сколько же тут камней!- сказал он.
     - В армии один парень мне рассказывал,  что  в  Калифорнии  есть  такие
долины - на сотни миль тянутся,  где  не  то  что  валуна,  даже  маленького
камешка не найдешь.
     - Не камни, так что-нибудь другое,- сказал Карл. Не бывает,  чтобы  все
как по маслу. На Среднем Западе - саранча,  еще  где-то  -  ураганы.  А  тут
десяток камней, эка важность.
     - Наверно, ты прав. Я подумал, может, тебе пособить надо, вот и пришел.
     - Спасибо. Я уж решил, ты так и будешь всю жизнь сидеть с этой  кралей,
за ручки держаться. Долго еще она собирается у нас гостить?
     Адам уже готов был признаться, что сделал Кэти предложение, но что-то в
голосе Карла остановило его.
     - Да, кстати,- сказал Карл.- Тут недавно проходил Алекс  Платт.  С  ним
такая история вышла, не поверишь. Он нашел целое состояние.
     - Как это?
     - Знаешь то место на  его  участке,  где  кедровая  роща?  Возле  самой
дороги, знаешь?
     - Знаю. Ну и что?
     - Алекс как раз шел через эту рощу вдоль  своего  забора.  На  кроликов
охотился. И нашел чемодан -  мужские  вещи,  все  очень  аккуратно  сложено.
Правда, от дождя они насквозь промокли. Видно, давно  там  валялись.  А  еще
нашел деревянную шкатулку, она была на замок заперта. Он ее взломал, а в ней
без малого четыре тысячи долларов. И еще нашел сумочку. Но пустую.
     - И что, нигде никакой фамилии?
     - Это-то и самое странное.  Ни  одной  метки  -  ни  на  белье,  ни  на
Костюмах. Похоже, тот человек не хотел, чтобы его выследили.
     - Алекс решил оставить деньги себе? - Он  их  отнес  шерифу,  тот  даст
объявление, и, если никто не откликнется, все достанется Алексу.
     - Владелец наверняка отыщется.
     - Я тоже так думаю. Алексу я, правда, не сказал. Он на седьмом небе  от
счастья. Но странно, что никаких меток - и  не  то  чтобы  срезаны,  а  даже
нашиты не были.
     - Это очень большие деньги,- сказал Адам.- Кто  нибудь  обязательно  за
ними придет.
     - Алекс тут долго со мной калякал. Ты ведь знаешь, его  жена  любит  по
гостям ходить...- Карл  замолчал.  Адам,-  наконец  сказал  он,-  мы  должны
поговорить. И так уже весь округ судачит.
     - О чем? Ты про что?
     - Да все про то же, черт побери! Про нее. Нехорошо это, когда в доме  у
двух холостых мужчин девушка поселилась. Алекс говорит, женщины в городе уже
чешут языками почем зря. Адам, нам так  нельзя.  Мы  все-таки  здесь  живем.
Негоже нам себя позорить.
     - Ты что же, хочешь, чтобы я больного человека на улицу выгнал?
     - Я хочу, чтобы ты от нее отделался... хочу, чтобы ее не было  в  нашем
доме. Не нравится мне она.
     - Ты ее с первого дня невзлюбил.
     - Да, правильно. Я ей не верю. В ней  есть  что-то  такое...  что-то...
даже не знаю, что именно, но мне это не нравится.
     - Сделаем так,- медленно сказал Адам.-  Потерпи  еще  неделю,  а  через
неделю я решу, как с ней быть.
     - Обещаешь?
     - Да, обещаю.
     - Что ж, хотя бы так. Я  через  Алекса  передам  его  жене,  а  уж  она
разнесет по всему городу. Господи, до чего же хорошо будет, когда  мы  снова
останемся вдвоем. А память к ней небось так и не вернулась?
     - Нет.

