амым архитектора в его замыслах; поэтому зрительные
залы можно возводить по чертежам простым и правильным, как в итальянских
театрах, где женщины, не принадлежащие к высшему свету, отправляются в партер.
По особой милости мне досталось на атом представлении кресло в первом
ряду партера; в дни парадных спектаклей эти кресла отводятся для самых знатных
вельмож, иначе говоря, для высших придворных чинов. Сюда допускают только
особ при парадных мундирах, в костюмах, соответствующих чину и месту при
дворе.
     Сосед мой справа, приметив по одежде, что я иностранец, обратился ко мне
по-французски с той гостеприимной учтивостью, какая в Петербурге отличает
людей из высших классов общества, а до известной степени и людей из любого
класса, ибо здесь учтивы все: знать -- из тщеславия, дабы засвидетельствовать
свое хорошее
     воспитание; простонародье -- из страха.
Потолковав о вещах незначительных, я спросил у любезного незнакомца, что будут
нам представлять. "Сочинение, переведенное
     с французского,-- отвечал он,-- "Хромой бес".
Тщетно ломал я голову, пытаясь понять, что за драма могла
207


     Астольф де Кюстин
Россия в 1839 ГОДУ
     быть переведена под таким заглавием. Судите же, сколь велико было мое
изумление, когда я узнал, что перевод сей -- пантомима, рабски повторяющая наш
балет "Хромой бес".
     Спектакль мне не слишком понравился; главным образом меня занимали
зрители. Наконец прибыл двор; императорская ложа являет собой блистательный
салон, занимающий всю глубину зала;
     салон этот освещен еще ярче, нежели остальной театр, весь залитый светом.
Появление императора произвело на меня изрядное впечатление. Когда он в
сопровождении императрицы, а за ним все члены фамилии и придворные,
приближается к барьеру ложи, публика разом встает. В парадном мундире алого
цвета император особенно красив. Казацкая форма к лицу лишь очень молодым
людям; этот же мундир более подобает мужчине в летах Его Величества; он
подчеркивает благородство его черт и фигуры. Прежде чем сесть, император
приветствует собравшихся с тем исполненным учтивости достоинством, какое
отличает его. Одновременно приветствует зрителей императрица; больше того,
даже и свита приветствует публику, что показалось мне не вполне почтительным
по отношению к последней. Зал отвечает государям поклоном на поклон и, сверх
того, бурно аплодирует им и кричит "ура".
     Эти преувеличенные изъявления восторга имели характер официальный, что
изрядно их обесценивало. Императору на его родине хлопают из партера его же
избранные придворные -- экое диво! В России подлинной лестью была бы
внешняя независимость. Русские не открыли для себя этот окольный способ
понравиться; говоря по правде, временами прибегать к нему было бы небезопасно
     -- невзирая на тоску, которую должна навевать на государя рабская покорность
подданных.
     Нынешний император сталкивается обыкновенно с вынужденным
послушанием людей, и по этой причине он лишь два раза в своей жизни имел
удовольствие испытать личную свою власть над собравшейся толпой: то было в
дни мятежей. В России есть только один свободный человек -- взбунтовавшийся
солдат.
     С того места, где я находился -- примерно посредине между двумя
театральными действами, сценическим и придворным, -- император виделся мне
достойным повелевать людьми: так благородно он выглядел, столь возвышенным и
величественным был его облик. Мне сразу вспомнилось, как повел он себя при
восхождении на престол, и эта прекрасная страница истории отвлекла мое
внимание от спектакля, на котором я присутствовал.
Все, что прочтете вы далее, поведал мне несколько дней назад сам император;
я не рассказал вам в последнем письме об этой беседе оттого, что бумаги,
содержащие такого рода подробности, нельзя доверить ни русской почте, ни даже
кому бы то ни было из путешественников.
     208


     Письмо тринадцатое
     Николай взошел на трон в тот самый день, когда среди гвардейцев
вспыхнуло восстание; получив известие о бунте в войсках, император с
императрицей одни спустились в дворцовую церковь и там, преклонив колена на
ступенях алтаря, поклялись перед Богом, что умрут как государи, если им не
удастся подавить мятеж.
