хватает.  За
каменной оградой счастья нет.
     - Не лезьте ко мне. Я в силах дать отпор. Я не беззащитен, не думайте.
     - У тебя две защиты, и обе не названы именем.
     - Я крепко дам сдачи. Ведь вы старик.
     - Не представляю такого тупицу, чтобы нашел утром на земле камень и  не
нарек его к вечеру именем - не обозначил, допустим, Петром. А ты  -  ты  год
прожил с иссыхающим сердцем и хоть бы пронумеровал своих сынов.
     - Не ваше дело, как я поступаю, - сказал Адам.
     Тяжким от работы кулаком ответил Самюэл, и Адам  распластался  в  пыли.
"Встань", - сказал Самюэл и снова уложил его ударом, и на этот раз  Адам  не
встал. Лежал, каменно глядя на грозного  старика.  Ярость  угасла  в  глазах
Самюэла.
     - Твои сыновья сиротеют без имени, - тихо сказал он.
     - Их оставила, осиротила мать, - сказал Адам.
     - А ты их без отца оставил.  Неужели  не  чувствуешь  как  зябко  ночью
сироте-ребенку? Не для него тепло и  птичье  пенье,  и  чего  ему  ждать  от
рассвета? Неужели ты совсем забыл детство, Адам?
     - Не моя в этом деле вина, - сказал Адам.
     - Но надо же беду поправить. У твоих сынов нет имени.
     Самюэл нагнулся и, приобняв за плечи, помог Адаму встать.
     - Мы дадим имена, - сказал Самюэл, - Обдумаем, и подберем, и оденем  их
хорошим именем.
     Он обеими руками стал стряхивать пыль с Адамовой рубашки.
     Взгляд Адама был далек, но  не  рассеян,  а  сосредоточен,  точно  Адам
прислушивался к какой-то музыке, несомой ветром,  -  и  глаза  уже  не  были
мертвенно-тусклы.
     - Никогда бы не поверил, что буду благодарен за оскорбления и  нещадную
трепку,  -  сказал  он.-  И  однако  благодарен.  Спасибо,  хоть  и  кулаком
выколочено из меня это спасибо.
     Самюэл улыбнулся, от глаз пошли морщинки-лучики.
     - Ну и как у меня получилось - без натяжки? Нагнал страху как  следует?
- спросил он.
     - То есть?
     - То есть я обещал жене так сделать. Она не верила,  что  меня  на  это
станет. Я ведь не из драчунов. Последний раз я дрался еще  школьником  из-за
учебника и красноносой девочки - в ирландском графстве Дерри,
     Адам смотрел на Самюэла, но мысленно видел перед  собой  Карла,  ощущал
его темную, убийственную злобу, потом увидел Кэти, ее пустые глаза над дулом
пистолета.
     - Ты нагонял  не  страх,  -  сказал  Адам.-  В  тебе  скорее  усталость
чувствовалась.
     - Видно, недостаточно я рассерчал.
     - Самюэл, я только один раз задам этот вопрос. Слыхал ты  что-нибудь  о
ней? Есть ли хоть какие-нибудь вести?
     - Ничего я не слыхал.
     - Что ж, так, пожалуй, даже лучше, - сказал Адам.
     - Ты ее ненавидишь?
     - Нет. Только мутная тоска на сердце. Может, потом  она  определится  в
ненависть. Понимаешь, прелесть так сразу обернулась в ней мерзким и  жутким.
Все у меня смешалось, спуталось.
     - Когда-нибудь мы сядем и разложим это на  столе  четким  пасьянсом,  -
сказал Самюэл.- Но теперь - теперь у тебя же нет всех карт.
     Из-за сарая донесся истошный крик возмущенной курицы -  и  потом  тупой
удар.
     - Что-то там в курятнике, - сказал Адам.
     Снова послышался куриный крик - и оборвался.