6

     Пять дней спустя, когда  Карл  уехал  закупить  корм  для  телят,  Адам
подогнал бричку к крыльцу кухни. Он помог  Кати  усесться,  укутал  ей  ноги
одеялом и еще одно одеяло набросил ей на плечи. Приехав  в  окружной  центр,
они пошли к мировому судье, и тот их поженил.
     Карл к их возвращению был уже дома. Когда они вошли в кухню, взгляд его
помрачнел.
     - Я думал, ты отвез ее на станцию и посадил в поезд.
     - Мы поженились,- просто сказал Адам.
     - Поженились?!
     - А почему бы нет? Я что, не могу жениться?
     Кэти быстро прошла в спальню и закрыла  за  собой  дверь.  А  Карл  уже
бушевал:
     - Она же дрянь, говорю тебе! Она - шлюха!
     - Карл!
     - Я тебе говорю, она дешевая шлюха! Да я  бы  ее  на  милю  к  себе  не
подпустил... сука она, тварь последняя!
     - Замолчи! Замолчи сейчас же, слышишь? Не смей распускать свой  поганый
язык, она - моя жена!
     - Жена?! Кошка она подзаборная, а не жена!
     - Сдается мне, ты ревнуешь. Карл,- тихо сказал Адам.- Ты,  по-моему,  и
сам бы не прочь на ней жениться.
     - Ну ты и. дурак! Чтоб я еще ревновал?! Да я с  ней  под  одной  крышей
жить не желаю!
     - Тебе и не придется,- размеренно сказал Адам. Я уезжаю.  Если  хочешь,
можешь откупить мою долю. Забирай себе всю ферму. Ты же этого хотел.  Вот  и
живи вдесь, в своем дерьме, пока не сдохнешь!
     Карл понизил голос:
     - Но почему ты не можешь от нее избавиться? Адам, прошу тебя! Выгони ее
к чертовой матери! Она же тебе всю жизнь искурочит! Она погубит тебя,  Адам,
погубит, помяни мое слово!
     - Откуда ты про нее столько знаешь?
     У Карла потухли глаза.
     - Ниоткуда.- И он замолчал.
     Адам не спрашивал, выйдет ли Кэти ужинать. Отнес две тарелки в  спальню
и сел рядом с ней на кровать.
     - Мы с тобой уедем отсюда,- сказал он.
     - Давай лучше я одна уеду. Отпусти меня, я тебя прошу. Я не хочу, чтобы
ты из-за меня возненавидел брата. Но почему он меня так не любит?
     - Мне кажется, он ревнует.
     Глаза ее сузились.
     - Ревнует?
     - Да, так мне  кажется.  Но  ты  не  волнуйся.  Мы  уезжаем.  Поедем  в
Калифорнию.
     - Я не хочу в Калифорнию,- бесстрастно сказала она.
     - Чепуха! Там чудесно, круглый год солнце и очень красиво.
     - В Калифорнию я не поеду.
     - Ты - моя жена,- сказал он мягко.- И я хочу, чтобы ты поехала со мной.