     Беда представлялась императору нешуточной: как ему только что
сообщили, архиепископ пытался успокоить солдат, но тщетно. Если церковная
власть в России терпит неудачу, значит, начались
ужасающие беспорядки.
     Император осенил себя крестным знамением и вышел к бунтовщикам, дабы
усмирить их своим присутствием и спокойной силой своего чела. Сам он описывал
эту сцену в выражениях более скромных, нежели те, какими пользуюсь я сейчас. К
несчастью, я позабыл первую часть его рассказа, ибо поначалу был несколько
смущен тем неожиданным оборотом, какой приняла наша беседа; повторю ее
с того момента, с какого помню.
     -- Ваше Величество почерпнули силу в истинном ее источнике.
     -- Я не знал, что буду делать и говорить, меня осенило свыше.
     -- Не всякого осеняет подобным образом, это еще надо заслужить.
     -- Я не совершал ничего необыкновенного; я сказал солдатам:
"Встать в строй", а когда делал смотр полку, крикнул: "На колени!" Все
повиновались. Минутою раньше я примирился со смертью, и это придало мне
силы. Я преисполнен благодарности за свой успех, но не горжусь им, ибо здесь нет
никакой моей заслуги.
     Вот в каких благородных словах поведал мне император об этой
современной трагедии.
     Судите сами, сколь интересные темы служат ему пищей для
бесед с чужестранцами, которых ему угодно почтить своим расположением;
рассказ этот весьма далек от придворных банальностей. По нему вы можете
понять, какого рода власть имеет он над нами, равно как над своими народами и
своей фамилией. Это
     славянский Людовик XIV.
Очевидцы уверяли меня, что с каждым шагом навстречу мятежникам он
вырастал на глазах. Став государем, он в мгновение ока из молчаливого,
придирчивого меланхолика, каким казался в юности, превратился в героя. Тут он
     -- полная противоположность большинству принцев, которые подают больше
надежд, нежели затем оправдывают.
     Император настолько вошел в свою роль, что престол для
него -- то же, что сцена для великого актера. Перед непокорной гвардией он
держался столь внушительно, что, говорят, во время его речи, обращенной к
войску, один из заговорщиков четырежды приближался к нему, чтобы убить, и
четырежды мужество покидало этого несчастного, как кимвра перед Марием.
Знающие люди отнесли мятеж этот на счет влияния тайных обществ, которые
вели
     209


     Астольф де Кюстин
     Россия в 1839 году
в России свою работу со времен союзнических кампаний во Франции и частых
поездок русских офицеров в Германию.
     Я только повторяю то, что здесь говорят, -- все это дела темные, и проверить
что-либо у меня нет возможности.
     Чтобы поднять армию, заговорщики прибегли к смешному обману: был
распространен слух, что Николай будто бы узурпировал корону,
предназначавшуюся его брату Константину, который, как утверждали, движется на
Петербург, дабы с оружием в руках отстоять свои права. А вот способ, посредством
которого бунтовщиков убедили кричать под окнами дворца: "Да здравствует кон-
ституция!" Зачинщики внушили им, что "конституция" -- имя супруги
Константина, то есть их предполагаемой императрицы. Как видите, представление
о долге глубоко укоренилось в сердце солдат, раз подтолкнуть их к неповиновению
удалось только с помощью уловки.
     На самом деле Константин отказался взойти на престол лишь по слабости: он
боялся, что его отравят, вот и вся его философия. Бог и еще, быть может, несколько
человек знают, спасся ли он благодаря отречению от опасности, какой думал
избегнуть.
     Стало быть, обманутые солдаты восстали против своего законного государя во
имя законности.
     Все отметили, что за все время, пока император находился перед войсками, он
ни разу не пустил лошадь в галоп -- настолько хладнокровно он держался; однако
он был очень бледен. Он впервые испробовал свое могущество, и успех этого
испытания покорил его влиянию всю нацию.