     - Это Ли орудует, - сказал Самюэл.- Знаешь, если бы  у  кур  было  свое
правленье,  церковь,  историческая   наука,   то   радости   людского   рода
трактовались бы в  ней  хмуро  и  кисло.  Стоит  людям  озариться  радостью,
надеждой - и тут же тащат вопящего курчонка на плаху.
     И оба примолкли, обмениваясь лишь скупыми  пустовежливыми  вопросами  о
здоровье, о погоде и не слушая ответов. И в конце концов оба  насупились  бы
снова, если бы не Ли.
     Он вынес стол, два стула, поставил их к столу друг против друга. Сходил
за виски, расположил на столе два  стакана.  Потом  вынес  близнецов,  держа
одного правой, другого левой рукой, посадил на землю у стола и  дал  каждому
палочку - махать и развлекаться игрой тени.
     Оба мальца сидели  серьезные,  таращились  на  бороду  Самюэла,  искали
глазами Ли. Странная на них была одежда: длинные штанцы, китайские  расшитые
и отороченные  черным  курточки  -  на  одном  бирюзово-голубая,  на  Другом
бледно-розовая. А на головах круглые черные шелковые шапочки с  ярко-красной
шишечкой на плоском верху.
     - Где ты раздобыл эти одежки, Ли? - спросил Самюэл.
     - Я не раздобывал, - сердито сказал Ли. - У меня хранились. Всю  прочую
одежду я сшил им из холстины. А в день, когда мальчику дают имя,  он  должен
быть одет красиво.
     - Ты, я слышу, распростился со своей ломаной речью?
     - И, надеюсь, навсегда, - ответил Ли.  -  Но,  конечно,  пользуюсь  ею,
когда приезжаю в Кинг-Сити.
     Он молвил что-то близнецам краткосложно и певуче, и те улыбнулись ему с
земли и замахали палочками.
     - Я налью вам, - сказал Ли. - У нас тут стояла бутылка.
     - Купил ее небось вчера в Кинг-Сити, - сказал Самюэл.
     Теперь, когда Самюэл и Адам сидели вместе за столом и  преграды  вражды
рухнули, Самюэлом овладело стеснение. Кулаками  вразумить  он  смог,  а  как
теперь вести речь, затруднялся. "Отвага и упорство дрябнут в человеке,  если
их не упражнять", - подумал он и усмехнулся мысленно сам над собой.
     Посидели, полюбовались на близнецов  в  их  странном  цветном  одеянии.
"Иногда противоборец может помочь лучше друга", - и  с  этой  мыслью  Самюэл
поднял взгляд на Адама.
     - Не заговаривается что-то, - сказал он.- Это как не написанное вовремя
письмо, которое с каждой  проходящей  минутой  все  труднее  писать.  Может,
подсобишь мне?
     Адам глянул на него и опять опустил глаза на близнецов.
     - У меня в голове гул, - сказал он.- Как под воду звуки доносятся. Надо
мне еще пробиться сквозь толщу целого года.
     - Может, расскажешь, как все было, и беседа с места стронется.
     Адам выпил, плеснул себе  еще,  поводил-покатал  по  столу  наклоненным
стаканом. Янтарное виски, косо поднявшись к  краешку  стекла  и  согреваясь,
запахло пряно, фруктово.
     - Трудно вспоминать, - сказал он.- Не острая боль,  а  тупая  муть.  Но
нет, и как иглами тоже, бывало, заколет. Ты сказал, в  моей  колоде  не  все
карты. Я и сам так думаю. Возможно, всех у меня никогда и не будет.
     - Это память о ней тебя мучит и наружу просится? Когда человек говорит,
что не хочет о чем-то вспоминать, это обычно значит, что  он  только  о  том
одном и думает.
     - Может, и так. Она вся с мутью перемешана, я ничего  почти  не  помню,
кроме последнего - как огнем выжженного.
     - Это она в тебя выстрелила - так ведь, Адам?
     Губы Адама сжались, глаза потемнели.
     - Не желаешь - не отвечай, - сказал Самюэл.
