зу не
бежал  и  не  прятался,  поэтому Слейд,  несомненно,  был  человек огромного
мужества,  ни один трус не осмелился бы на это.  С  другой стороны,  нередки
случаи,  когда люди,  известные своей трусостью,  люди  с  мелкой душонкой и
притом жестокие,  грубые,  опустившиеся,  недрогнувшим голосом говорили свое
слово перед казнью и  взлетали в вечность с удивительным спокойствием,  что,
казалось, свидетельствовало об их незаурядном мужестве; принимая во внимание
низкий уровень развития таких субъектов,  мы  вправе предположить,  что дело
здесь не  в  силе духа.  А  если для того,  чтобы бестрепетно идти на казнь,
требуется не  сила духа -  то  что  же?  Какого качества недоставало Слейду,
этому  смельчаку,  этому  жестокому,  отчаянному  головорезу  с  изысканными
манерами джентльмена,  который любезно предупреждал каждого из  своих  самых
беспощадных врагов, что непременно убьет его, когда и где бы им ни случилось
встретиться? Думается мне, что над этой загадкой стоит поломать голову.


ГЛАВА XII

     Сердце Скалистых гор. - Южный перевал. - Разлученные ручьи. - Спуск под
гору.  -  Заблудились в  потемках.  -  Вооруженные силы  США  и  индейцы.  -
Великолепное зрелище. - Среди ангелов.

     Сейчас  же   за  станцией,   где  мы  завтракали,   мы  обогнали  поезд
мормонов-переселенцев,  состоявший из  тридцати трех  фургонов:  по  дороге,
вперемежку с коровами, тащились усталые, в грубой одежде, путники - мужчины,
женщины и  дети;  так они шли день за днем в  течение восьми долгих недель и
покрыли семьсот девяносто восемь миль -  столько же,  сколько мы  проехали в
карете  за  восемь  суток  и   три  часа!   Они  были  в  пыли,   нечесаные,
простоволосые, в лохмотьях - и какие измученные лица!
     После завтрака мы искупались в Конском ручье - быстрой и прозрачной (до
нашего купанья) речушке;  эту роскошь мы не часто могли себе позволить,  ибо
остановки нашего стремительного экипажа редко  длились достаточно долго.  За
сутки  мы  меняли лошадей -  вернее,  мулов  -  десять -  двенадцать раз,  и
продолжалось это каждый раз не больше четырех минут.  Дело шло без задержки:
как только наша карета подкатывала к  станции,  из конюшни проворно выбегала
шестерка мулов,  и в мгновение ока наших мулов выпрягали,  новых впрягали, и
карета уже опять мчалась по дороге.
     Днем  мы  миновали  Пресноводный ручей,  Скалу  Независимости,  Чертовы
ворота и  Чертово ущелье.  Природа здесь была дикая,  суровая и  чрезвычайно
живописная -  мы  забрались в  самое сердце Скалистых гор.  Особенно ясно мы
ощутили,  какой  далекий  путь  проделали  по  лицу  земли,  когда,  миновав
Солончаковое,  или Содовое,  озеро,  мы узнали от кучера,  что мормоны часто
приезжают сюда из  Солт-Лейк-Сити за  питьевой содой.  Кучер сказал,  что на
днях они накопали со  дна озера (пересохшего) полных два фургона,  и,  когда
привезут этот доставшийся им даром товар в  свой город,  они будут продавать
его по двадцать пять центов за фунт.
     Ночью  мы  проехали мимо  одной  достопримечательности,  о  которой  за
последние дни  нам прожужжали уши и  которую нам не  терпелось увидеть.  Это
оказалось нечто вроде естественного хранилища льда.  Дело было в августе,  и
дни стояли удушливо знойные,  а на одной из станций, стоило только поскрести
землю на  горном склоне под нависшим скалистым гребнем,  и  на глубине шести
дюймов  можно  было  вырезать глыбы  чистого  льда  -  твердого,  плотного и
прозрачного, как хрусталь.