     Такого человека нельзя судить по меркам, пригодным для обыкновенных
людей. Его голос, властный и исполненный значительности, магнетический взгляд,
что впивается в предмет, завладевший его вниманием, но зачастую становится
холодным и застывает,-- не столько из-за обыкновения скрывать свои мысли, ибо
он откровенен, сколько из-за привычки сдерживать страсти; его великолепное чело,
черты, в которых есть что-то от Аполлона и от Юпитера, его почти неподвижное,
внушительное, повелительное лицо, облик, скорее благородный, нежели
добросердечный, подобающий более статуе, чем человеку,--все это оказывает
неодолимое воздействие на всякого, кто приближается к его особе. Он становится
повелителем чужих воль, ибо все видят, что он властен над своей собственной
волей.
     Вот что еще мне запомнилось из продолжения нашей беседы.
     -- Должно быть, Ваше Величество, усмирив мятеж, вернулись во дворец в
совсем ином расположении, нежели то, в каком вы его покидали, ибо Ваше
Величество не только обеспечили себе престол, но и заручились восхищением всего
мира и симпатией всех благородных душ.
     -- Я об этом не думал; впоследствии поступки мои превознесли сверх всякой
меры.
     210


     Письмо тринадцатое
     Император не сказал, что, возвратившись к супруге, он увидал, как у нее
трясется голова,-- от этой нервной болезни ей так и не удалось до конца излечиться.
Дрожь эта еле заметна; она даже проходит вовсе, когда императрица покойна и
находится в добром здравии; но едва что-то начинает ее мучить, морально или
физически, как недуг проявляется снова и обостряется. Должно быть, этой
великодушной женщине нелегко пришлось в борении с тревогой, покуда супруг ее
столь отважно шел навстречу ударам убийц. Когда он вернулся, она, ни слова не
говоря, обняла его; однако, приободрив ее, император в свой черед ощутил
слабость; став на миг просто человеком, бросился он в объятия одного из самых
верных своих слуг, что присутствовал при этой сцене, и воскликнул: "Какое
ужасное начало царствования!"
     Я обнародую эти обстоятельства; людям безвестным полезно их
знать, чтобы поменьше завидовать уделу великих.
При внешнем неравенстве, какое в цивилизованном мире установлено
законодателями меж людей разного звания, справедливость Божественного
Провидения находит себе прибежище в равенстве тайном и неуничтожимом -- том,
что родится из нравственных терзаний, которые обыкновенно возрастают по мере
того, как убывают физические лишения. В мире нашем меньше неправедного,
нежели заложили в него основатели различных наций и нежели это доступно
пониманию черни; природа справедливее, чем закон человеческий.
Мысли эти мелькали у меня в голове во время беседы с императором; из них
родилось в моем сердце чувство к нему, узнав о котором, он бы, наверное,
несколько удивился -- необъяснимая жалость. Я как мог постарался скрыть свои
переживания, природу которых не дерзнул бы ему раскрыть, а причину --
растолковать, и возразил в ответ на его слова о том, что похвалы поведению его во
время мятежа преувеличены:
     -- Одно верно, Ваше Величество: любопытство мое перед приездом в Россию
имело среди главных причин желание близко увидеть государя, имеющего столь
великую власть над людьми.
     -- Русские добрый народ, но надобно еще сделаться достойным править ими.
     -- Ваше Величество постигли лучше любого из своих предшественников, что
именно подобает России.
     -- В России еще существует деспотизм, ибо в нем самая суть моего
правления; но он отвечает духу нации.
     -- Вы останавливаете Россию на пути подражательства, Ваше Величество, и
возвращаете к самой себе.
     -- Я люблю свою страну и, мне кажется, понимаю ее; поверьте, когда
невзгоды нашего времени слишком уж донимают меня, я стараюсь забыть о
существовании остальной Европы и ищу убежища в глубинах России.
211


     Астольф де Кюстин
Россия в 1839 году
     -- Дабы припасть к истокам?