     - Почему ж, отвечу, - сказал Адам.- Да, она.
     - Хотела тебя убить?
     - Над этим я думаю больше всего. Нет, пожалуй, не хотела. Не  сподобила
меня такой чести. В ней вовсе не было ненависти или хотя  бы  горячности.  Я
научился в армии распознавать. Если  хотят  убить,  то  целят  в  голову,  в
сердце, в живот. Нет, она знала, куда метила. Я помню, как  повела  стволом.
Мне бы, наверно, не так горько было, если бы она хотела убить. Тут  было  бы
что-то от любви. Но я был ей просто помеха, а не враг.
     - Немало ты об этом думал, - сказал Самюэл.
     - Времени было достаточно. Я вот о чем хочу тебя спросить. Та  мерзость
заглушила в памяти все предыдущее... Она была очень красивая?
     - Для тебя - да. Потому что ты сам создал ее образ. Ты вряд ли хоть раз
видел ее настоящую - только этот образ.
     - Знать бы, кто она, что она, - задумчиво проговорил Адам.- Раньше  мне
и любопытно не было - и так было хорошо.
     - А теперь любопытно?
     Адам опустил глаза.
     - Тут не любопытство. Хочется знать, какая в моих сыновьях  кровь.  Вот
вырастут, и я же буду ждать от них чего-то дурного.
     - Будешь. Но имей  в  виду:  не  кровь  их,  а  твое  подозрение  может
взрастить в них зло. Они будут такими, какими ты их ожидаешь увидеть.
     - Но кровь, которая в них...
     - Я  не  слишком  верю  в  кровь,  -  сказал  Самюэл.  По-моему,  когда
обнаруживаешь в своих детях зло или добро, все оно самим тобою же посеяно  в
них уже после рождения на свет.
     - Нельзя из свиньи сделать скаковую лошадь.
     - Нельзя, - сказал Самюэл.- Но можно сделать очень быстроногую свинью.
     - Никто из здешних с тобой не согласится. Даже миссис Гамильтон.
     - Это верно. Жена-то рьяней всех оспорит; я ей  такого  и  говорить  не
стану, чтоб не обрушить на себя гром ее несогласия. Она  подминает  меня  во
всех спорах, и возражать ей - значит оскорблять ее. Славная она женщина,  но
обхожденье с ней - целая наука. Вернемся-ка лучше к мальвам.
     - Налить тебе еще?
     - Налей, спасибо. Имена - это тайна великая. Я так и не  пойму,  то  ли
имя приноравливается к ребенку, то ли само меняет этого ребенка. Но в  одном
можешь быть уверен - если человеку дают кличку, значит, имя выбрали  ему  не
то. Как ты смотришь на обычные имена - Джон, Джеймс - или, скажем, Карл?
     Взгляд Адама был обращен на сыновей, и при слове "Карл" показалось ему,
что из глаз одного близнеца глянул на  него  брат.  Адам  нагнулся  ближе  к
малышам.
     - Ты чего? - спросил Самюэл.
     - Да ведь они несхожи! Они совсем разные! - воскликнул Адам.
     - Конечно, разные. Разнояйцевые близнецы.
     - Вот этот на моего брата похож. Я только сейчас заметил.  А  другой  -
похож он на меня?
     - Оба на тебя по-разному похожи. В лице с самого  начала  заложен  весь
будущий вид.
     - Теперь уж не так бьет в глаза, - сказал Адам. Но на минуту точно брат
привиделся.
     - Может, вот так и являются призраки, - заметил Самюэл.
     Ли принес на стол обеденную посуду.
     - А у китайцев призраки бывают? - спросил Самюэл.
     - Миллионы, - сказал Ли. -  Их  у  нас  больше,  чем  живых.  В  Китае,
по-моему, ничто не  умирает.  Теснота  великая.  Так  мне  по  крайней  мере
показалось в мой приезд туда.
     - Садись, Ли, - сказал Самюэл.- Мы имена подбираем.