     Она замолчала и больше к этому разговору не возвращалась.
     Они услышали, как Карл хлопнул дверью.
     - Это хорошо, что он  в  город  пошел,-  сказал  Адам.  Пропустит  пару
стаканов, ему и полегчает.
     - Адам,- Кэти потупила глаза,- пока я не поправлюсь, я  не  смогу  быть
тебе женой.
     - Понимаю,- кивнул он.- Ничего, я подожду.
     - Но я хочу, чтобы ты был рядом. Я боюсь Карла. Он так меня ненавидит.
     - Я перенесу сюда мою раскладушку. Если тебе вдруг станет  страшно,  ты
мне скажешь. Протянешь руку и разбудишь.
     - До чего же ты хороший... Может, сделаешь чаю?
     - С удовольствием. Я и сам с тобой попью.
     Он принес из кухни две чашки с дымящимся чаем и  пошел  за  сахарницей.
Потом сел на стул возле кровати.
     - Я заварил покрепче. Тебе не слишком крепко?
     - Нет, я люблю крепкий чай.
     Он допил свою чашку.
     - Какой-то странный вкус. Тебе не показалось?
     Кэти растерянно прижала руку ко рту:
     - Ой, дай-ка я попробую.- И выпила остатки чая из его чашки.
     - Адам!- воскликнула она.- Ты взял не ту чашку-это же моя! Я положила в
нее лекарство.
     Он облизал губы.
     - Наверно, ничего страшного.
     - Нет, конечно.- Она тихо засмеялась.-  Хорошо  бы,  не  пришлось  тебя
сегодня будить.
     - А что?
     - Просто ты выпил мое снотворное. Думаю, тебе  не  так-то  легко  будет
проснуться.
     Опиум уже начал действовать, и, как Адам ни боролся с собой,  веки  его
тяжелели.
     - Доктор велел принимать сразу так  много?-  спросил  он  заплетающимся
языком.
     - Это у тебя просто с непривычки.
     Карл  вернулся  в  одиннадцать  часов.   Кэти   слышала,   как,   пьяно
пошатываясь, он поднимается на крыльцо. Пройдя в свою комнату, он  разделся,
побросал вещи на пол и плюхнулся на кровать. Устраиваясь поудобнее, он долго
кряхтел и ворочался,- потом вдруг открыл глаза. Возле кровати стояла Кэти.
     - Чего тебе?
     - Не догадываешься? Ну-ка подвинься.
     - А где Адам?
     - Он по ошибке выпил мое снотворное. Подвинься же.
     Он засопел.
     - Я сегодня уже был с одной шлюхой.
     - Ничего, ты парень сильный. Подвинься чуть-чуть.
     - У тебя же рука сломана.
     - Это уж моя забота. Не беспокойся.
     Неожиданно Карл расхохотался.
     - Ну и не повезло же ему, бедняге! - И откинув одеяло, Карл пустил ее к
себе в постель.


