: лошадь (экономические
реформы) - впереди, телега (политические реформы) - позади.
   Продолжая сравнения с  Кыргызстаном,  позволю  себе  обрисовать  в  общих
чертах соответствующую практику  этой  страны.  Она  мне  достаточно  хорошо
известна.
   В Кыргызстане все было далеко не  так  демократически  радужно,  как  это
нередко преподносилось на Западе. Несмотря на все усилия Президента  Акаева,
реальную  власть  на  местах  продолжали  (и  продолжают)  сохранять  бывшие
партийные боссы, в том числе и самого высокого ранга. Их  сила  и  авторитет
обеспечивались  (и  обеспечиваются)  неформальными,  правовым   образом   не
закрепленными,  но  реально  существующими   родоплеменными,   земляческими,
семейными кланами. Обладая сильной властью  на  местах,  бывшая  партократия
уверенно противостояла демократическому управлению страной. Слабость силовых
структур - одна из причин роста в Кыргызстане преступности, в  том  числе  и
организованной. Мои личные наблюдения позволяют утверждать, что  официальная
власть на местах нередко плотно  соединялась  с  теневым  бизнесом,  образуя
симбиоз, с которым Бишкек справиться не мог.
   Многочисленность местных лидеров и отсутствие устраивающего всех или хотя
бы большинство реального претендента на пост главы государства  создавали  и
продолжают  создавать  сейчас  причудливо   сбалансированную   устойчивость.
Интеллигентный  и  деликатный  Акаев,  удачно   представляющий   страну   на
международной арене, устраивал  и  пока,  судя  по  всему,  устраивает  всех
творцов политической погоды. Что же касается экономических  реформ,  то  ряд
прогрессивных  инициатив  Акаева,  прежде  всего  связанных  с  земельной  и
аграрной рефор