     На рассвете мы снова двинулись в  путь,  и,  пока мы,  подняв шторки на
окнах,   попыхивали  первой  утренней  трубкой  и   любовались  великолепием
встающего солнца,  которое заливало светом  длинную вереницу горных  вершин,
озаряя и золотя утес за утесом, складку за складкой - словно незримый Творец
делал смотр своим седым ветеранам и  они  приветствовали его улыбкой,  -  на
горизонте   показался   Город   Южного   перевала.   Содержатель  гостиницы,
почтмейстер,  кузнец,  мэр города,  констебль,  шериф,  именитый гражданин и
крупнейший  землевладелец  -   все   вышли   нам   навстречу  и   приветливо
поздоровались с  нами;  и мы тоже пожелали ему доброго утра.  Он сообщил нам
новости об индейцах и о Скалистых горах, а мы в ответ поделились новостями о
прериях.  Затем он снова замкнулся в своем одиноком величии, а мы продолжали
подъем среди суровых скал и  клочковатых туч.  Город Южного перевала состоял
из  четырех бревенчатых хижин -  одна еще достраивалась;  а  носитель такого
множества званий, занимающий такое множество должностей, был самым видным из
десяти граждан,  в  них обитающих.  Подумать только!  Содержатель гостиницы,
почтмейстер,  кузнец, мэр, констебль, шериф и первый гражданин, объединенные
в  одном лице,  втиснутые в  одну шкуру!  Бемис сказал,  что "у  него больше
званий,  чем зарядов в  револьвере Аллена".  И добавил,  что если со смертью
этого человека умрет почтмейстер,  или  кузнец,  или  даже  и  почтмейстер и
кузнец, то город еще перенесет такую утрату, но если он умрет весь, со всеми
своими должностями, это будет просто ужасно.
     В  двух милях от Города Южного перевала мы впервые увидели непостижимое
чудо, о котором слышали все неискушенные в странствиях юнцы; и хотя никто не
сомневался в  существовании этого чуда,  все же,  увидев его своими глазами,
невозможно было не изумиться:  это чудо -  снег в разгар лета. Мы уже высоко
поднялись в поднебесье и хорошо знали,  что вот-вот появятся горные вершины,
одетые "вечным снегом",  -  по выражению,  примелькавшемуся в книгах,  -  но
когда я, памятуя, что сейчас август и сюртук мои висит на гвозде, потому что
в нем слишком жарко,  увидел вдали величественные снежные купола, искрящиеся
под  солнцем,  я  был так потрясен,  словно никогда и  не  слышал о  снеге в
августе.  Несомненно:  "увидеть -  значит поверить", и немало людей всю свою
жизнь  думают,   что   они  верят  в   известные  общепризнанные  и   прочно
утвердившиеся истины,  даже не подозревая,  что, столкнувшись с ними лицом к
лицу, они сразу обнаружили бы, что до сих пор не верили в них по-настоящему,
а только думали, что верят.
     Все больше горных вершин, схваченных длинными лапами искрящегося снега,
показывалось на горизонте;  а  там и  сям на теневых склонах белело пятнышко
снега,  казавшееся не  больше дамского носового платка,  а  на  самом деле -
величиной с городскую площадь.
     И  вот,  наконец,  мы  достигли  знаменитого Южного  перевала и  весело
покатили вперед,  высоко вознесенные над будничным миром.  Мы  взобрались на
главный хребет  Скалистых гор,  к  которому поднимались терпеливо и  упорно,
много  дней  и  ночей подряд,  и  теперь вокруг нас  собрались древние цари,
природой  помазанные на  царство,  ростом  в  десять,  двенадцать,  а  то  и
тринадцать тысяч футов -  величавые старцы,  которым пришлось бы  нагнуться,
чтобы  в  сумерках  разглядеть  гору  Вашингтон.  Мы  парили  в  вышине  над
бескрылыми созданиями,  населяющими землю,  и когда утесы расступились перед
нами, открывая горизонт, нам чудилось, что взоры наши беспредельно проникают
вдаль и  вширь и  нам  виден весь земной шар  -  его горные хребты,  океаны,
материки, окутанные таинственной дымкой летнего дня.
