оростиной, как коров...
   - Она еще совсем глупый ребенок,- сказала одна.
   - И останется глупой на всю жизнь! - добавила вторая, и обе со смехом
ушли.
   На другой день на остановке к Юлдуз пришли монгольские  ханши,  кроме
первой, Буракчинь, самой важной. Они трогали Юлдуз, ощупывали  ее  худые
руки, плотность материи на платье, осмотрели ее зубы.
   Юлдуз покорно разрешала себя трогать и улыбалась. Монголки поочередно
коснулись пальцем ямочек на щеках и засмеялись. Старшая сперва держалась
важно, но потом тоже стала смеяться. Ханши брали в руки куклу, свернутую
из платка, и показывали, как будут качать ребенка и кормить грудью.  По-
том они поднялись, сказав ласковое и прощальное приветствие, и ушли. Са-
мая юная вернулась и шепнула:
   - Приходи ко мне болтать, я еду на четвертом  верблюде!  Когда  Юлдуз
осталась одна, она встряхнула платок, закуталась в него с головой и ста-
ла плакать. Не в первый раз она плачет с того дня, как  отец  и  старший
брат Демир отвезли ее в караван-сарай невольников и продали чернобородо-
му купцу в красном полосатом халате, с большим  тюрбаном,  круглым,  как
кочан капусты. Ей было обидно: ее осматривали, как овцу, назначенную  на
продажу. Чем она виновата? Она хочет жить хотя бы в самой бедной  закоп-
телой юрте около родника, чтобы к ней каждый  вечер  приезжал  Мусук  на
своем гнедом,коне и рассказывал, что делается в табуне, как дерутся  же-
ребцы, какие родились жеребята и как он отогнал подбиравшихся к ним вол-
ков...
   Чьи-то пальцы нежно коснулись локтя, и тонкий голос прошептал:
   - О чем ты плачешь, звездочка? Это еще не горе, большое горе еще впе-
реди.
   Это была рабыня, китаянка И-Ла-Хэ. Она сидела на коленях перед  Юлдуз
и с привычной почтительностью быстро кланялась, положив на ковер ладони.
   - Когда же придет большое горе?
   - Когда ты увидишь, что твой ребенок умирает..,
   - А ты видела большое горе?
   Китаянка пропела маленькой высохшей  рукой  по  глазам,  точно  желая
стряхнуть набежавшую слезу, и оглянулась. Кругом горели костры,  освещая
багровым светом лежащих и сидящих воинов.  Китаянка  и  Юлдуз  прижались
друг к другу, сидя на маленьком бархатном ковре.  Они  чувствовали  себя
затерянными среди огромной людской толпы, которая гудела, кричала, пела,
бряцала оружием, а теперь постепенно затихала, усталая  от  перехода,  и
погружалась в сон и забвение. Китаянка сказала:
   - Тяжело мне вспоминать то горе, которое пришлось пережить.  Но  слу-
шай! И большое и маленькое горе - все увидели мои бедные глаза! Я начала
жизнь счастливо и беззаботно в доме отца.  Он  понимал  значение  каждой
звезды и по их движению предсказывал  будущее  человека.  Отец  проводил
каждую ночь на крыше дворца Цзиньского императора и все, что узнавал  по
движению и скрещению звезд, записывал в большую книгу. А утром он  пока-
зывал книгу главному смотрителю дворца, который рассказывал все  важней-
шее самому владыке - повелителю Китая. Когда я подросла, отец выдал меня
замуж за веселого и знатного начальника двухсот пятидесяти всадников. Он
был старше меня на двадцать лет, но мы жили счастливо, у нас  было  двое
красивых детей. Мы жили в небольшом доме с садом и прудом, где росли ло-
тосы и плавали золотые рыбки. Внезапно примчались к  городу  монгольские
воины Чингиз-хана, когда их никто не ждал. Во главе монгольского  отряда
был этот самый одноглазый полководец, который теперь не расстается с Ба-
ту-ханом. Мой муж бросился со своим отрядом в битву и назад не вернулся.
Монголы убили мою мать и увели моих детей. Дикий,  страшный  монгольский
сотник взял меня к себе рабыней, Я старалась угождать ему, как могла,  я
хотела жить, чтобы разыскать и спасти своих детей. Моему новому господи-
ну понравились лепешки с медом и пирожки с древесными грибами. Он держал
меня при себе и не соглашался дать мне свободу за выкуп. Потом он  пода-
рил меня ханше-матери Ори-Фуджинь, и я попала в ее шатер.  Теперь  ханша
приставила меня к тебе, чтобы я научила тебя  ходить,  петь,  кланяться,
говорить тонким голосом и красивыми движениями разливать  чай  в  чашки,
как это делают знатные женщины во дворце... " Ты хочешь этому научиться?
