, что эти новые
крики звучали скорее обеспокоенно, чем просто сварливо; птицы галдели
так, будто их вспугнули во время кормежки. Однако раздумывать над
тем, что распугало стаю ворон, Роланду было недосуг, у него имелся
более важный предмет для размышлений, и он просто отправил
полученную информацию в архив, вновь сосредоточив все свое внимание
на Сюзанне. Поступить с учеником иначе - значило напроситься на
второй, менее игривый укус. С кого тогда следовало бы спрашивать? С
кого, как не с учителя? Разве не учил он Сюзанну больно кусаться? Разве
не учил он этому их ~обоих~? Сорвите со стрелка доспехи считанных
суровых строк обряда, заглушите стальной перезвон немногих
ритуальных вопросов и ответов, и не в том ли окажется его суть? Разве не
окажется он (или она) всего лишь человеком-соколом, выученным
клевать по команде?
	- Нет,- возразил он.- Это не камни.
	Сюзанна, приподняв брови, снова заулыбалась. Теперь, когда она
поняла, что стрелок - по крайней мере, ~пока~ - не вспылит, как бывало
порой, когда она выказывала нерасторопность или непокорность, в ее
глаза вернулся глумливый блеск солнца на стали, ассоциировавшийся у
Роланда с Деттой Уокер.
	- Неужто нет? - Она все еще беззлобно поддразнивала его, но
стрелок подумал, что, если позволить, это добродушное подтрунивание
превратится в злую издевку. Сюзанна была напряжена, взвинчена и
наполовину выпустила когти из мягких лап.
	- ~Нет~,- повторил он, отвечая насмешкой на насмешку. Теперь и
его губы вновь начинали складываться в улыбку, но в улыбке этой не
было ни мягкости, ни веселья.- Сюзанна, ты помнишь ~кобелей
беложопых~?
	Ее улыбка начала блекнуть.
	- ~Кобелей беложопых~ из Оксфорд-Тауна?
	Улыбка исчезла.
	- Ты помнишь, что эти ~кобели беложопые~ сделали с тобой и с
твоими друзьями?
	- Это была не ~я~,- сказала Сюзанна.- Это была другая женщина.-
Ее глаза потускнели, в них появилось угрюмое выражение. Роланд
терпеть не мог, когда она так смотрела, что, впрочем, вовсе не мешало
ему чувствовать одобрение: это был ~надлежащий~ взгляд; взгляд,
говоривший о том, что растопка горит хорошо и скоро огонь
перекинется на поленья.
	- Нет. Ты. Нравится тебе это или нет, это была Одетта Сюзанна
Холмс, дочь Алисы Уокер Холмс. Не ~теперешняя~ ты - ты ~прежняя~.
Помнишь пожарные шланги, Сюзанна? А золотые зубы помнишь - ты
увидела их, когда тебя и твоих друзей с хохотом поливали из
брандспойтов в Оксфорде - помнишь, как сверкали эти зубы?
	За множество долгих ночей у маленького костра она рассказала им
с Эдди и об этом, и о многом другом. Стрелок понимал не все, но слушал
внимательно. И запоминал. В конце концов, боль - орудие. Иногда самое
лучшее орудие.
	- Какая муха тебя укусила, Роланд? Зачем тебе нужно, чтобы я
вспоминала всякую мерзость?
	Теперь угрюмые глаза блестели угрожающе; они напомнили ему
глаза Аллена, какими те делались, когда добряка Аллена наконец
удавалось вывести из себя.
	- Эти камни - люди,- негромко проговорил Роланд.- Те люди, что
заперли тебя в камере, предоставив тебе обмараться. Люди с дубинками
и собаками. Люди, которые обзывали тебя черномазой п**дой.
	Он наставил на валун палец и повел его слева направо:
	- Вот тот, который ущипнул тебя за грудь и захохотал. Вот тот,
который сказал, что предпочитает проверить, не запихала ли ты что-
нибудь себе в задницу. Вот тот, что обозвал тебя шимпанзе в
пятисотдолларовом платье. Вот тот, который все водил и водил
дубинкой по спицам колес твоего кресла, покуда тебе не начало казаться,
что этот звук сведет тебя с ума. Вот тот, который обозвал твоего друга
Леона ~красным пидором~. А вот этот, последний, Сюзанна,- это Джек
Морт. Вот они. Эти камни. ~Эти люди~.