     - У меня куры жарятся. Скоро будут готовы, - сказал Ли.
     Адам поднял на него взгляд - потеплевший, смягченный.
     - Выпей с нами, Ли.
     - Я на кухне свою уцзяпи потягиваю.- И с этими словами Ли ушел в дом.
     Самюэл наклонился, посадил одного близнеца себе на колени.
     - А ты возьми другого, - сказал он  Адаму.  -  Надо  их  рассмотреть  -
может, сами нам подскажут имя.
     Адам неумело поднял второго малыша.
     - Сходство в них вроде бы есть, пока не вглядишься  поближе,  -  сказал
он.- У этого глаза круглей.
     - И голова круглей, и уши больше, - прибавил Самюэл.-  А  этот,  что  у
меня, он... он нацеленной как бы. Пойдет  дальше,  хоть,  может,  и  не  так
высоко поднимется. И темнее будет волосом и кожей. Хитер будет, по-моему,  а
хитрость - ограниченье уму. Хитрость уводит человека  от  прямых  поступков.
Гляди, как он прочно сидит. Он скороспелей,  развитей  того.  Даже  странно,
какие они разные, когда вглядишься!
     Лицо  Адама  раскрывалось  и  светлело,  точно  наконец  он  выплыл  на
поверхность.  А  малыш  потянулся   к   поднятому   отцовскому   пальцу   и,
промахнувшись, чуть не упал с колен.
     - Тпру! - сказал Адам.- Полегче. Падать не годится.
     - Будет ошибкой назвать их по тем свойствам, что  мы  в  них,  как  нам
кажется, приметили, - сказал Самюэл. Можно и  ошибиться,  крепко  ошибиться.
Пожалуй, лучше дать им имя как высокую цель жизни -  имя,  которое  им  надо
оправдать. Сам я назван в честь человека, кого позвал по имени  сам  Господь
Бог, и я всю жизнь жду зова. И раза два послышалось мне,  будто  кличут,  но
смутно, неясно послышалось.
     Придерживая сына за плечико, Адам дотянулся до  бутылки,  налил  в  оба
стакана.
     - Спасибо тебе, Самюэл, что приехал, - сказал  он.  И  даже  за  ученье
кулаком, хоть и непривычно за это благодарить.
     - А мне было непривычно учить таким путем. Лиза ни за что не поверит, и
я ей не скажу. Непризнанная правда способна человеку повредить  хуже  всякой
лжи. Нужна большая храбрость, чтобы отстаивать правду, какую время  наше  не
приемлет. За это карают, и карой обычно бывает распятие. А  я  не  настолько
храбр.
     - Я не раз удивлялся, что человек  твоих  познаний  копается  на  тощей
пустоши.
     - А потому что нету во мне храбрости, - ответил Самюэл.- Никогда  я  не
решался брать всю великую ответственность. Пусть Господь не воззвал ко  мне,
но я сам мог бы воззвать к Нему, а не решился.  Вот  в  этом  разница  между
величием  и  заурядностью.  Немощь  моя  обычна  средь  людей.  И   человеку
заурядному приятно знать, что  ничего,  пожалуй,  нет  на  свете  сиротливей
величия.
     - Наверно, разные бывают степени величия, - проговорил Адам.
     - Не думаю. Маленького величия не бывает. Нет уж. По-моему, перед лицом
жизненной ответственности ты один наедине с этой громадой  и  выбор  у  тебя
таков: либо тепло  и  дружество  и  ласковое  пониманье,  либо  же  холод  и
одинокость величия. Вот и выбираешь.  Я  рад,  что  выбрал  заурядность,  но
откуда мне знать, какую награду принесло бы величие? И никому из моих  детей
оно не грозит, разве только Тому. Он как раз теперь  мучается  над  выбором.
Мне больно на него смотреть. И где-то во мне есть желание, чтобы  он  сказал
"да". Не странно ли? Отец - и хочет, чтобы сын был  обречен  величию.  Какой
себялюбивый отец!