     Строго говоря,  Южный перевал больше походил на долину,  чем на висячий
мост в облаках,  -  за исключением одного только места. Здесь справа и слева
от нас величавые лиловые купола на одну треть вздымались выше уровня дороги,
а внизу, у их подножий, угадывался скрытый от глаз целый мир равнин, долин и
гор;  и нам казалось, что, подойдя к краю пропасти, мы могли бы увидеть его.
Чело  этих  султанов  горных  твердынь обвивали,  словно  тюрбаном,  плотные
клочковатые тучи,  которые время от времени расползались и уносились прочь -
рваные, искромсанные, волоча за собой необъятные тени; потом, зацепившись за
встреченный на пути утес,  окутывали его и выжидали,  и опять расползались и
покидали лиловый  утес,  как  покинули те  лиловые  вершины,  припорошив его
свежим, пушистым снегом. Эти огромные клочья облаков, проносясь над головой,
свисают так низко, что обтрепанные края их чуть не задевают лицо, и невольно
съеживаешься при их приближении. В том месте перевала, которое я описал, под
ним виднелись скалы и  ущелья,  спускавшиеся ниже и ниже к смутно различимой
равнине,  где  ниточкой бежала дорога и  деревья казались пучками перьев,  -
мирный пейзаж,  дремлющий под солнцем;  но тьма уже подкрадывалась к нему, и
все угрюмее становилась картина под дыханием надвигающейся бури;  и  меж тем
как здесь,  в  вышине,  ни намека на облачко или тень не омрачало полдневную
синеву небес, там, внизу, разбушевалась гроза, молнии перескакивали с гребня
на  гребень,  проливной дождь  хлестал по  отвесным склонам ущелий,  раскаты
грома гремели и грохотали. Мы видели это зрелище; многим оно знакомо, но нам
оно было в диковину.
     Мы бодро катили вперед и вскоре на самой вершине (хотя,  в сущности, мы
уже  ехали  по  самой  вершине не  меньше  получаса) мы  увидели истоки двух
ручейков,  расходившихся в разные стороны. По словам кондуктора, один из них
именно отсюда на  наших глазах пускался в  путь на  запад к  Калифорнийскому
заливу и Тихому океану,  через сотни и даже тысячи миль безлюдной пустыни. А
другой, покинув снежные вершины своей родины, отправлялся в такой же дальний
путь на восток,  и  мы знали,  что еще долго после того,  как мы забудем эту
немудреную речушку,  она  все так же  терпеливо будет пробираться по  горным
склонам,  по дну ущелий и  порогам Йеллоустона,  а  потом примкнет к широкой
Миссури  и   потечет  по  неведомым  равнинам,   по  пустынным  просторам  и
непроходимым дебрям;  и совершит долгое хлопотливое путешествие среди коряг,
обломков и  наносов,  и вольется в Миссисипи,  омоет пристани Сент-Луиса,  и
двинется дальше  по  песчаным отмелям  и  каменистым рукавам,  потом  минует
бесчисленные полноводные излучины,  огороженные девственными лесами,  потом,
извиваясь,  проскользнет  скрытыми  протоками  и  тайными  переходами  среди
лесистых островов,  потом - опять цепочки излучин, но окаймленных не хмурыми
лесами, а широкими лентами сахарного тростника, потом - новый Орлеан и снова
излучины;  и  наконец,  после  двухмесячных странствий,  полных ежедневных и
еженощных хлопот, препятствий, тревог и приключений, избежав гибели, которой
грозили ей  испарение,  пересохшие глотки и  водокачки,  она  оставит позади
Мексиканский залив и найдет покой в лоне тропического моря, и никогда больше
не увидит родных снежных вершин, и никогда не вспомнит о них.
     Я сорвал листок с дерева, зафрахтовал его, нагрузил мысленным посланием
к  друзьям на родине и бросил в воду.  Но я не удосужился наклеить марку,  и
где-то его задержали впредь до оплаты почтовых сборов.