   - Если это нужно, я все выучу,- ответила Юлдуз.
   - Этого мало! Я научу тебя рассказывать такие интересные, страшные  и
веселые сказки, что твой хозяин будет постоянно к тебе приходить,  чтобы
тебя слушать. Тогда он будет делать все, о чем ты попросишь. Я  расскажу
тебе сказку о людях, которые ездят по небесному пути в  повозке,  запря-
женной ласточками, сказку про бедного пастуха, который заставил  дракона
выстроить город, где люди не знали слез, и много других сказок...
   С этого дня Юлдуз уже не чувствовала себя одинокой. Она видела в  ки-
таянке свою защитницу и слушала ее указания, советы и сказки, нужные для
того, чтобы красиво и грациозно принять, угостить и развлечь своего гос-
подина, когда он захочет навестить ее.
 
   Глава восьмая. БЕСЕДА С ДЖИХАНГИРОМ
 
   ...Пишет Хаджи Рахим,- да поможет ему небо в его необычных  испытани-
ях...
   ...Утром в пятнадцатый день месяца Реби второго ослепительный призвал
к себе в золотисто-желтый шатер Хаджи Рахима.
   Бату-хан сидел на куске простого темного войлока, брошенного на  бар-
хатный персидский ковер. Рядом с ним  лежали  колчан  с  тремя  красными
стрелами, лук и изогнутый меч; над ним висел бронзовый щит. Жестом  руки
джихангир пригласил факиха сесть возле пего. Хаджи Рахим поцеловал землю
и, оставшись на коленях, приготовился записывать то, что услышит.
   Джихангир заговорил шепотом. Его слова иногда летели в  таком  беспо-
рядке и с такой быстротой, что было трудно записывать, но Рахим старался
удержать их в своем сердце:
   - Сегодня будет великий совет ханов... День может окончиться  кровью,
если монголы, потеряв рассудок, начнут рубить друг друга... Тогда  новые
синие курганы вырастут на тропе Ворот народов... Да, это  будет!..  Пом-
нишь великий курултай" моего деда, непобедимого  Чингиз-хана?  Я  хорошо
все помню, хотя мне было тогда семь лет...  Сперва  Священный  Правитель
изредка спрашивал, и все ханы отвечали с усердием и трепетом, не переби-
вая друг друга. Каждый взвешивал на весах осторожности свой ответ. Когда
же Покоритель вселенной начинал говорить, слова его  падали  на  сердце,
как молния, как удар меча, как прыжок коня через пропасть, прыжок, после
которого нет возврата... Никто не осмеливался возражать или  высказывать
сомнения в удаче похода. Теперь ханы забыли великие правила  мудрейшего,
единственного. Они грызутся между собой,  как  это  было  в  наших  мон-
гольских степях до того дня, когда Священный Правитель сжал всех в своей
могучей ладони... Сегодня на великом совете все ханы, кроме Менгу-хана и
моих братьев, захотят сделать меня смешным и жалким, чтобы я, как кабан,
пронзенный стрелой, убежал трусливо в камыши... Этого не  будет!  Или  я
перебью всех, кто не поцелует передо мной землю, или я сам упаду, рассе-
ченный на куски... Я уже давно бы сломал им всем хребты, но я помню  за-
вет деда - "не заводить смут среди его  потомков".  Не  в  их  ли  руках
власть над вселенной? Почему же они раскачивают и  подрубают  столб,  на
котором держится шатер рода Чингизова?.. Сегодня я покажу им,  по  праву
ли я держу девятихвостое знамя моего деда!..
   Дверная занавеска заколебалась, и большая квадратная  ладонь,  просу-
нувшись, ухватилась за боковую деревянную стойку.  Послышались  сердитые
крики.
   - Это чужой! Это не наш! - прошептал Бату-хан, схватил  лук,  натянул
его, и красная стрела, пронзив  ладонь,  впилась,  дрожа,  в  деревянную
стойку двери. Рука исчезла, унося стрелу.
   Голоса затихли. Бату-хан ударил колотушкой в бронзовый щит. Вошел до-
зорный в длинной монгольской одежде, в кожаном шлеме с назатыльником,  с
коротким копьем в руке.
   - Кто порывался пройти сюда?
   - Гонец от Гуюк-хана. Он пытался оттолкнуть меня,  показывая  золотую
пайцзу, и лез без разрешения в шатер. Я выхватил меч и ударил его  руко-
ятью по зубам. Я сказал, что если он сделает еще шаг, то мой меч пронзит
его грудь под ребро...