     - А давать имя, оказывается, непросто, - сказал Адам со смешком.
     - А ты думал, просто?
     - Я не думал, что это будет так приятно, - сказал Адам.
     Ли принес из кухни поднос с жареной курятиной  на  блюде,  с  дымящейся
картошкой в миске, с маринованной свеклой в глубокой тарелке.
     - Не знаю, вкусно  ль  получилось,  -  сказал  Ли.  Куры  староваты.  А
молоденьких у нас в этом году нет. Цыплят ласки поели.
     - Садись же, - сказал Самюэл.
     - Сейчас, принесу мою уцзяпи.
     Ли ушел.
     Адам сказал:
     - Странно - раньше у него другой был говор, ломаный.
     - Теперь он тебе начал доверять, - сказал Самюэл. У него природный  дар
жертвенной верности, не ожидающей себе награды. Возможно,  оба  мы  ему  как
человеку в подметки не годимся.
     Вернулся Ли, сел с краю.
     - Вы бы опустили мальчиков на землю, - сказал он.
     Снятые с  колен,  те  было  захныкали.  Ли  сказал  им  что  то  строго
по-китайски, и они притихли.
     Ели молча, как едят сельчане. Неожиданно Ли встал и скорым шагом ушел в
дом. Воротился с кувшином красного вина.
     - Я и забыл о нем, - оказал Ли. - Наткнулся на этот кувшин в доме.
     Адам засмеялся.
     - Помню, я пил здесь вино перед покупкой  усадьбы,  оказал  он.-  Из-за
этого вина, может, и купил. А курятина вкусная, Ли. Давно уже не  чувствовал
я вкуса еды.
     -  Опять  обретаешь  здоровье,  -  сказал  Самюэл.  Есть  больные,  что
выздоровление считают оскорбленьем для своей благородной болезни.  Но  время
такой целитель, которому чихать на это благородство. Надо  только  терпеливо
ждать - и выздоровеешь.

4

     Ли убрал со стола, дал малышам  по  куриному  бедрышку,  очищенному  от
мяса. Важно держа этот свой скользкий жезл, они то оглядывали его, то совали
себе в рот. Вино и стаканы Ли оставил на столе.
     - Не будем мешкать с выбором имен, - сказал Самюэл.-  Я  уже  чувствую,
как Лиза подергивает вожжи, тянет меня домой.
     - Ума не приложу, как их назвать, -  сказал  Адам,  -  Нет  у  тебя  на
примете семейных имен - скажем, поймать богатого родича, чтобы  заботился  о
тезке, или воскресить того, кем гордитесь?
     - Да хотелось бы дать им свежее имя, насколько возможно.
     Самюэл стукнул себя по лбу  костяшками  пальцев.  -  Какая  жалость,  -
сказал он.- Как жаль, что нельзя их назвать именами, которые как раз  больше
всего и подходят.
     - Какими это?
     - Вот ты сказал - свежее имя. Мне вчера вечером пришло в голову... - Он
помолчал. - Ты в свое собственное имя вдумывался?
     - В мое собственное?
     - Ты ведь Адам. А первенцы Адамовы были Каин и Авель.
     - Ну нет, - сказал Адам. - Так назвать нельзя. - Знаю, что нельзя.  Это
значило бы дразнить нечто, именуемое судьбой. Но разве не  чудно,  что  Каин
самое, возможно, известное имя на свете, а насколько знаю,  носил  его  лишь
один-единственный человек?
     - Может, потому оно и сохранило  всю  свою  изначальную  значимость,  -
произнес Ли.
     - Ты произнес его - меня дернуло  ознобом,  -  сказал  Адам,  глядя  на
густо-красное вино в стакане.
     - Два предания не дают нам покоя неотступно с начала времен,  -  сказал
Самюэл.- Влекутся за нами невидимым хвостом - повесть о первородном грехе  и
повесть о Каине и Авеле. А не понимаю  я  ни  первой,  ни  второй.  Умом  не
понимаю, однако сердцем чувствую. Лиза сердится. Говорит, что нечего  мне  и
пытаться понять их. Божью истину, мол, уяснять незачем. Может, она  и  права
может быть, и права. Она считает тебя, Ли,  христианином,  пресвитерианином.
