столетия  число  махалля  в
Ташкенте выросло до 280. Сегодня их около 500, а всего в стране -  их  более
11 тысяч.) Термин "махалля" может быть применен еще шире, в условном смысле,
- как первичные местные сообщества не только в  городах,  но  и  в  селах  -
кишлаках и аулах.
   В Мавераннахре города возникли раньше, чем в Западной Европе,  и  сначала
играли большую, чем там, экономическую  и  культурную  роль.  Но  в  городах
Западной Европы  рано  развиваются  формы  городской  демократии,  явившейся
результатом борьбы горожан за поэтапное расширение собственных прав, которые
гарантированно оформлялись в ходе этой борьбы городским правом.
   Важнейший момент, который в данном случае нельзя упускать из виду, что  в
Западной Европе города возникли во владениях церковных и светских  феодалов.
Это облегчало борьбу западноевропейских средневековых городов за  внутреннюю
автономию, за коммунальные права,  чего  они  в  большей  или  меньшей  мере
добились.  Последующая  борьба  за  расширение  городской  демократии  имела
неоднозначные результаты, но  в  целом  способствовала  развитию  городского
права.
   В Мавераннахре города возникали и развивались не  во  владениях  светских
феодалов,  а  на  землях,  считавшихся  государственными.  Здесь  изначально
имелись эффективные  возможности  отладить  жизнь  городов  непосредственно,
минуя городское самоуправление. И все  же...  В  Бухаре,  Самарканде,  Хиве,
Ташкенте  существовали  квартальные  организации  населения,  ремесленные  и
торговые корпорации, прогрессивный  потенциал  которых  недооценивать  никак
нельзя.
   Жилой квартал среднеазиатского города, начиная с  раннего  средневековья,
был явлением чрезвычайно своеобразным. К  нему  только  условно  может  быть
применен термин "квартал". В современном европейском понимании квартал - это
группа  домов,  обычно  занимающих  плошадь  более  или   менее   правильной
прямоугольной  формы,  ограниченную  со  всех  четырех  сторон  улицами.   В
среднеазиатском городе улица, наоборот, соединяла живших на ней людей,  была
сердцем, сердцевиной квартала. Квартал включал в себя все дома,  стоящие  по
обеим сторонам улицы и в отходящих от нее переулках и тупиках.  Квартал  был
ячейкой  города  не  только  в   территориальном   отношении,   он   являлся
административной  единицей,  с  которой   имели   дело   городские   власти,
действовавшие через старшин кварталов. По  составу  населения  махалля  были
неодинаковы. В Бухаре, например, в отдельных махалля, а иногда в  нескольких
соседних, наблюдалась тенденция к образованию  компактных  однородных  групп
соплеменников или  земляков,  переселившихся  откуда-нибудь  в  Бухару,  или
тенденция  к  некоторой  концентрации  ремесленников  одной   специальности,
составлявших во многих махалля большую часть жителей. Наряду с этим  имелось
много махалля, где селились ремесленники разных специальностей  или  же  они
проживали смешанно с другими  слоями  населения:  торговцами,  духовенством,
знатью. Вперемешку с основным суннитским населением жили шииты.
   Неоднородным было население махалля и в  социальном  отношении:  в  одном
квартале жили богачи и бедняки, знать и простой народ,  "ходжи"  и  "карача"
("чернь"). В некоторых кварталах было много представителей  военно-служивого
сословия, принадлежащего к привилегированным слоям. Обычно  это  были  семьи
узбеков, приехавших в город из тех районов,  на  которых  лежала  повинность
поставлять воинов - нукеров.
   При  всей  неоднородности  жителей  махалля  -   классовое   неравенство,
отсутствие профессиональных  отношений  -  они  были  объединены  в  общину,
соединены личными связями, общими интересами  и  обязанностями,  участием  в
общих делах. Общинный уклад жизни махалля  породил  систему  самоуправления.
Возглавлял  махалля  выборный  старшина   (аксакал).   Как   свидетельствуют
различные источники, к  выборам  аксакала  и  его  помощников  во  все  века
относились очень серьезно, понимая, что неудачные избранники причинят общине
много неудобств и неприятностей. Аксакал являлся официальным  представителем
махалля перед городскими властями и потому должен был утверждаться ими.