 * ЧАСТЬ ВТОРАЯ *

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

1

     Как видите, мы с вами страница за  страницей  добрались  потихоньку  до
великого рубежа, именуемого 1900 год. Жернова истории перемололи и стерли  в
порошок очередную сотню лет, но поди пойми, каким он был, этот минувший век,
если каждый видел в нем то, что ему хотелось, и чем глубже заглядывали  люди
в прошлое, тем содержательнее и значительнее казались им  ушедшие  годы.  По
воспоминаниям многих,  то  была  эпоха,  краше  которой  мир  не  знал:  ах,
чудесное, веселое время, ах, старое доброе время, как легко и спокойно тогда
жилось! Старики, не уверенные, достанет ли им  сил  перешагнуть  через  межу
веков, взирали на будущее с неприязнью. Потому что мир менялся, из него ушло
очарование, ушла добродетель. В разъедаемый ржавчиной мир заползала тревога,
ну и, конечно, что пропало,  то  пропало.  Где  нынче  хорошие  манеры,  где
непринужденность и красота? Благородные дамы - нет больше благородных дам, и
кто теперь положится на слово джентльмена?
     Ну и времечко, все, как один, с застегнутой ширинкой ходят.  И  никакой
свободы скоро не останется. Даже у детей теперь не  та  жизнь  -  что  в  их
детстве приятного? Раньше у ребенка всех забот было найти  камешек  получше,
такой, знаете ли, не совсем круглый, но обязательно гладкий и плоский, чтобы
легко вкладывался в лоскуток кожи, отрезанный от старого башмака, и летел из
рогатки прямо в цель. Куда подевались все хорошие камешки,  куда  подевалась
бесхитростная простота?
     И в голове у людей нет прежней ясности - как иначе объяснишь, почему не
вспомнить ощущения, которые ты некогда испытывал, радуясь или  страдая,  или
задыхаясь от страсти? Помнишь только, что действительно чего-то там  ощущал.
Нет, конечно, пожилые мужчины смутно  припоминают,  как  они  с  медицинской
деликатностью щупали девочек, но пожилые мужчины  забыли  -  даже  не  хотят
вспоминать - то неукротимое, пронзительное и  жгучее,  из-за  чего,  потеряв
покой, мальчишка в отчаянии зарывается лицом в зеленые побеги овса,  молотит
кулаками по земле, всхлипывает и скулит: "Господи!  Господи!"  Увидев  такую
картину, пожилой человек вполне может сказать (а часто и  говорит):  "Какого
дьявола этот сопляк валяется в траве? Он же простудится".
     Увы, клубника раньше была слаще, и женщины уже не обнимают так, что  не
вырвешься!
     И,  придя  к  этому  выводу,  многие  опускались  на  смертный  одр   с
облегчением, как наседка на яйца.
     Миллионы историков с трудолюбием пчел  лепили  соты  истории.  Отбросим
прочь этот искореженный век, говорили некоторые,  мы  обязаны  выбраться  из
этой страшной эпохи надувательства, мятежей и таинственных смертей, из эпохи
драк за общественные земли, когда их, черт возьми, успешно выцарапывали,  не
гнушаясь никакими средствами!
     Оглянитесь назад, вспомните, как наш юный народ бороздил океаны, увязая
в сложностях, которые были ему еще не по зубам. А едва мы  окрепли,  на  нас
опять напали англичане. Да, мы их разбили, но много ли дала нам эта  победа?
Сгоревший Белый дом и пенсии из государственного бюджета  для  десяти  тысяч
вдов.
     А потом мы отправились воевать  в  Мексику  -  этакий  пренеприятнейший
пикничок. Кто объяснит, зачем тащиться на пикник и терпеть неудобства, когда
можно без хлопот  и  с  удовольствием  поесть  дома?  И  все  же  польза  от
Мексиканской войны была. Во-первых, мы отхватили на  Западе  огромный  кусок
земель и, прямо скажем, почти удвоили свою территорию, а во-вторых, генералы
набрались там опыта, так что, когда  страну  окутал  мрак  братоубийственной
резни, наши предводители, уже владея необходимыми навыками,  сумели  придать
этому кошмару должный размах. Ну а потом разгорелись споры: Имеет ли человек
право владеть рабами? Если вы приобретаете их законным путем, то  почему  бы
нет?
     Так, знаете, скоро начнут говорить, что, мол, и лошадь  купить  нельзя.
Кто  это  тут  позарился  на  мое?  И  вот,  пожалуйста:  как  человек,  сам
расцарапавший себе лицо, мы залились кровью.
     Но ничего, пережили и это; в раскорячку поднялись с окровавленной земли
и двинулись осваивать  Запад.  Экономический  бум,  за  ним  -  спад,  крах,
депрессия. И  тогда  же  великие  мошенники  с  громкими  именами  принялись
обчищать карманы всех, у кого еще было что туда положить.
     Пошел он к черту, этот прогнивший  век!  Выгнать  в  шею  и  захлопнуть
дверь! С ним нужно, как с книгой  -  перевернули  страницу,  читаем  дальше!
Новая глава - новая жизнь. Вывалим эту тухлятину в мусорное  ведро,  закроем
крышку поплотнее, и у нас снова будут чистые руки.  Даешь  время  честное  и
светлое! Следующие сто лет - новенькие, свеженькие, незалапанные. Колода еще
не перетасована, и пусть только какой-нибудь мерзавец попробует  передернуть
- да мы его, скотину, за ноги, за руки, и головой в нужник!
     Но, увы, клубника безвозвратно утратила былую сладость, и  женщины  уже
не обнимают так, что не вырвешься!

