фициально; вам оставят только свободу изъяснять законной власти свое
восхищение, продиктованное вежливостью, осмотрительностью и благодарностью,
до которой русские весьма ревнивы. Вам ни в чем не отказывают, но повсюду
сопровождают:
     вежливость здесь превращается в разновидность слежки.
Вот так вас и тиранят, под тем предлогом, что оказывают вам честь. Таков
удел избранных путешественников. Что же до путешественников, не имеющих
покровителей, то они вовсе ничего не видят. Страна эта так устроена, что ни один
иностранец не может разъезжать по ней не только беспрепятственно, но даже
просто безопасно без прямого вмешательства представителей власти. Надеюсь, вы
узнаете восточные нравы и восточную политику, что скрываются здесь под маской
европейской воспитанности. Союз Запада и Востока, с последствиями которого
сталкиваешься на каждом шагу,-- отличительная черта русской империи.
Недоцивилизация везде создает формальности; цивилизация утонченная
уничтожает их; это как высшая учтивость, которой чужда всякая натянутость.
Русские до сих пор верят в действенность лжи; и мне странно видеть .это
заблуждение у людей, столько раз к ней прибегавших... Не то чтобы их ум был
недостаточно тонок или проницателен; но в стране, где власть до сих пор не
поняла преимуществ свободы даже для себя самой, люди подвластные поневоле
пугаются ближайших последствий искренности, создающей иной раз некоторые
неудобства. Не могу не твердить каждую минуту: все здесь, и народ, и сильные
мира сего, вызывают в памяти византийцев.
     Быть может, я не испытываю достаточной благодарности за те показные
заботы, какими русские окружают всякого известного чужестранца; просто я вижу
их потаенные мысли и, сам того не желая, говорю себе: все это усердие --
проявление не столько благожелательства, сколько скрытого беспокойства.
Они хотят, следуя благоразумному предписанию Мономаха *, чтобы
чужеземец удалился из страны довольный.
     Не то чтобы русскую нацию в целом заботило, что о ней говорят и думают,
нет; но несколько самых влиятельных родов снедаемы ребяческим желанием
перекроить европейскую репутацию России.
     * См. эпиграф к книге и "Краткий отчет о путешествии".
343


     Астольф де Кюстин
Россия в 1839 году
     Заглядывая еще дальше, приоткрывая завесу, какой любят здесь окутывать
любые предметы, я обнаруживаю вкус к тайне ради самой тайны; это результат
привычки и сложившихся нравов... Сдержанность здесь в порядке вещей-- как
неосторожность в Париже.
     В России повсюду властвует секрет -- административный, политический,
общественный; скрытность, полезная и бесполезная, умолчание об излишнем ради
того, чтобы умолчать о необходимом,-- таковы неизбежные плоды исконного
характера этих людей, упроченного воздействием здешнего образа правления.
Всякий путешественник нескромен; за иностранцем с его вечным любопытством
надобно наивежливейшим образом приглядывать -- иначе он, чего доброго, увидит
вещи такими, каковы они есть, ведь это было бы в высшей степени неприлично.
Короче, русские -- это переряженные китайцы; они не желают сознаваться, что
питают отвращение к наблюдателям из дальних стран, но если бы, подобно
настоящим китайцам, осмелились пренебречь упреком в варварстве, въезд в Пе-
тербург был бы нам заказан точно так же, как в Пекин: русские принимали бы к
себе только мастеровых людей, стараясь затем не отпустить работника обратно на
родину. Вы сами видите, отчего хваленое русское гостеприимство кажется мне не
столько лестным или трогательным, сколько досадным; под предлогом
покровительства меня связывают по рукам и ногам; но из помех разного рода
невыносимее всего кажется мне та, на которую жаловаться я не вправе.