   Имея глубокие корни в истории, организуя и направляя течение повседневной
жизни народа, махалля породил  стройную  этическую  систему,  основанную  на
демократических устоях. Это  непоколебимые  временем  правила  взаимопомощи,
гостеприимства и уважения к старшим, равенство всех членов общины.  Ни  один
житель махалля не чувствовал себя одиноким, он всегда  мог  рассчитывать  не
только на участие и моральную поддержку, но и  на  необходимую  материальную
помощь.  Словом,  речь  идет  о   прекрасных   традициях   коллективизма   и
кооперирования. Об этих и многих других интересных  фактах  можно  узнать  у
самых разных авторов (к примеру, Де  Клавихо  Р.Г.  Дневник  путешествия  ко
двору Тимура в Самарканд в 1403-1405 гг.  Сб.  отделения  русского  языка  и
словесности Академии наук. - СПб. 1881. Т. 28). Не берусь перечислить  более
серьезных  исследователей.  Это  дело  историков.  Сошлюсь  только  на  Айни
(настоящее имя - Садриддин Саид-Муродзода, 1878-1954), таджикского  писателя
и ученого.  В  романе  "Дохунда"  и  художественно-автобиографической  книге
"Воспоминания" дореволюционная жизнь в махалля  отражена  с  этнографической
точностью.
   Советская  власть,  выступавшая  против  многих  традиционных   узбекских
социальных структур, в борьбе с махалля вынуждена  была  отступить.  Махалля
оказался этой власти не по зубам. В 1932 г. вышло "Положение о  махаллинских
комитетах  в  городах  Узбекистана".  В  1938  г.  атаки  на  махалля   были
приостановлены вообще. Решение было принято такое: они должны сосуществовать
с новыми социалистическими структурами, дополняя их.
   Исламское Возрождение
   Некоторые исследователи ислама уподобляют его океану, в том  смысле,  что
цунами, начавшееся на одном его берегу,  обязательно  отзовется  на  другом.
Думаю, что если и сравнивать ислам с океаном, то не с обычным  земным,  а  с
неким фантастическим солярисом, концентрирующим  в  себе  громадную  энергию
созидания и  разрушения.  Громадные  волны  этого  океана  не  стихийно,  а,
напротив, очень целенаправленно  накатываются  сегодня  друг  за  другом  на
богатую нефтью и газом мусульманскую Среднюю Азию, на ведущую  страну  этого
региона Узбекистан, одно из самых исламизированных государств  мира.  Уже  в
восьмидесятые годы, еще находясь в составе  СССР,  Узбекистан  был  так  или
иначе вовлечен в глобальные процессы, связанные с Исламским Возрождением.
   Итак, что же такое Исламское Возрождение? В чем его суть?  Какие  факторы
вызвали его  к  жизни?  По-видимому,  чтобы  лучше  понять  этот  глобальный
процесс, его надо рассматривать  как  часть  еще  более  широкого  процесса,
начавшегося  во  второй  половине  ХХ  в.,  который  можно  условно  назвать
"утверждение Азии". В то время как в странах Восточной Азии  (Японии,  Южной
Корее, Сингапуре, Таиланде, Малайзии, Тайване, Китае) успешно осуществлялись
модернизация и экономическое развитие, все  большее  число  мусульман  стали
обращаться  к  исламу  как  к  источнику  их  идентичности,  смысла   жизни,
легитимности, развития, власти и надежды. Это выразилось в лозунге "Ислам  -
это решение" (John L. Esposito. The Islamic Threat: Myth or Reality. - N. Y.
1992. S. 1992).
   Уже в начальной своей фазе Исламское  Возрождение  по  охвату  и  глубине
воздействия стало приобретать мировое значение. С.Хэнтингтон спрашивает  сам
себя: "Почему  Исламское  Возрождение  надо  писать  с  заглавных  букв?"  И
отвечает: "Основанием является исключительно важная историческая  значимость
этого феномена, затрагивающего одну пятую (или более)  всего  человечества".
Он продолжает: "Этот феномен не менее значим,  чем  Американская  революция,
Французская революция,  Октябрьская  революция,  которые  всегда  пишутся  с
заглавной буквы" (Der Kampf der Kulturen. S. 168, 551-552).