	Дыхание Сюзанны участилось, грудь под патронной лентой с
тяжелым грузом пуль поднималась и опускалась быстрыми короткими
толчками. На Роланда она уже не смотрела; ее взгляд был устремлен на
пестревшие крапинками слюды обломки камня. Позади, в некотором
отдалении, с треском повалилось дерево. К нестройному вороньему хору
в небе добавились новые голоса. С головой уйдя в игру, которая
перестала быть игрой, ни стрелок, ни женщина этого не заметили.
	- Да ну? - выдохнула Сюзанна.- Вон как?
	- Да, так. Ну - скажи же свой урок, Сюзанна Дийн, и скажи без
ошибки.
	Теперь слова падали с ее губ кусочками льда. Правая рука на
подлокотнике инвалидного кресла едва заметно дрожала, как мотор,
работающий вхолостую.
	- Не рукой целюсь; та, что целится рукою, забыла лик своего отца.
	Оком целюсь.
	- Хорошо.
	- Не рукой стреляю; та, что стреляет рукою, забыла лик своего
отца.
	Разумом стреляю.
	- Так было испокон веку, Сюзанна Дийн.
	- Не из револьвера убиваю; та, что убивает из револьвера, забыла
лик своего отца.
	Сердцем убиваю.
	- ~Так УБЕЙ же, во имя отца своего!~ - крикнул Роланд.- ~УБЕЙ
ИХ ВСЕХ!~
	Рука Сюзанны расплывчатым пятном мелькнула между
подлокотником кресла и рукояткой шестизарядного револьвера Роланда.
Секунда - и револьвер был выхвачен; левая рука молодой женщины
пошла вниз, взводя курок неуловимо быстрыми движениями, мягкими и
бархатисто-легкими, как взмахи трепещущего крылышка колибри. Над
долиной глухо прогрохотали шесть выстрелов, и пять из шести
каменных обломков, выставленных на валуне, в мгновение ока перестали
существовать.
	Секунду-другую, покуда перекатывалось затихающее эхо, ни
Роланд, ни Сюзанна не заговаривали и словно бы даже не дышали.
Безмолвствовало (по крайней мере, пока) и воронье. Стрелок нарушил
молчание двумя невыразительными, но странно категоричными
словами:
	- Весьма похвально.
	Сюзанна посмотрела на револьвер в своей руке так, точно видела
его впервые. От дула поднималась тонкая струйка дыма - абсолютно
прямая в безветренной тиши. Молодая женщина медленно вернула
револьвер в кобуру под грудью.
	- Похвально, но не идеально,- наконец сказала она.- Один раз я
промазала.
	- Разве? - Роланд подошел к валуну и взял в руки уцелевший
обломок камня. Мельком взглянул на него и перебросил Сюзанне.
	Она поймала камень левой рукой; правая, с одобрением заметил
Роланд, оставалась подле убранного в кобуру револьвера. Сюзанна
стреляла лучше и свободнее Эдди, но именно этот урок усвоила не так
быстро, как он. Будь она с ними во время перестрелки в ночном клубе у
Балазара, возможно, это произошло бы быстрее. Роланд видел: теперь
она наконец учится и этому. Сюзанна посмотрела на камень и в верхнем
углу увидела отметину - выбоинку глубиной от силы в одну
шестнадцатую дюйма.
	- Ты его только зацепила,- сказал Роланд, возвращаясь,- но в
стрельбе подчас царапина - это все, что требуется. Если зацепишь кого-
нибудь, собьешь ему прицел...- Он умолк.- Почему ты так на меня
смотришь?
	- Ты что же, не понимаешь? В самом деле не понимаешь!
	- Нет. Твои мысли часто закрыты для меня, Сюзанна.
	В его голосе не было ни капли ершистости, и Сюзанна
раздраженно тряхнула головой. Быстрый, изобилующий поворотами и
пируэтами танец, в котором кружилось ее "я", порой нервировал
Роланда; на Сюзанну такое же действие неизменно оказывала кажущаяся
неспособность стрелка говорить о чем-либо помимо того, что
непосредственно занимало его мысли. Роланд был самым большим
~буквалистом~, с каким ей доводилось сталкиваться.
	- Ладно,- сказала она,- я ~объясню~ тебе, почему я так на тебя
смотрю, Роланд. Потому что ты сделал подлость, вот почему. Ты сказал,
что не поднимешь на меня руку, ~не сможешь~ поднять на меня руку,
пусть даже я вконец распоясаюсь... но ты либо соврал, либо глуп как
пень, а я ~знаю~, что ты вовсе не дурак. Бьют не всегда рукой, как может
засвидетельствовать любая женщина и любой мужчина моей расы. Там,
откуда я родом, есть короткая поговорка: слово не обух...
	- ...костей не поломает,- закончил Роланд.