Благодарность, которую я испытываю за усердную заботу, предметом коей себя
ощущаю, есть благодарность насильно завербованного солдата: я, человек прежде
всего независимый, то есть путешественник, все время чувствую на себе иго --
моим мыслям стараются придать определенное направление... Здесь не ведают
ничего, кроме учений, и умы совершают маневры наподобие солдат;
всякий вечер, возвращаясь к себе, я себя ощупываю, чтобы понять, какой на мне
мундир, и делаю смотр своим мыслям, выясняя их звание, ибо в этой стране все
идеи разбиты на классы в зависимости от положения человека: находясь в
определенном звании, человек видит -- или притворяется, что видит, -- вещи
определенным образом, и чем выше этот человек поднимается, тем меньше он
думает, иными словами, тем меньше осмеливается говорить.
Я всеми силами избегал завязывать с вельможами дружеские узы и
рассмотрел как следует только двор; мне не хотелось утратить свои права
независимого и нелицеприятного судьи, я боялся обвинений в неблагодарности или
в неверности; более же всего я боялся, как бы ответственность за мои личные
мнения не легла на местных жителей. Но при дворе я произвел смотр всему
обществу.
     Первое, что поразило меня, -- это приверженность французское му тону при
отсутствии духа французской беседы. Я прекрасно видел за этим тоном русский ум,
колкий, саркастический, насмеш-
     344


     Письмо девятнадцатое
     ливый; в непринужденной беседе он показался бы мне забавным, но никогда не
внушил бы мне ни чувства безопасности, ни расположения к себе. Однако ум свой
русские также скрывают от иностранцев. Поживи я здесь подольше, я бы сорвал
маски с этих кукол: мне тошно смотреть, как они повторяют все французские
ужимки. В моем возрасте у притворства уже ничему не научишься; только одна
правда интересна всегда, ибо дает знание; только она всегда нова.
Потому-то я и старался как можно реже прибегать к гостеприимству людей из
высшего света; с меня вполне хватило неизбежного гостеприимства чиновников и
служащих всякого звания; мне отвратительна их слежка, которую они пытаются
приукрасить патриархальным названием,-- это чистое лицемерие. Скажите, ведь
есть же страны, где гостеприимство еще не превратилось в неизбежный налог!
когда его оказывают там, оно ценится как особая милость.
Я с самого начала приметил, что всякий русский простолюдин, от природы
подозрительный, ненавидит чужестранцев по невежеству своему, вследствие
национального предрассудка; затем я обнаружил, что всякий русский из высшего
сословия, не менее подозрительный, боится их, потому что почитает за врагов; он
заявляет: "Все эти французы и англичане уверены, будто превосходят остальные
народы",-- русскому для ненависти к иностранцу достаточно одной этой причины;
подобным образом во Франции провинциал опасается парижанина. Большинством
русских в их отношениях с жителями других стран движут дикая ревность и-
ребяческая зависть, которые, однако, ничем нельзя обезоружить; и поскольку эту
нерасположенность к общению вы ощущаете повсюду, то в конце концов, хоть и не
без сожаления, сами начинаете испытывать то же недоверие, какое внушаете
другим. Вы заключаете, что если доверие неизменно остается односторонним, то
это уже смахивает на обман, и с этой минуты становитесь холодны и сдержанны,
подобно людям, в сердцах которых вы читаете помимо своей и их воли.
Во многих отношениях русский характер -- полная противоположность
немецкому. Именно поэтому русские утверждают, что они похожи на французов;
но подобие здесь чисто внешнее: души их, в глубине своей, нисколько не близки.
Вы можете, коли вам так нравится, восхищаться в России восточной пышностью и
величием, можете изучать греческое коварство, -- но остерегайтесь искать там
галльской непосредственности, общительности, любезности, естественной для
французов; признаюсь, еще меньше обнаружите вы здесь германского
чистосердечия, основательности в знаниях, отзывчивости. В России вы встретите
доброту, ибо она есть повсюду, где живут люди, -- но никогда не встретите
добродушия.