     Мы обогнали поезд переселенцев,  состоявший из многих фургонов,  многих
усталых  людей  и  многих  понурых  овец  и  коров.  В  насквозь пропыленном
всаднике,  возглавлявшем партию,  я  узнал Джона ***.  Во  всем мире не было
человека,  которого я  меньше  ожидал бы  встретить здесь,  на  самой  вышке
Скалистых гор, в тысячах миль от дома. Мы вместе учились в школе и несколько
лет были закадычными друзьями.  Но  одна моя мальчишеская выходка расстроила
нашу дружбу,  и  она уже больше не возобновлялась.  А выходка моя состояла в
следующем.  Я  частенько заглядывал к  одному  редактору,  кабинет  которого
находился на  третьем этаже,  окнами на улицу.  Как-то раз этот редактор дал
мне арбуз, и я приготовился тут же съесть его; но, случайно выглянув в окно,
увидел Джона;  он  стоял под  самым окном,  и  я  почувствовал непреодолимое
желание бросить арбуз ему на голову,  что я мигом и сделал. Проиграл на этом
я,  потому что арбуз погиб,  а Джон не простил мне этой шалости; мы прервали
всякие отношения и разошлись,  казалось,  навсегда,  -  и вдруг теперь опять
встретились при столь необычных обстоятельствах.
     Мы  одновременно узнали друг  друга и  обменялись горячим рукопожатием,
словно никогда между нами не  наступало охлаждения,  и  ни  он,  ни  я  даже
намеком не коснулись прошлого. Все обиды были похоронены, и уж одной встречи
знакомого лица в  этом глухом уголке мира,  так  далеко от  дома,  оказалось
достаточно,  чтобы мы,  забыв о недоразумениях,  вспомнили только хорошее и,
расставаясь, от души пожелали друг другу всех и всяческих благ.
     Много  утомительных часов подряд взбирались мы  по  бесконечным уступам
Скалистых гор  -  теперь мы  начали спуск.  И,  надо сказать,  спускались мы
стремительно.  Оставив позади снежные горы Уинд-Ривер и горный массив Юинта,
мы  мчались дальше по живописнейшей местности,  но иногда по обочинам дороги
тянулись длинные ряды побелевших костей -  скелеты мулов и волов - памятники
тех времен, когда началось безудержное движение на Запад, а там и сям вбитая
в  землю  доска или  кучка камней отмечала место упокоения более драгоценных
останков. Какие одинокие могилы! Могилы в пустынном краю, отданном во власть
койотам  и  воронам,  -  а  что  это  как  не  синонимы  запустения и  тоски
одиночества?  В туманные, ненастные ночи эти разбросанные вдоль дороги кости
излучали бледный зловещий свет,  и  казалось,  что  темная пустыня испещрена
едва видимыми лунными бликами.  Это светился фосфор,  содержащийся в костях.
И,   вопреки  всем  научным  объяснениям,  дрожь  охватывала  каждого,  кому
случалось видеть этот призрачный свет,  зная, что источник его - истлевающий
череп.
     В  полночь пошел дождь -  в  жизни я  не видел такого ливня;  по правде
говоря,  я  и  его-то не видел,  потому что было слишком темно.  Мы опустили
шторки и даже завесили окна своей одеждой,  но тем не менее карету заливало.
Спасения не  было.  Если один из нас вытаскивал ноги из лужи,  он подставлял
туловище под ливень,  а если отодвигал туловище, то вода хлестала его еще по
какому-нибудь месту.  Если он  выбирался из-под насквозь промокшего одеяла и
садился в  постели,  вода  текла ему  за  воротник.  Карета наша блуждала по
долине,  пересеченной глубокими оврагами, ибо кучер не видел ни зги и не мог
держаться дороги,  а  ветер так  бушевал,  что удержать мулов на  месте было
невозможно.  Как  только  немного поутихло,  кондуктор отправился с  фонарем
искать дорогу и  первым делом  бухнулся в  овраг глубиной около четырнадцати
футов,  а  фонарь  метеором полетел  за  ним  вслед.  Затем  со  дна  оврага
послышался предостерегающий крик:
     - Не подходи!