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

1

     Порой на человека нисходит некое озарение. Случается это чуть ли  не  с
каждым. Ты физически чувствуешь, как этот миг вызревает,  как  он  неуклонно
приближается, словно огонек, бегущий по бикфордову шнуру к  шашке  динамита.
Под ложечкой замирает,  все  в  тебе  восторженно  трепещет,  плечи  и  руки
покалывает. Кожа впитывает воздух, и каждый  глубокий  вдох  дарит  радость.
Первое ощущение - блаженство, как бывает, когда потянешься и сладко зевнешь:
в мозгу что-то вспыхивает, и мир  предстает  перед  тобой  осиянный  светом.
Возможно, вся твоя жизнь была прежде серой, ты жил в  мрачном  унылом  краю,
среди мрачных унылых деревьев. Возможно, все  события,  даже  самые  важные,
проходили мимо тебя, сливаясь в безликую, бесцветную вереницу.  Но  вдруг  -
озарение; и вот уже песня сверчка пленяет твой слух;  земля,  гудя  травами,
посылает тебе свои запахи; рябь солнца, просеянная  сквозь  листву,  ласкает
взгляд. И тогда все накопленное в сознании  и  душе  выплескивается  наружу,
изливается потоком,  но  от  этого  тебя  нисколько  не  убывает.  Я  думаю,
значимость человека в этом мире измеряется числом и природой посетивших  его
озарений. И хотя в миг озарения человек одинок, именно озарения единят нас с
миром. Озарение  есть  начало  всякого  творчества,  оно  наделяет  человека
индивидуальностью.
     Не знаю, останется ли  так  и  дальше.  В  мире  происходят  чудовищные
изменения,  и  нам  неведомо,  какие  черты  обретет  будущее  под   нажимом
созидающих его сил. Среди этих сил, как нам кажется, есть и силы зла,  хотя,
может быть, зло не в них самих, а в их стремлении уничтожить то, чуждое  им,
что мы почитаем за благо. Да, действительно, вдвоем  можно  поднять  камень,
который одному не сдвинуть.  Группа  людей  построит  автомобиль  быстрее  и
лучше, чем один человек, а хлеб, выпекаемый огромным заводом, стоит  дешевле
и не так разнится по форме и вкусу. Но  коль  скоро  и  наша  пища,  и  наша
одежда, и наше жилье становятся продуктом сложного  массового  производства,
тот же массовый метод  должен  неизбежно  вторгнуться  и  в  наше  мышление,
уничтожив возможность мыслить  нестандартно.  Массовый,  или,  как  его  еще
называют, коллективный, метод уже вошел  в  экономику,  в  политику  и  даже
религию, отчего  иные  народы  подменяют  понятие  Бог  понятием  Коллектив.
Этим-то  и  страшно  время,  в  которое  я  живу.  Небывалая  напряженность,
нарастая, подводит мир к критической точке, людям неспокойно, они растеряны.
     И я думаю, в такое время уместно и полезно спросить себя: "Во что же  я
верю? За что я должен бороться и против чего?"
     Мы - единственный на земле биологический вид, наделенный даром творить,
и наше единственное орудие творчества - разум  индивидуума,  душа  отдельной
личности. Нет изобретений или идей,  рожденных  двумя  людьми.  Сотворчество
никогда не достигает подлинных вершин ни в одной области,  будь  то  музыка,
или живопись, или математика, или  философия.  Когда  чудо  уже  свершилось,
когда идея рождена, группа может взять ее за основу, может  что-то  добавить
или расширить, но изобрести группе  не  дано.  Потому-то  и  бесценен  разум
личности.
     Но  силы,  сплотившиеся   вокруг   теории   о   превосходстве   группы,
вознамерились уничтожить это сокровище, объявили ему жестокую  войну.  Чтобы
подавить, сковать, притупить и одурманить независимый  мятежный  разум,  его
унижают,  морят  голодом,  преследуют,   насилуют,   истязают   беспощадными
запретами и ограничениями.
     Итак, во что же я верю? Я верю, что вольный, пытливый разум индивидуума
есть величайшая ценность на свете. За что я  готов  идти  в  бой?  За  право
разума прокладывать себе дорогу в любом угодном ему направлении, свободно  и
самостоятельно. Против чего я должен бороться? Против любых идей, религий  и
правительств, ограничивающих или разрушающих в человеке личность. Таковы мои
убеждения, и в этом я  весь.  Я  понимаю,  почему  система,  построенная  по
шаблону, стремится сокрушить свободный разум - потому что только он способен
сокрушить такую систему, постигнув ее суть.  Да,  конечно,  я  это  понимаю,
понимаю  и  ненавижу,  и  буду  бороться  против  посягательств  на  свободу
человеческого разума, чтобы сберечь то единственное,  что  отличает  нас  от
лишенных творческого дара животных. Если  в  нас  погасят  искру,  рождающую
озарение, мы пропали.