	- У нас вообще-то говорится несколько иначе, но я полагаю, это
достаточно близко. Как ни скажи, все равно чушь собачья. То, что ты
мне устроил, неспроста называется "словесной поркой". От твоих слов
мне ~больно~, Роланд, они ~оскорбительны~... ты собираешься и
дальше стоять здесь и уверять, будто не знал, что так получится?
	Она сидела в кресле, сурово, пытливо и настороженно глядя на
Роланда снизу вверх, и он - уже не в первый раз - подумал, что
инвалидное кресло инвалидным креслом, но ~беложопым кобелям~ в
родном краю Сюзанны надо было обладать либо недюжинной
смелостью, либо непроходимой тупостью, чтобы злить эту женщину. И,
поскольку Роланду довелось ходить меж них, он не думал, что ответ на
вопрос - смелость.
	- Менее всего меня заботило, обидишься ты или нет,- терпеливо
сказал он.- Я заметил, что ты показываешь зубки, и понял, что ты
вознамерилась укусить, а потому сунул тебе в пасть палку. Это возымело
действие... не так ли?
	Теперь ее лицо выражало обиженное изумление.
	- Ах ты, ~гад~!
	Вместо ответа стрелок забрал револьвер из Сюзанниной кобуры,
двумя уцелевшими пальцами правой руки неловко откинул в сторону
барабан и левой рукой принялся перезаряжать каморы.
	- В жизни не видела такого наглого, такого беспардонного...
	- Тебе ~непременно~ нужно было укусить,- сказал Роланд
прежним терпеливым тоном.- Не то ты стреляла бы совсем не так, как
должно,- рукою и револьвером вместо ока, разума и сердца. Почитать ли
это подлой уловкой? Почитать ли это наглостью? Думаю, нет. Я думаю,
Сюзанна, что наглость, своеволие и спесь нашли прибежище в ~твоем~
сердце. Я думаю, что это ~ты~ горазда на всякие подвохи и каверзы.
Впрочем, это меня не тревожит. Совсем напротив. Стрелок без зубов - не
стрелок.
	- Черт возьми, я-то ~не~ стрелок!
	Он оставил эту реплику без внимания; он мог себе это позволить.
Если Сюзанна не стрелок, он - косолап-пересмешник.
	- Будь это игра, возможно, я повел бы себя иначе. Но это не игра.
Это...
	Роланд на мгновение поднес здоровую руку ко лбу и задержал ее
там, растопырив пальцы над левым виском. Кончики пальцев, увидела
Сюзанна, едва заметно дрожали.
	- Что тебя беспокоит, Роланд? - мирно спросила она.
	Рука медленно опустилась. Стрелок вставил барабан на место и
вернул револьвер в кобуру.
	- Ничего.
	- Нет, чего. Я же видела. И Эдди тоже. Это началось почти сразу
после того, как мы ушли от моря. Что-то неладно, и становится все хуже.
	- Все в порядке,- повторил он.
	Протянув обе руки, Сюзанна забрала ладони стрелка в свои. Ее
злость прошла - по крайней мере, в эту минуту. Она серьезно взглянула
Роланду в глаза.
	- Мы с Эдди... этот мир нам чужой, Роланд. Без тебя мы здесь
неизбежно погибнем. Пусть с твоими револьверами, пусть умея стрелять
- ты научил нас стрелять достаточно хорошо,- мы все равно неминуемо
погибнем. Мы... мы зависим от тебя. Поэтому расскажи мне, что
неладно. Позволь мне попытаться помочь. Позволь ~нам~ попытаться
помочь.
	Роланд никогда не относился к тем людям, которые хорошо
разбираются в себе или хотели бы разобраться; концепция самосознания
(не говоря уже о самоанализе) была ему чужда. В его обычае было
действовать - быстро справиться, что же подсказывает ему его
абсолютно загадочная внутренняя механика, и действовать. Из них
троих стрелок был устроен наиболее совершенно: глубоко
романтическая сущность этого человека была заключена в варварски
простую оболочку, слагавшуюся из природного чутья и прагматизма.
Вот и теперь Роланд быстро прислушался к себе - и решил все рассказать
Сюзанне. О да, с ним ~творилось~ что-то неладное. Вне всяких
сомнений. Неладное творилось с его рассудком - что-то простое, под
стать его натуре, и такое же таинственное, как та странная бродячая
жизнь, к какой эта натура его побуждала.