   - Ты поступил как верный нукер,- сказал Бату-хан.- Я возвеличу  тебя.
Где сотник Арапша?
   - Он потащил гонца в свою юрту.
   - Для чего?
   - Чтобы отрезать ему левое ухо...
   Бату-хан задумался, его глаза скосились. Потом он рассмеялся:
   - Как тебя звать?
   - Мусук.
   - Где я тебя видел?
   - Ты меня видел, когда я ловил для тебя гнедого жеребца. На  нем  те-
перь ездит сотник Арапша. Он меня взял в свою сотню.
   - Узнаю Арапшу. Плохо тем, кто становится ему на дороге. Но он не за-
бывает тех, кто оказал ему услугу. Ступай.
   Дозорный ушел. Бату-хан снова начал говорить, обращаясь к Хаджи Рахи-
му:
   - Я веду войска на запад и знаю, что я там встречу. Мои  лазутчики  и
купцы, посланные мной в земли урусутов, мне все рассказали...  Я  покорю
урусутов и те народы, которые живут дальше, за ними. Покорить  урусутов,
этих лесных медведей, будет нетрудно. Они все разбиты на маленькие  пле-
мена, и их ханы-коназы ненавидят друг друга. У них до сих  пор  не  было
своего Чингиз-хана, который собрал бы их в один народ. Я посажу в их го-
родах моих баскаков, чтобы собирать налоги, а сам пойду дальше, до  Пос-
леднего моря - бросать под копыта моего коня встречные  народы...  Тогда
на всю вселенную опустится монгольская рука!..
   В шатер бесшумно вошел грузный и широкий  Субудай-багатур.  Он  круто
повернулся к двери и, подняв руку к широкому уху, внимательно прислушал-
ся. Видна была только его сутулая круглая спина в старом синем  шелковом
чапане, покрытом жирными пятнами. Затем, недовольно косясь на Хаджи  Ра-
хима, он подошел, шаркая кривыми ногами, к Бату-хану,  кряхтя  склонился
до земли и опустился на колени. Бату-хан выждал, пока он выполнил обяза-
тельный земной поклон, и попросил старого полководца сесть рядом.
   Субудай опять покосился на Хаджи Рахима и вздохнул, громко сопя.
   - Говори все, не бойся! Мой учитель предан мне и молчалив, как придо-
рожный камень.
   - То, что я говорил раньше, подтверждается. Гуюк-хан привел  сюда,  к
нашему лагерю, свою тысячу. Я усилил охрану  и  приказал,  чтобы  никого
близко не подпускали. Другие ханы тоже прибыли,  вопреки  приказанию,  с
отрядами по нескольку сот воинов. Более крупные их отряды стоят  недале-
ко, и если ханы поднимут тревогу, войска могут явиться сюда немедленно.
   - Что же делать? Драться?
   - Это будет видно сегодня вечером. "Бешеные" и "непобедимые"  нагото-
ве..."
 
   Глава девятая. ВЕЛИКИЙ СОВЕТ ЧИНГИЗИДОВ
 
   Ненависть, гнев и зависть
   преобладают в природе этого народа.
   Рашид эд-Дин.
 
   Вечер был спокойный, без ветра. Легкий дождь прибил докучливую  пыль.
Кругом пылали костры и доносился запах жареного бараньего сала.
   Ханы подъезжали с пьяным смехом и грубыми возгласами. Они  остановили
коней в десяти шагах от большого золотисто-желтого шатра,- дальше их  не
пустили тургауды, преградив путь копьями.  Ханы  хотели  гурьбой  напра-
виться к шатру, но три главных шамана встали перед ними;
   - Проходите между огнями. Мы обкурим вас священным дымом. Он  очистит
сердца от злых помыслов, прогонит черных духов тьмы.
   Часовые стояли двумя рядами по сторонам дорожки, ведущей к шатру. Ха-
ны и их военачальники проходили медленно,  останавливаясь  около  восьми
жертвенников, сложенных из камней и глины. На них дымились костры. Шама-
ны размахивали опахалами, сплетенными из камыша, раздували огонь, стара-
ясь, чтобы дым направился в сторону ханов. Другие шаманы колотили в буб-
ны и громко распевали старинные заклинания.
   У входа в шатер двое дозорных поддерживали копьями дверную  занавеску
и, наклонившись, наблюдали, чтобы входившие не коснулись ногой священно-
го порога.