2

     Адам Траск вырос в сером мире, жизнь его была словно занавешена пыльной
паутиной, дни монотонно тянулись,  заполненные  лишь  огорчениями  и  кислым
недовольством, но вот появилась Кэти, и с ней пришло озарение.
     Неважно, что Кэти была, как я это называю, монстр. Вероятно,  нам  Кэти
не понять, хотя, с другой стороны, от любого из нас можно ждать чего угодно,
мы способны как на  поступки  удивительно  благородные,  так  и  удивительно
низкие. Да и найдется ли человек, втайне не помышлявший вкусить запретного?
     Возможно, каждый скрывает в себе некую темную заводь, где плодится  зло
и прочая гнусь. Но заводь эта огорожена, и,  пытаясь  выбраться  наружу,  ее
обитатели скатываются по скользкой стенке обратно. И все же разве  не  может
так случиться, чтобы у какого-нибудь человека колония  в  заводи,  окрепнув,
перебралась через стенку и выползла на волю? Не такой ли человек становится,
по нашему определению, монстром и  не  сродни  ли  он  нам  всем,  с  нашими
скрытыми заводями? Было бы нелепо, если бы мы понимали только ангелов:  ведь
дьяволов придумали тоже мы.
     Кем бы ни была Кэти, ангелом или дьяволом,  но  она  всколыхнула  жизнь
Адама, и он познал озарение. Душа его  обрела  крылья  и  воспарила,  вырвав
Адама из плена страха, тоски и горьких воспоминаний. Озарение  заливает  мир
светом и преображает его, как вспышка ракеты  преображает  поле  боя.  Может
быть, Адам видел перед собой вовсе не Кэти, так  ослепителен  был  ореол,  в
котором она предстала его взору. В сознании Адама  сиял  образ,  исполненный
прелести и  красоты;  воплощение  нежности  и  доброты,  создание  чистое  и
любящее, дороже которого нет ничего на свете - такой была Кэти в его глазах,
и что бы она ни сказала, что бы ни сделала, та Кэти, которую видел Адам, все
равно бы не померкла.
     Она говорила, что не хочет в Калифорнию, но он не  слушал,  потому  что
его Кэти уже взяла его под руку и двинулась  в  путь.  Озарение  было  столь
ярким, что он не замечал, как подавлен и  страдает  его  брат,  как  недобро
поблескивают его глаза. Он по  дешевке  продал  Карлу  свою  долю  в  ферме,
прибавил эти деньги к тем, что  получил  в  наследство,  и  чувствовал  себя
свободным и богатым.
     Братья теперь были друг Другу чужими. На станции они пожали руки, поезд
тронулся, и, провожая его взглядом, Карл долго тер шрам на лбу. Затем  пошел
в салун, выпил подряд четыре стопки и, пошатываясь, поднялся на второй этаж.
Как положено, заплатил девице вперед, но потом ничего не смог.  И  плакал  у
нее в о