     -- Именно так! Нет человека более русского сердцем, чем я. Скажу вам одну
вещь, какой не сказал бы никому другому; но именно вы, я чувствую, поймете
меня.
     Тут император умолкает и пристально глядит на меня; я, не отвечая ни слова,
слушаю, и он продолжает:
     -- Мне понятна республика, это способ правления ясный и честный, либо по
крайней мере может быть таковым; мне понятна абсолютная монархия, ибо я сам
возглавляю подобный порядок вещей; но мне непонятна монархия
представительная. Это способ правления лживый, мошеннический, продажный, и я
скорее отступлю до самого Китая, чем когда-либо соглашусь на него.
     -- Ваше Величество, я всегда рассматривал представительный способ
правления как сделку, неизбежную для некоторых обществ и некоторых эпох; но,
подобно всякой сделке, она не решает ни одного вопроса, а только отсрочивает
затруднения.
     Император, казалось, ждал, что скажу я дальше. Я продолжал:
     -- Это перемирие, что подписывают демократия и монархия в угоду двум
весьма низменным тиранам -- страху и корысти;
длится оно благодаря гордыне разума, упивающегося красноречием, и тщеславию
народа, от которого откупаются словами. В конечном счете это власть аристократии
слова, пришедшей на смену аристократии родовой, ибо правят здесь стряпчие.
     -- В ваших речах много верного, сударь,-- произнес император, пожимая мне
руку.-- Я сам возглавлял представительную монархию *, и в мире знают, чего мне
стоило нежелание подчиниться требованиям ЭТОГО ГНУСНОГО способа
правления (я цитирую дословно). Покупать голоса, развращать чужую совесть, со-
блазнять одних, дабы обмануть других, -- я презрел все эти уловки, ибо они равно
унизительны и для тех, кто повинуется, и для того, кто повелевает; я дорого
заплатил за свои труды и искренность, но, слава Богу, навсегда покончил с этой
ненавистной политической машиной. Больше я никогда не буду конституционным
монархом. Я слишком нуждаюсь в том, чтобы высказывать откровенно свои мысли,
и потому никогда не соглашусь править каким бы то ни было народом посредством
хитрости и интриг.
     Название Польши постоянно всплывало в наших умах, но в ходе этого
любопытного разговора не было произнесено ни разу.
На меня он произвел большое впечатление; я был покорен:
благородство чувств, что явил предо мною император, и искренность его речей, как
мне представлялось, весьма рельефно оттеняли его всемогущество; признаюсь,
император ослепил меня!! Человек, которому я, вопреки всем своим
представлениям о независимости, готов был простить то, что он -- абсолютный
монарх шестидесяти
     * В Польше.
212


     Письмо тринадцатое
миллионов подданных, был в моих глазах существом высшего порядка; однако я не
доверялся собственному восхищению, я походил на тех наших буржуа, которые
чувствуют, что вот-вот подпадут под обаяние изящества и умения держаться,
свойственных людям прежних времен: хороший вкус толкает их отдаться
испытываемому влечению, но принципы сопротивляются, и потому они остаются
непреклонны и принимают самый бесстрастный вид, на какой только способны.
Подобную же борьбу переживал и я. Не в моем характере сомневаться в словах
человека в ту самую минуту, когда я их слышу. Говорящий человек есть для меня
орудие Божье; только размышление и опыт заставляют меня признать возможность
расчета и притворства. Вы скажете: святая простота; быть может, так оно и есть, но
эта слабость ума дорога мне, ибо она идет от крепости души; собственное
чистосердечие велит мне верить в искренность других -- даже в искренность
российского императора.
     Красота доставляет ему лишний способ быть убедительным, ибо красота эта в
равной мере духовная и физическая. Действие ее я отношу не столько на счет
правильности черт, сколько на счет правдивости чувств, что рисуются обыкновенно
на его лице. Этот любопытный разговор с императором я имел во время
празднества у герцогини Ольденбургской. Бал оказался необычным и также
заслуживает, чтобы я вам его описал.