   Внутри шатра, на высоких бронзовых  подставках,  горели  светильники,
распространяя аромат амбры, мускуса и алоэ. Кругом на разостланных пест-
рых коврах лежали сафьяновые и шелковые подушки. В глубине шатра  с  по-
толка спускалась, закрывая заднюю стенку, широкая малиновая шелковая за-
навеска, расшитая золотыми птицами и цветами.
   Субудай-багатур, в парадной китайской одежде, сверкая золотом,  стоял
у входа и приглашал входивших снимать оружие и складывать его  у  двери,
затем проходить дальше и садиться по правую сторону. Менгу-хан и  четыре
брата Бату-хана расположились слева. За ханами садились их главные  вое-
начальники, знатнейшие нойоны и багатуры.
   Гуюк-хан, в красных сафьяновых, сапожках на очень  высоких  изогнутых
каблуках, вошел последним, переступая мелкими шажками. Его пухлый  живот
был перетянут парчовым поясом, за который был засунут китайский кинжал с
нефритовой рукоятью. Синий шелковый чапан был застегнут большими рубино-
выми пуговицами. Под чапаном виднелась  малиновая  безрукавка,  расшитая
золотыми драконами.
   Презрительно улыбаясь, Гуюк-хан сел в глубине шатра и обвел всех  по-
дозрительным взглядом. За ним пытались пройти три монгольских телохрани-
теля, но Субудай-багатур зашипел на них:
   - Назад! Кто вам разрешил входить на совещание князей?
   Гуюк-хан вмешался:
   - Пусть остаются! Пусть учатся, как управлять!
   - Арапша! Выброси их! - крикнул Субудай.
   Пришедшие монголы настойчиво лезли к Гуюк-хану. Арапша схватил  сзади
одного и выволок из шатра. Братья Бату-хана поднялись и  вытолкали  двух
остальных.
   Вошли три раба в китайских просторных одеждах и внесли золотые с узо-
рами подносы, на которых стояли простые деревянные аяки с пенящимся  бе-
лым кумысом. Эти серые обкусанные чашки хранились у Бату-хана как святы-
ня: из них пил когда-то сам великий Чингиз-хан. Все посматривали с  поч-
тением на эти старые аяки, столь обычные в  юртах  бедняков..  Чаш  было
одиннадцать, по числу ханов из рода Чингизова. Рабы  стояли  неподвижно,
держа подносы на вытянутых руках.
   Субудай прошел в глубь шатра и осторожно отдернул малиновую, расшитую
золотом занавеску. За ней на широком и низком троне, отделанном золотыми
украшениями, сидел строгий и неподвижный Бату-хан. На нем была перелива-
ющаяся искрами блестящая стальная кольчуга, китайский золотой шлем с на-
затыльником, украшенный наверху большим, с голубиное  яйцо,  алмазом.  С
шлема свисали по сторонам четыре хвоста чернобурых лисиц.
   На груди Бату-хана красовалась на золотой цепи большая овальная золо-
тая пластинка, пайцза, с изображением  головы  разъяренного  тигра.  Эту
пайцзу получил из рук самого Чингиз-хана отец Бату-хана, суровый и  сме-
лый Джучи-хан. Голова тигра означала повеление кагана: "Все должны пови-
новаться хранителю этой пайцзы, как будто мы сами приказываем". На коле-
нях Бату-хан держал китайский меч с длинной рукоятью, блистающей алмаза-
ми.
   Все затихли, впиваясь взглядами в  мрачного  джихангира.  Он  смотрел
вперед, поверх людей, с каменным лицом и сдвинутыми бровями,  как  будто
далекий от обычных земных дел.
   Гуюк-хан несколько мгновений сидел неподвижно, затем повернулся к си-
дящему рядом хану Кюлькану и шепнул так, чтобы другие слышали:
   - Полевая крыса, которая думает, что похожа на льва!
   Субудай-багатур опустился перед троном на колени и сказал:
   - В этом походе джихангиром объявлен Бату-хан, - он справедливый,  он
безупречный, он смелый! Ему подобает называться "Саин-хан" - доблестный!
Вы видите золотую пайцзу на его крепкой груди и знаете, что означает го-
лова разъяренного тигра. Окажите почет Бату-хану, как будто  перед  вами
сам Священный Правитель. Если все войско будет  повиноваться  Саин-хану,
как оно повиновалось единственному и величайшему, то вся вселенная будет
лежать под копытами наших коней. Преклонитесь перед джихангиром!
   Братья Бату-хана поднялись, сложили руки на груди и пали  ничком.  За
ними Менгу-хан и некоторые старые полководцы также встали и сделали зем-
ной поклон, поцеловав ковер. Семь царевичей, косясь на Гуюк-хана,  оста-
вались неподвижными.