	Он уже раскрыл рот, чтобы сказать: "Я растолкую тебе, что
неладно, Сюзанна, и сделаю это всего в трех словах: я схожу с ума". Но
не успел издать и звука, как в лесу повалилось еще одно дерево -
повалилось с оглушительным скрипом и треском, ближе, чем первое. Не
будучи на сей раз так сильно увлечены замаскированным под урок
поединком воль, и Роланд и Сюзанна услышали этот треск, услышали
поднявшийся следом взволнованный вороний грай, и оба отметили тот
факт, что дерево рухнуло неподалеку от их лагеря.
	Взгляд широко раскрытых, испуганных глаз Сюзанны,
обращенный в ту сторону, откуда донесся шум, вернулся к лицу стрелка.
"Эдди!" - сказала она.
	Позади них над темно-зеленой цитаделью леса раскатился рев -
оглушительный вопль ярости. Снова рухнуло дерево, за ним еще одно.
Шум, с каким они валились, напоминал ураганный минометный огонь.
"Сухой лес,- подумал стрелок.- Мертвые деревья".
	- ~Эдди!~ - Сюзанна сорвалась на пронзительный крик.- Что бы
это ни было, ~оно около Эдди~! - Ее руки метнулись к колесам
инвалидного кресла, начиная тяжелую, утомительную работу - разворот.
	- Оставь, некогда.- Роланд подхватил Сюзанну под мышки и
вытащил из кресла. И ему, и Эдди уже случалось носить ее, когда дорога
становилась слишком неровной для инвалидной коляски, но Сюзанну
по-прежнему изумляло пугающее, безжалостное проворство стрелка.
Только что она сидела в своем инвалидном кресле, купленном осенью
шестьдесят второго в лучшем нью-йоркском магазине медицинской
техники, и вот уже, словно капитан команды болельщиков, рискованно
балансирует у Роланда на плечах, крепко обхватив мускулистыми
бедрами его шею, а он, закинув руки за голову, вжимает ладони ей в
поясницу. Стрелок пустился бегом, шлепая разбитыми сапогами по
устланной хвоей земле между колеями, оставленными колесами
инвалидного кресла.
	- Одетта! - крикнул он, в минуту сильного волнения возвращаясь к
имени, под которым впервые узнал ее.- Не потеряй револьвер! Отцом
твоим заклинаю!
	Роланд во весь дух мчался между деревьями. Он увеличил и без
того размашистый шаг, и по ним с Сюзанной подвижной мозаикой
заскользило кружево тени вперемежку с яркими цепочками солнечных
бликов. Дорога пошла под уклон. Сюзанна подняла левую руку, чтобы
отвести ветку, вознамерившуюся сбить ее с плеч стрелка, и в тот же миг
резко опустила правую, придержав рукоять старинного револьвера.
	"Миля,- подумала она.- Сколько нужно времени, чтобы пробежать
милю? Сколько понадобится времени, если Роланд будет так
выкладываться? Если он сумеет держать темп на этих скользких иголках
- немного... но, может, и слишком много. Господи, пусть с Эдди ничего
не случится... пусть с моим Эдди ничего не случится".
	Словно в ответ она услышала, как невидимый зверь вновь взревел.
Его оглушительный голос был точно гром. Точно приговор.


2

	В лесах, некогда известных как Великие Западные Леса, он был
самым большим созданием. И самым древним. Многие из огромных
старых вязов, замеченных Роландом в долине внизу, были еще только-
только пробившимися из земли прутиками, когда этот медведь явился из
туманных неизведанных просторов Внешнего Мира, словно жестокий
странствующий монарх.
	Когда-то в Западных Лесах жили люди Древнего Племени (это их
следы в последние недели время от времени попадались Роланду) - жили
в вечном страхе перед исполинским бессмертным медведем. Обнаружив,
что на новых землях, куда они пожаловали, они не одни, люди поначалу
пытались убить его, но их стрелы, хоть и приводили зверя в ярость, не
причиняли серьезного вреда. Зато, не в пример прочим лесным тварям,
не исключая и хищных кустарниковых кошек, что устраивали себе
логова и производили на свет потомство в дюнах на западе, великана не
ставил в тупик ~источник~ его мучений. Нет; он, этот медведь, знал,
откуда берутся стрелы. ~Знал~. И за каждую стрелу, нашедшую цель в
живой плоти под косматой шкурой, забирал у Древнего Племени троих,
четверых, а то и целую дюжину. Детей, если мог до них добраться;
женщин, если не мог. Воинами он пренебрегал, и это было унизительнее
всего.