     Герцогиня Ольденбургская, урожденная принцесса Нассауская, по мужу
состоит в весьма близком родстве с императором; она пожелала устроить вечер по
случаю бракосочетания великой княжны Марии, но не могла ни превзойти в
пышности предыдущие балы, ни состязаться в богатстве с двором, а потому
задумала дать импровизированный сельский бал в своем доме на островах.
В саду, переполненном гуляющими и оркестрами, что были спрятаны в
отдаленных боскетах, собрались эрцгерцог австрийский, прибывший в Петербург
два дня назад, дабы принять участие в празднествах, послы со всего мира
(невиданные актеры для пасторали!) -- в общем, вся Россия в лице знатнейших ее
вельмож, старательно принимавших добродушный вид.
На каждом празднике тон задает император; паролем этого дня было:
пристойная наивность, или изысканная Горациева простота.
В подобном расположении духа пребывали в этот вечер все, в том числе и
дипломатический корпус; мне чудилось, будто я читаю эклогу -- но не Феокрита
или Вергилия, а Фонтенеля.
     До одиннадцати вечера танцы продолжались на свежем воздухе, а затем, когда
на головы и плечи юных и пожилых дам, участвовавших в сем торжестве
человеческой воли над скверным климатом, пролились изрядные потоки росы, все
возвратились в небольшой дворец, что служит обыкновенно летним жилищем гер-
цогине Ольденбургской.
     В центре виллы (по-русски -- "дачи") находится ротонда,
213


     Астольф де Кюстин
Россия в 1839 году
     сияющая ослепительным блеском позолоты и свечей; бал продолжался в этой зале,
а толпа нетанцующих заполнила остальные помещения. Свет исходил из центра, и
яркие блики его изливались наружу -- словно солнечные лучи, что, рождаясь,
несут тепло и жизнь повсюду в безлюдных глубинах Эмпирея. Ослепительная
ротонда представала моему взору орбитой, по которой, озаряя собою весь дворец,
вращалась звезда императора.
     На террасах второго этажа растянули тенты, дабы под ними разместить
императорский стол и стол для приглашенных к ужину. Празднество это было не
столь многолюдным, как предыдущие, и на нем царил такой великолепно
упорядоченный беспорядок, что оно развлекло меня более других. Если не считать
забавного смущения, какое читалось на некоторых физиономиях, принужденных на
время напускать на себя сельскую простоту, то вечер оказался совершенно
необыкновенным -- то было своего рода императорское Тиволи, где все, даже и
находясь в присутствии своего безраздельного повелителя, чувствовали себя почти
свободно. Когда государь забавляется, он уже не кажется деспотом -- а император
в тот вечер забавлялся.
     Как я уже говорил, прежде чем перейти в ротонду, все танцевали под
открытым небом: по счастью, в этом году стоит чрезвычайная жара,
благоприятствующая замыслам герцогини. Ее загородный дом находится в
прелестнейшей части островов; здесь, среди ослепительных садовых цветов в
горшках, что, казалось, сами собою выросли на английском газоне, явлено было
еще одно чудо: герцогиня устроила бальную залу на воздухе; на небольшом лужку
она велела настлать великолепный салонный паркет, окружив его изящными,
увитыми цветами балюстрадами. Эта оригинальная зала, для которой небесный
свод служил потолком, изрядно напоминала корабельную палубу, убранную
флагами по случаю морского праздника; с одной стороны на нее можно было
взойти по нескольким ступеням с лужка, с другой -- через крыльцо, пристроенное
к парадному входу здания и скрытое под навесами из экзотических цветов.
Роскошные редкие цветы в этой стране заменяют собой редко растущие деревья.
Люди, что живут здесь, пришли из Азии и, заточив себя в северных льдах,
вспоминают восточную роскошь изначальной своей родины; они делают все, что в
их силах, дабы возместить бесплодие природы, которая сама по себе порождает в
открытом грунте лишь ели да березы. Здесь искусственно, в парниках, выводят
бесконечное число кустарников и растений; и посколь