   У Бату-хана чуть дрогнули губы:
   - Раздайте чаши!
   Субудай сжался, еще более сгорбился и сделал знак рабам. Они  с  бес-
шумной ловкостью обошли всех чингизидов и передали им старые  деревянные
чаши с кумысом. Такую же простую чашу взял Бату-хан и,  держа  ее  перед
собой, готовился произнести моление.
   Гуюк не дал ему этого сделать. Он заговорил,  торопясь  перебить  Ба-
ту-хана, желая показать, что он, наследник престола великих каганов, яв-
ляется высшим ханом на этом собрании:
   - Первые капли нашего родового кумыса из этих древних  священных  чаш
мы выпьем за процветание, величие, здоровье и могущество великого влады-
ки всех монголов и повелителя ста семидесяти других подчиненных ему  на-
родов, хранимого вечным синим небом кагана Угедэя....
   Некоторые ханы поднесли чаши к губам и стали пить,  другие  выжидали,
посматривая на Бату-хана. Он продолжал оставаться неподвижным и в насту-
пившей тишине, растягивая слова, громко сказал:
   - Первую чашу нашего кумыса мы выпьем в память Священного  Правителя,
ушедшего от нас повелевать заоблачным миром, того  величайшего  воителя,
кто приказал начать этот поход, чтобы пронести ужас  монгольского  имени
до последних границ вселенной!..
   Бату-хан медленно выпил чашу до дна, оставшиеся капли вылил на руку и
провел ею по груди. Все царевичи немедленно  припали  губами  к  чашам,-
разве можно отказаться выпить в память великого Чингиз-хана!
   Рабы принесли серебряные подносы с золотыми кубками и чащами  различ-
ной формы и стали их наполнять кумысом из. висевшего около двери большо-
го телячьего бурдюка. Все пили за великого создателя монгольской державы
и за предстоящие победы.
   Бату-хан снова заговорил тихо, но его слова звучали  четко  в  шатре,
где все сидели неподвижно, предчувствуя, что теперь могут вырваться  на-
ружу тайные злобные страсти, кипевшие у чингизидов:
   - Мы сейчас будем говорить о том, что в этом походе полезно и что  не
нужно. Вот что я хочу вам объявить...
   Гуюк дергался на месте, шептался с двумя  соседними  ханами.  Он  уже
раньше, днем, выпил слишком много хмельного тирана, и глаза его налились
кровью. Он закричал хриплым, яростным голосом:
   - О чем ты можешь объявить? Кто тебя захочет слушать? Тебе ли  сидеть
на троне, тебе ли начальствовать над войсками? - и, захлебываясь от сме-
ха, Гуюк повернулся к другим ханам: - Не правда ли, что Бату-хан не  что
иное, как баба с бородой! Я прикажу последнему из  моих  нукеров  побить
его поленом!
   Приближенный Гуюк-хана полководец Бури во весь голос завопил:
   - Га, га! Дай это сделать мне! Я ткну Бату-хана пяткой, свалю  его  и
растопчу!
   Царевич Кюлькан смеялся, пьяно взвизгивал и старался перешагнуть  че-
рез сидевших вокруг него ханов:
   - Воткни этой бабе с бородой деревянный хвост! Пропустите меня, я это
сделаю!
   По знаку Гуюка все его сторонники вскочили и, доставая  из-за  пазухи
ножи, толкая друг друга, бросились к трону.
   Голова Бату-хана ушла в плечи, зубы оскалились,  глаза  обратились  в
щелки. Он вдруг выпрямился, отбросил в сторону меч и выхватил из-за  го-
ленища короткую плеть. С размаху он стал колотить ею по  головам  насту-
павших на него ханов:
   - Я проклинаю великим проклятием тех, кто в походе не повинуется джи-
хангиру! А тебе, Гуюк, не бывать великим ханом, как не летать курице над
облаками! Назад! На колени!
   Вдруг прогремел хриплый, яростный голос Субудай-багатура:
   - Ойе! Урянх-Кадан! Зови "бешеных" и "непобедимых"!
   Молодой сильный голос повторил:
   - "Непобедимые" и "бешеные", сюда!
   Из-за занавески, из кожаных сундуков, из-за скатанных ковров мгновен-
но выскочили монгольские воины. Одни бросились к  Бату-хану,  подхватили
его на руки, и он исчез за полотнищами шатра. Другие воины колотили  ме-
тавшихся ханов кулаками прямо в лицо, опрокидывали их и тащили  за  ноги
из шатра,
   Бронзовые подставки с горевшими светильниками повалились на дерущихся
ханов. В шатре стало темно. Последние ханы и  нойоны  старали