	С течением времени людям стала ясна истинная природа зверя, и
попытки убить его прекратились. Он, конечно же, был воплощением
демона - или призраком божества. Они нарекли его "Мьяр", что на языке
Древнего Племени означало "мир под миром". Восемнадцать с лишним
веков длилось неоспоримое господство этого семидесятифутового
медведя в Западных Лесах, и вот он умирал. Возможно, поначалу
орудием смерти стало некое микроскопическое живое существо,
попавшее в медвежий организм с едой или питьем; возможно, винить
следовало весьма преклонный возраст великана; скорее всего, дело было
в сочетании того и другого. Важна была не причина, а окончательный
результат: невероятный, потрясающий мозг косматого гиганта
опустошала, превратив в свою кормушку, стремительно
увеличивающаяся колония паразитов. После многих лет расчетливого
звериного здравомыслия Мьяр сошел с ума.
	Медведь понял: в его лесу опять появились люди; он правил в этой
чаще, и какой бы обширной она ни была, ни одно значительное
происшествие в ее пределах не ускользало от его внимания надолго. Он
убрался подальше от новоприбывших - не из страха, а оттого, что ему до
них, как и им до него, не было никакого дела. Потом за работу взялись
паразиты, и чем сильнее Мьяром овладевало безумие, тем больше крепла
уверенность лесного исполина в том, что это опять Древнее Племя, что
расстановщики капканов и выжигатели леса вернулись и вскоре вновь
примутся за прежнее вредное озорство. Только лежа в своей последней
берлоге, в добрых тридцати милях от занятого новоприбывшими места,
и чувствуя себя на заре каждого следующего дня хуже, чем на закате
предыдущего, он пришел к твердому убеждению, что Древнее Племя
наконец изыскало действенную пагубу: яд.
	На этот раз он шел не за тем, чтобы отомстить за пустячную рану -
он шел бесследно уничтожить врагов, пока их яд не успел доконать его...
и в дороге мысли исчезли. Осталась лишь багровая ярость, монотонное
поскрипыванье заржавленной штуки у него на темени -
расположившейся меж ушей вращающейся штуки, которая когда-то
делала свое дело в приятной тишине,- да пугающе обострившееся
обоняние, которое безошибочно вело его к лагерю трех пилигримов.
	Медведь, которого по-настоящему звали не Мьяром, а совершенно
иначе, продирался через лес точно некое подвижное сооружение,
косматая башня с красновато-коричневыми глазками. В этих глазах
тлело безумие и жар лихорадки. Огромная голова, одетая гирляндой
сломанных веток и облетевшей хвои, безостановочно вертелась из
стороны в сторону. То и дело раздавался приглушенный акустический
взрыв - АП-ЧХИ! - зверь чихал, и из мокрых ноздрей летели тучи
корчащихся белых паразитов. Лапы, вооруженные трехфутовыми
кривыми когтями, раздирали древесные стволы. Он шел, поднявшись на
дыбы, продавливая в мягкой черной почве под деревьями глубокие
следы. От него едко пахло свежей смолой и застарелым, закисшим
дерьмом.
	Штука у него на макушке жужжала и поскрипывала, поскрипывала
и жужжала.
	Курс медведя оставался почти неизменным: прямая, которая
должна была привести к становищу тех, кто дерзнул вернуться в его лес,
кто посмел с недавних пор наполнить его голову тягостной, неведомой,
мучительной болью. Древнее ли это племя, новое ли, оно погибнет.
Порой, завидев сухое дерево, он довольно далеко отклонялся от прямой
дороги, чтобы повалить мертвый ствол. Оглушительный треск падения -
сухой, взрывной - тешил зверя; когда в конце концов дерево во всю свою
прогнившую длину растягивалось на лесной подстилке или застревало,
привалясь к одному из сородичей, медведь спешил дальше в наклонно
падающих снопах солнечного света, помутневшего от носившейся в
воздухе древесной пыли.


3

	Двумя днями раньше Эдди Дийн вновь занялся резьбой по дереву.
В последний раз он пробовал что-то вырезать, когда ему было
двенадцать. Эдди помнил, что в свое время любил и, кажется, неплохо
умел резать по дереву. Помнить последнюю подробность наверняка
молодой человек не мог, но на то, что память его не подводит, указывало
по меньшей мере одно обстоятельство: Генри, его старший брат, видеть
не мог Эдди за этим занятием.
	"Ага,- говорил обычно Генри,- гляньте-ка на нашего маменькина
сыночка. Что сегодня мастерим, тютя? Домик для куколки? Ночной
горшочек для своей писюльки-масюльки? Утеньки, какой
СИМПОМПОНЧИК!"
	Генри никогда ничего не запрещал Эдди открытым текстом; он
никогда н