Тебе-то понятны сад Эдемский и Каин с Авелем?
     - Она считает, меня надо отнести к  какому-либо  вероисповеданию,  а  я
когда-то ходил в пресвитерианскую воскресную  школу  в  Сан-Франциско.  Люди
любят размещать всех по полочкам, особенно класть на свою.
     - Он спросил, понятно ли тебе, - сказал Адам.
     - Мне кажется, грехопадение я понимаю. Я в себе самом могу это ощутить,
пожалуй.  Но  братоубийство  -  нет,  не  понимаю.  Возможно,   я   призабыл
подробности.
     - Большинство не вдумывается в подробности. А они то меня и поражают. У
Авеля не было детей! - сказал Самюэл и поглядел  на  небо.  -  Господи,  как
быстро день  проходит.  Как  наша  жизнь  -  летит,  когда  не  замечаем,  и
нестерпимо медленно тащится, когда  следим  за  ее  ходом...  Нет,  я  жизни
радуюсь. И обещал себе, что радость  жизни  никогда  не  сочту  грехом.  Мне
радостно уяснять мир. Ни разу не прошел я мимо камня, не поглядев,  что  там
под ним. И черная досада для меня, что так и не увижу обратную сторону Луны.
     - У меня  нет  Библии,  -  сказал  Адам.-  Наша  фамильная  осталась  в
Коннектикуте.
     - У меня есть, - сказал Ли. - Пойду принесу.
     - Не надо, - сказал Самюэл. Лиза дала мне Библию  своей  матери.  -  Он
вынул ее из кармана, освободил от бумажной обертки. - Истрепана,  измуслена.
Немало, видно, горестей и мук людских приняла в себя. Дайте мне  подержанную
Библию, и я, пожалуй, смогу определить, что за человек ее владелец,  по  тем
местам, которые замуслены ищущими  пальцами.  А  Лиза  истирает  библию  всю
равномерно. Ну, вот и древнейшая повесть - о Каине. До сих пор она  тревожит
нас - и, значит, в нас самих гнездо этой тревоги.
     - Я ее в детстве слышал, а с тех пор ни разу, - сказал Адам.
     - В детстве она длинной кажется, а она очень коротка, - сказал  Самюэл.
- Я прочту всю, потом вернемся к началу. Налей вина, в горле пересохло.  Вот
она  -  так  коротка,  и  так  глубоко  ранит.-  Самюэл  опустил  взгляд  на
близнецов.- Смотри-ка. Уснули на земле, в пыли.
     - Я накрою их, - сказал Ли, вставая.
     - Пыль теплая, - сказал Самюэл.- А повествуется так: "Адам познал  Еву,
жену свою; и она зачала, и родила Каина, и сказала: приобрела я человека  от
Господа".
     Адам встрепенулся, и Самюэл взглянул на  него,  но  Адам  только  молча
прикрыл глаза рукой. Самюэл продолжал читать:
     - "И еще родила брата его, Авеля. И был Авель пастырь овец; а Каин  был
земледелец. Спустя несколько  времени,  Каин  принес  от  плодов  земли  дар
Господу. И Авель также принес от первородных стада своего и от  тука  их.  И
призрел Господь на Авеля и на дар его. А на Каина и на дар его не призрел".
     - Погодите, - сказал Ли. - Или нет, читайте, читайте. Вернемся к  этому
потом.
     - "Каин сильно огорчился, и поникло лице его", - читал дальше Самюэл."И
сказал Господь Каину: почему ты огорчился? и отчего поникло лице твое?  Если
делаешь доброе, то не поднимаешь ли лица? а если не делаешь  доброго,  то  у
дверей грех лежит; он влечет тебя к себе, но ты  будешь