     Всякий русский -- с рождения подражатель, а значит, прежде всего человек
наблюдательный; скажу честно, нередко сей дар,
345


     Астольф де Кюстин
Россия в 1839 году
     свойственный народам в их детском возрасте, вырождается у русских в довольно
подлое шпионство; отсюда докучливые, невежливые вопросы, которые они задают
и которые в устах людей, что сами неизменно замкнуты и отвечают одними лишь
увертками, кажутся совершенно неуместными. Я бы сказал, что здесь даже в
дружбе есть что-то от слежки. Как же не быть начеку, имея дело с людьми столь
осмотрительными и скрытными во всем, что касается их самих, и столь дотошно
выпытывающими все о других? Когда б они заметили, что вы обходитесь с ними
естественнее, нежели они с вами, они бы решили, что им удалось вас обмануть;
остерегайтесь же обнаруживать перед ними свою непосредственность, выказывать
им доверие: люди, лишенные чувств, развлекаются, наблюдая за переживаниями
других; но я не люблю, когда меня используют для подобного рода забав. Смотреть,
как мы живем,-- для русских величайшее удовольствие; если им позволить, они бы
наслаждались, читая в наших сердцах, разбираясь в наших чувствах -- словно на
представлении в театре.
     Чрезвычайная недоверчивость всех, с кем имеете вы здесь дело, независимо от
сословия,-- напоминание о том, что вам следует держаться настороже: по страху,
внушаемому вами, вы можете судить об опасности, которой подвергаетесь.
На днях один трактирщик в Петергофе потребовал с наемного слуги,
собиравшегося отнести скверный ужин в мою актерскую ложу, деньги вперед.
Заведение сего предусмотрительного человека находится, заметьте, в двух шагах от
театра. Одной рукой вы подносите еду ко рту, а другой должны за нее заплатить;
если вы закажете что-нибудь у купца, не дав задатка, он решит, что вы шутите, и
ничего для вас не сделает; никто не вправе выехать из России, не предупредив о
своих планах всех кредиторов, иначе говоря, не объявив о своем отъезде через
газеты трижды, с перерывом в неделю. Следят за этим строго -- правда, если
заплатить полиции, этот срок можно сократить, но одно или два объявления в
печати появиться должны непременно. Без свидетельства властей,
удостоверяющего, что вы никому ничего не должны, вам не дадут почтовых
лошадей.
     Подобные предосторожности выдают царящую в стране всеобщую
недоверчивость; а поскольку до сих пор русским редко лично приходилось
общаться с чужестранцами, обучиться хитрости им было не у кого, кроме себя
самих. Опыта они набрались в общении друг с другом. Эти люди не дадут нам
забыть остроту, произнесенную их любимым государем Петром Великим: "Чтобы
обмануть одного русского, потребны три жида".
Здесь вы на каждом шагу сталкиваетесь с теми византийскими интригами в
политике, что были описаны историками времен крестовых походов и снова
обнаружены императором Наполеоном в императоре Александре, про которого он
частенько говаривал: "Настоящий византиец!.."
346


     Письмо девятнадцатое
С людьми, чьи наставники и образцы для подражания всегда были враждебны
рыцарству, не следует, по возможности, вести вообще никаких дел; умы их -- рабы
собственной корысти, зато безраздельные господа своему слову; не устаю
повторять: до сих пор во всей Российской империи лишь один-единственный
человек показался мне искренним -- государь император.
Говоря по правде, самодержцу откровенность обходится дешевле, нежели его
подданным. Изъясняясь без обиняков, он являет свою власть; если абсолютный
монарх лжет, он от власти отрекается.
     Но ведь несть числа тем, кто небрег в этом отношении и всесилием своим, и
достоинством! Души подлые никогда не считают, что ложь ниже их достоинства, а
значит, даже человеку всемогущему нужно быть благодарным за его искренность. В
императоре Николае откровенность сочетается с учтивостью; два этих качества,
взаимоисключающие у простонародья, отлично подкрепляют друг друга у государя.