   Исламское Возрождение в самом общем  смысле  можно  охарактеризовать  как
признание технической культуры Запада и отвержение  его  духовной  культуры.
Вот что писал один из ведущих исламских идеологов Саудовской  Аравии  Бандар
бин Султан в 1994 г.:  "Иностранный  импорт  хорош,  если  он  выражается  в
телевизорах и компьютерах, других технических вещах. Однако  нематериальные,
социальные и политические институты, которые иногда пытаются импортировать с
Запада в исламские страны, могут быть смертельны.  Об  этом  свидетельствует
падение шаха Ирана. Ислам для нас не одна лишь религия, но  и  образ  жизни,
несовместимый с западным" (Bandar bin Sultan. - New York Times. 10.07. 1994.
S. 20).
   Движущей силой Исламского Возрождения является исламский  фундаментализм,
который зачастую  воспринимается  только  как  политический  ислам,  хотя  в
действительности это компонент во всеохватывающей системе идей,  практике  и
риторике,  направленных  на  коренной  поворот   в   жизни   народов   мира,
приверженных исламу.
   "В  своих  политических   манифестациях   Исламское   Возрождение   имеет
определенное сходство с марксизмом, с его святыми текстами, с  его  видением
совершенного  общества,  с  пониманием  путей  фундаментального  поворота  в
общественной жизни, включающего в себя переход от  реформ  к  насильственной
революции  и  свержению   господствующей   власти,   исключение   из   жизни
многообразия мнений и суждений, а в конечном счете  и  массовый  террор  как
действенный инструмент достижения целей" (Samuel P.Huntington. Der Kampf der
Kulturen, S. 170).
   Многие западные  исследователи  проблем  исламского  фундаментализма  еще
более резки в оценках  его  политической,  точнее  даже,  внешнеполитической
идеологии. Профессор  политических  наук  Будапештского  университета  Петер
Харди по этому поводу пишет следующее: "Исламский фундаментализм соединяет в
себе религиозные, этические и политические  черты  и  выступает  в  качестве
международной угрозы демократии.  В  этом  отношении  он  не  отличается  от
национал-социализма  и  коммунизма.  Схожесть   лежит   в   притязаниях   на
универсальную истину и универсальные средства ее  достижения,  в  готовности
утверждать в мире правильность этого своего убеждения при помощи  оружия,  в
идеологически мотивированном терроризме" (Peter Hardi. Vom  Kommunismus  zur
Demokratie, in: Demokratie am Wendelpunkt. - Berlin: Siedler Verlag. 1996).
   В  мусульманских  странах  отмечается   рост   исламски   ориентированных
правительств, организаций, банков, благотворительных  учреждений  и  учебных
заведений. Правительства, как и оппозиция, обращаются  к  исламу  для  того,
чтобы  усилить  свой  авторитет  и   завоевать   поддержку   масс   даже   в
секуляризированных государствах, таких, как Турция и Тунис. И там власть  не
может не считаться с потенциальной силой исламского самосознания  и  поэтому
проявляет  чувствительность  и  заботу  в  отношении  повседневных  вопросов
исламской жизни.
   В Исламском Возрождении обращает  на  себя  внимание  одна  очень  важная
тенденция. Если оказывается, что традиционно господствующий в той  или  иной
стране мазхаб (направление,  школа)  ислама  не  в  состоянии  удовлетворить
эмоциональные или социальные потребности верующих, он, во многом  спонтанно,
заменяется  другим  мазхабом,   стремительно   увеличивающим   число   своих
сторонников и  становящимся  влиятельной  силой  социальной  и  политической
жизни. В этом ответ  на  вопрос,  почему  в  некоторых  районах  Узбекистана
ханафизм уступает место ханбализму и  ваххабизму.  Исламское  Возрождение  в
Узбекистане после распада Советского Союза проявилось  по-разному  в  разных
субэтнических регионах страны:  Северо-Западном,  Центральном  и  Восточном.
Мнение,  изложенное  в  книге  "Узбекистан:  обретение  нового  облика"  (с.
249-252), представляется достаточно обоснованным.