У тех из вельмож, кто имеет хорошие манеры, доведены они до совершенства:
в этом можно всякий день убедиться в Париже и в иных местах. Но светский
русский, не достигший настоящей учтивости, то есть легкости в изъявлении
неподдельной любезности, душою настолько груб, что из-за ложного изящества его
поведения и речей это возмущает вдвойне. Русские эти, дурно воспитанные, но уже
хорошо обученные, хорошо одетые, решительные, самоуверенные, следуют по
пятам за европейцами и превращают их изысканность в карикатуру, ибо не ведают,
что изысканность в привычках ценна лишь-постольку, поскольку возвещает нечто
лучшее в сердцах людей, ею наделенных; ученики в мастерской моды, они
принимают видимость вещи за нее саму; глядя на этих дрессированных медведей, я
сожалею о медведях диких -- русские покуда еще не просвещенные люди, но уже
испорченные дикари.
     Раз уж Сибирь существует, и ей по временам находится известное вам
употребление, то мне бы хотелось переселить туда молодых скучающих офицеров и
красавиц с расстроенными нервами. "Вы испрашиваете паспорт в Париж, так вот
вам паспорт в Тобольск".
     Я бы хотел, чтобы император прописал именно такое лекарство от мании
путешествовать, которая с пугающей быстротой распространяется в России среди
подпоручиков с воображением и ипохондрических дам.
Когда бы он одновременно перенес столицу империи в Москву, он бы
исправил зло, причиненное Петром Великим,-- насколько один человек в силах
умерить заблуждения нескольких поколений.
     Петербург был возведен не так для России, как против шведов, и должен был
стать всего лишь одним из морских портов, русским Данцигом; вместо этого Петр I
выстроил для своих бояр ложу с видом на Европу; заперев в бальной зале своих
скованных по рукам и ногам вельмож, он позволил им издали и с завистьто взирать
347


     Астольф де Кюстин
Россия в 1839 году
     в лорнет на цивилизацию, усвоить которую им было запрещено: ведь заставлять
копировать -- значит мешать сравняться с оригиналом! Потом он заявил им: "Под
страхом смертной казни вы будете называть меня Петром Ведшим, ибо это я
принес вам цивилизацию -- ценою жизни моего народа и моего сына!"
Во всех предприятиях своих Петр Великий совершенно небрег человечностью,
временем и природой. Подобное заблуждение, отличающее упрямую и
всевластную посредственность, другими словами, тиранию, чьей печатью
заблуждение это неизбежно отмечено, непростительно для человека, почитаемого
своим народом за гения-творца. Чем дольше всматриваешься в Россию, тем крепче
утверждаешься во мнении, что государя этого превозносили сверх меры все, даже и
иностранцы; избыток восхищения может лишить потомков чувства
справедливости. Когда бы царь Петр был так превосходен, как рассказывают, он
избегнул бы неверного пути, на который толкнул свой народ, он бы предвидел,
какой легковесности в мыслях и поверхностности в образовании обрек он его на
века, и возненавидел бы эти роковые свойства. Возможно ли простить ему
издержки его деспотического правления -- ему, повидавшему Европу XVIII
столетия?
     Своими преимуществами он воспользовался не столько как законодатель,
сколько как тиран, перемесив всю нацию по прихоти своей воли. К несчастью, то
оказалась воля скорее кудесника, нежели человека обширного и основательного
ума. Великие люди отнюдь не отменяют прошлого ради созидания будущего; они
считаются с прошлым, дабы в чем-то изменить его последствия. Русским надобно
не обожествлять, как прежде, этого ненавистника их натуры, а осыпать его
упреками, ибо по его вине они лишены какого-либо характера; именно его влияние,
затянувшееся из-за бездумного восхищения потомков, и поныне мешает им
породить в области искусств и наук такого человека, чья слава прогремела бы
среди чужеземных народов *. Законодатель вроде Конфуция не мог прийти на
смену такому реформатору, каков был саардамский плотник и придирчивый
путешественник, на чье варварство тогдашняя Европа взирала с ужасом, хотя и
восхищаясь той сверхъестественной силой, что скрывалась под этой грубой
оболочкой. Сей венценосный миссионер на какой-то миг подчинил себе природу,
ибо это он умел, но этим его умения и исчерпывались... Когда бы он и в жизни был
тем, чем предстал в истории из-за народных суеверий и писательских
преувеличений, как бы он поступил? он бы выждал; и терпеливостью своей
заслужил звание великого человека. Петр же предпочел обзавестись сим званием
загодя и заставить при жизни причислить себя к лику святых.
Все идеи его, равно как и недостатки характера, из которых
• Русские во всем поверхностны и глубоко овладели лишь искусством притворства.
348


     Письмо девятнадцатое
идеи эти вытекали, были раздуты еще сильнее в последующие царствования;
император Николай первым начинает идти против течения, возвращая русских к
самим себе. Мир придет в восхищение от подобного предприятия, когда поймет,
сколь мощный и несокрушимый ум замыслил его. Воссоздавать из той России,
какой оставил ее император Александр, после таких царствований, каковы были
царствования Екатерины и Павла,-- русскую империю, говорить и думать по-
русски, признаваться, что ты русский душою, оставаясь притом во главе двора, где
вельможи наследуют фаворитам Северной Семирамиды,-- это ли не доблесть!..
Осуществится подобный план или нет, он принесет славу тому, кто его начертал.
У царских придворных нет никаких признанных, обеспеченных прав, это
верно; однако в борьбе против своих повелителей они неизменно берут верх
благодаря традициям, сложившимся в этой стране; открыто противостоять
притязаниям этих людей, выказывать на протяжении длительного уже
царствования то же мужество перед лицом лицемерных друзей, какое явил он
перед лицом взбунтовавшихся солдат, есть, бесспорно, деяние превосходнейшего
государя;
     эта борьба повелителя одновременно против свирепых рабов и надменных
придворных -- красивое зрелище: император Николай оправдывает надежды,
зародившиеся в день его восхождения на престол; а это дорогого стоит -- ведь ни
один государь не наследовал власти в более критических обстоятельствах, никто не
встречал опасности столь неминуемой с большей решимостью и большим
величием духа!..
     После мятежа 13 декабря г-н де Ла Ферронне воскликнул: "Я сейчас видел
цивилизованного Петра Великого!" -- слова его имели немалое значение, ибо в
них была немалая доля истины; наблюдая, как тот же человек настойчиво и
неустанно развивает у себя при дворе идеи национального возрождения, притом
без всякого чванства, без всякого шума и насилия, можно с еще большим правом
воскликнуть: "То возвратился Петр Великий, дабы исправить зло, причиненное
Петром Слепым".
     Намереваясь судить о государе этом со всей возможной беспристрастностью,
я обнаружил в нем столько похвального, что не позволяю говорить о нем ничего
такого, что могло бы поколебать меня в моем восхищении.
Бедные правители подобны статуям: их изучают столь придирчиво и
тщательно, что малейшие недостатки, поименованные критикой, затмевают в них
самые редкие и неподдельные достоинства. Но чем сильнее восхищаюсь я
императором Николаем, тем несправедливее становлюсь, быть может, в отношении
царя Петра. Однако ж я, как могу, стараюсь оценить те усилия воли, благодаря
которым он сумел поставить на болоте, замерзающем на восемь месяцев в году,
такой город, как Петербург. Впрочем, едва, на свою беду, вижу я перед собой
какой-нибудь из тех жалких пастишей, которыми
349


     Астольф де Кюстин
Россия в 1839 году
     одарила Россию страсть Петра к классической архитектуре, разделяемая и его
преемниками, как чувства мои и вкус восстают и все, чего я достиг посредством
рассуждений, идет насмарку. Античные дворцы служат казармами для финнов;
римские колонны, карнизы, фронтоны и перистили из белого гипса разбросаны под
полярным небом, и при том каждый год их все надобно полностью обновлять, --
согласитесь, что от такой пародии, от такой Греции и Италии без мрамора и солнца
во мне вполне может снова вспыхнуть гнев; впрочем, я с тем большим смирением
отказываюсь называться беспристрастным путешественником, что убежден, что
имею на это
     право.
Грозите мне хоть Сибирью, я все равно не устану повторять:
когда постройке в целом недостает здрав