   Начну с Восточного региона,  с  Ферганской  долины,  с  ее  географически
предопределенного  сепаратизма.  Этот  сепаратизм,  помноженный  на  меньшую
развитость  социально-экономической  инфраструктуры,  и   определил   особый
характер ислама в этом регионе ко времени независимости страны. В Ферганской
долине  традиционно  преобладали  суфийские  ордена.  Опыт  существования  в
полуоппозиции к официальной власти и официальному  духовенству,  накопленный
суфизмом, способствовал тому, что он сохранил свои  корни  в  долине  в  тот
период, когда  официальный  ислам  в  лице  Духовного  управления  мусульман
Средней Азии был под жестким контролем советской власти.
   С начала восьмидесятых годов в Ферганской долине, особенно в Намангане  и
Андижане,  увеличивается  число  нелегальных  частных  исламских   школ.   В
результате контактов с зарубежными мусульманскими организациями, в том числе
из Саудовской Аравии, в  долине  усилилось  влияние  ханбалитского  мазхаба,
гораздо более радикального, чем традиционный для Средней Азии ханафитский, а
затем и ваххабизма. Регион этот, имеющий благоприятные природные  условия  и
богатые ресурсы для развития сельского хозяйства и промышленности, в  то  же
время  отличает  исключительная   демографическая   напряженность,   тяжелые
социальные условия. Поэтому  в  кризисные  годы,  о  которых  идет  речь,  в
Ферганской  долине  легче,  чем  в  других  регионах  страны,   можно   было
спровоцировать насильственные акции под религиозными лозунгами. Немаловажный
потенциальный фактор  дестабилизации  в  советское  время  -  меньшее  число
представителей долинных элит (наманганских, андижанских  и  т.д.)  в  высших
эшелонах власти. В этих условиях ислам оказался каналом, через который могло
быть оказано давление на Ташкент.
   Дональд Карлайл, много лет обстоятельно изучавший положение  дел  в  этом
регионе Узбекистана,  писал:  "Не  следует  недооценивать  те  трудности,  с
которыми придется справляться Каримову  в  подверженной  взрывам  Ферганской
долине. Согласно бытующему на Западе мнению, Ташкент  преувеличивает  угрозу
исламского фундаментализма. Может быть, это и верно, но до какой-то степени.
Однако ни в коей мере нельзя согласиться с тем, что страхи Каримова основаны
на мираже. Фергана - не горшок, в котором продукты свариваются в  однородную
массу, а бурлящий котел  экономических,  религиозных  и  этнических  трений,
готовый  в  любой  момент  выкипеть  с  самыми  ужасными  последствиями  для
Узбекистана, Таджикистана и Кыргызстана".
   В западной и  северо-западной  частях  страны,  за  исключением  Хорезма,
имеющего древние исламские традиции, ислам был принят относительно поздно  и
притом в облегченном, номадическом (кочевом) варианте,  то  есть  сохранение
его, главным образом, в виде традиций и обычаев. Влияние  суфийских  братств
не было  здесь  таким  сильным,  как  в  Ферганской  долине.  И  хотя  после
либерализации духовной жизни  в  Узбекистане  в  конце  восьмидесятых  годов
увеличилось число мечетей, религиозная ситуация в принципе не изменилась.
   В крупных городах Узбекистана - Ташкенте, Самарканде, Бухаре, находящихся
в центральной части страны, в  отличие  от  Ферганской  долины,  традиционно
преобладали умеренные формы ислама,  что  объясняется  относительно  высоким
уровнем образованности и неоднородностью этнических корней населения. Именно
в этих городах  мусульманская  культура  Мавераннахра  вобрала  в  себя  дух
этнической терпимости и открытости. Не случайно ее идеалом, запечатленным  в
трудах Фараби  и  Ибн  Сины,  был  совершенный  город  -  сообщество  людей,
объединенных не только на религиозной, но и  на  культурной  и  нравственной
основах (Узбекистан на пороге XXI века, с. 138).
   Однако эмиграция отсюда значительной  части  русскоязычного  населения  в
конце восьмидесятых - начале девяностых годов привела к тому, что  возникшие
пустоты стали интенсивно заполняться за счет  притока  сельского  населения.
Этот слой достаточно неоднороден, его социальные  настроения  гораздо  менее
устойчивы, нежели у коренного населения, в том числе и в отношении к исламу.
Особенно это справедливо для Ташкента, где миграционные процессы в указанное
время  шли  наиболее  интенсивно.  В  целом   же,   хотя   после   обретения
независимости в ряде мест страны возникли очаги  религиозной  напряженности,
исламский экстремизм был не в состоянии выступить в качестве самостоятельной
и влиятельной политической силы. Ни  во  всей  стране,  ни  в  ее  отдельных
частях.
   Символы независимости
   Позволю себе вновь обратиться к  уже  цитированному  Петеру  Шолл-Латуру,
воспользоваться его свежим кинематографическим восприятием действительности,
фиксирующим  без  заранее  определенной  заданности  то,  что  прежде  всего
бросается в глаза опытному  телевизионному  журналисту,  прекрасно  знающему
Восток. Поскольку  книга  Шолл-Латура  "Das  Schlachtfeld  der  Zukunft"  не
переводилась ни на  русский,  ни  на  узбекский  языки,  приведу  достаточно
объемный фрагмент из нее (S. 62-64).
   "Собственно говоря, жаль этот исчезнувший  памятник.  Бюст  Карла  Маркса
явно отличался от памятников, увековечивающих в  Ташкенте  образы  передовых
борцов за пролетарскую революцию. Человек, провозгласивший  Коммунистический
манифест,  был  изваян  из  красного  мрамора.  Причем  памятник  этот   был
удивительно похож на памятники Марксу на Театральной площади в Москве  и  на
лондонском Хайгетском кладбище, где похоронен Маркс.
   Памятник находился в очень приятном сквере в самом  центре  Ташкента.  И,
воспринимаемый в единстве со сквером, очень впечатлял. Помню, что еще  летом
1991 г. я писал: "Мраморный Маркс,  несмотря  ни  на  что,  одинокой  скалой
противостоит неотвратимому повороту Узбекистана  с  коммунистического  пути.
Оставленный своими приверженцами, он не может не  вызывать  каких-то  теплых
чувств, простого человеческого сочувствия". Однако и Маркс был  убран,  что,
впрочем, неудивительно. Мессию из мозельского города Трира ничто  больше  не
связывает с Ташкентом и Узбекистаном.  Сенсационна  замена.  Вместо  святого
пророка распавшегося Советского Союза появилась статуя всадника,  азиатского
героя из далекого и ужасного прошлого, Тимура, которого  европейцы  называют
Тамерланом. Сегодня он удостоен в Узбекистане высшей национальной чести.  Он
стал символом национального возрождения. Конь становится на дыбы под шпорами
всадника,  создавшего  империю,  простиравшуюся  от  египетских  пирамид  до
Великой Китайской стены.
   Не знаю, удался  ли  узбекскому  скульптору  Тамерлан  в  его  портретном
сходстве  с  оригиналом.  При  жизни  эмира  были  сделаны  всего  несколько
миниатюр,  противоречиво  увековечивших  его   лицо,   в   котором   смешаны
монгольские, тюркские и таджикские черты предков  нынешних  узбеков.  Однако
памятник впечатляет тем, что, несмотря на грозно обнаженный  меч  Тамерлана,
на пьедестале высечен девиз "Сила в справедливости".
   Тамерлан вместо Маркса -  мое  первое  впечатление  от  Ташкента  в  этот
туманный и холодный мартовский день 1995 г.  Я  иду  от  этого  памятника  к
бывшей площади Ленина, которая еще в мой прошлый приезд была переименована в
площадь Свободы. И здесь явно чувствуются  заметные  перемены,  материальные
признаки сокрушения старого мира. Исчез гигантский Ленин, как некий  грозный
и загадочный фараон господствовавший над всем окружающим. Вместо него  парит
в воздухе внушительных размеров земной шар. На  нем  запечатлена  Республика
Узбекистан в многократно увеличенных  размерах.  Этот  металлический  глобус
окружен лесом узбекских знамен".
   Что тут сказать? Мне кажется, что немецкому автору удалось  выхватить  из
ткани жизни несколько ярких деталей, отражающих дух времени.  В  них  -  его
символика, за которой - не амбициозные причуды нового руководства страны,  а
мощная социальная энергия двух  потоков:  цивилизационных  парадигм  прошлых
веков, неприятие российского колониал