     На  что  кучер,   заглядывая  через  край  пропасти,  в  которой  исчез
кондуктор, ответил с обидой в голосе:
     - Дурак я, что ли?
     Прошло больше часа, прежде чем кондуктор нашел дорогу, и это очень ясно
показало нам,  как  основательно мы  заблудились и  как рискованно было наше
ночное путешествие.  Кондуктор два  раза  видел  следы  наших колес в  таких
местах,  где мы просто чудом избежали опасности.  Я непрестанно радуюсь, что
нас не убило в ту ночь. Не знаю почему, но радуюсь.
     Утром, на десятый день пути, переправляясь через Грин-Ривер - красивую,
широкую,  прозрачную реку,  - мы застряли, и нам пришлось ждать, пока в нашу
карету впрягали еще мулов,  чтобы вывезти нас на крутой берег, а вода стояла
чуть выше тюков с почтой,  на которых мы спали. Но вода оказалась приятная -
ни теплая,  ни холодная;  кроме того,  промокнуть мы уже не могли - на нас и
так сухой нитки не было.
     На  ближайшей станции  мы  позавтракали:  горячие лепешки,  отбивные из
антилопы и  кофе;  это  была единственная сносная трапеза между Соединенными
Штатами  и  Городом Соленого Озера  -  Солт-Лейк-Сити,  -  единственная,  за
которую мы  поблагодарили,  не  кривя душой.  Представьте же  себе,  до чего
неизменно омерзительны были  тридцать предыдущих трапез,  если этот скромный
завтрак словно башня возвышается в моей памяти по прошествии стольких лет!
     В  пять часов пополудни мы  достигли форта Бриджер,  в  ста  семнадцати
милях от Южного перевала и  в тысяче двадцати пяти милях от Сент-Джозефа.  В
пятидесяти двух милях от форта Бриджер, в начале каньона Эхо, мы повстречали
шестьдесят солдат  из  военного лагеря Флойд.  Оказалось,  что  накануне они
открыли огонь по трем-четырем сотням индейцев,  подозревая, что те собрались
не с благими намерениями.  Произошел бой, во время которого четверо индейцев
попали в плен,  а остальных отогнали на пять миль,  но никого не убили.  Это
нам понравилось.  Мы даже хотели выйти из кареты и примкнуть к солдатам, но,
сообразив,  что  их  всего шестьдесят,  а  индейцев четыреста,  решили ехать
дальше и примкнуть к индейцам.
     Длина каньона Эхо двадцать миль. Он похож на бесконечную ровную и узкую
улицу с  пологим спуском,  зажатую между высоченными отвесными громадами,  в
иных  местах достигающими четырехсот футов  и  увенчанными башенками,  точно
средневековые замки.  Это была самая безупречная часть горной дороги,  и наш
кучер объявил,  что  "покажет класс",  -  что он  и  сделал;  и  если теперь
экспресс Тихоокеанской дороги мчится здесь быстрее,  чем мчались мы  тогда в
почтовой карете,  я  могу  только  позавидовать сидящим  в  нем  пассажирам.
Поистине колеса наши оторвались от земли и  летели по воздуху,  а  вся почта
взвилась кверху и держалась ни на чем!  Я вообще не склонен к преувеличениям
и потому прошу верить моим словам.
     Однако время не  ждет.  В  четыре часа  пополудни,  когда мир  заливало
великолепие заходящего солнца,  мы  добрались до  вершины  Большой  горы,  в
пятнадцати милях  от  Города Соленого Озера,  и  вдруг перед нами  открылась
такая изумительная панорама горных пиков и вершин, какой нам еще не довелось
любоваться.  И смотрели мы на это величественное зрелище из-под арки сияющей
радуги! Даже кучер почтового тракта осадил коней и загляделся!
     Минут через сорок на  станции,  где меняли наших лошадей,  мы попали на
ужин   к    мормонскому   "ангелу-мстителю".    Насколько   мне    известно,
"ангелы-мстители" -  это "святые наших дней",  как называют себя мормоны, на
которых  мормонская  церковь  возложила  постоянную  заботу  об  истреблении
нежелательных граждан.  Я  очень много слышал об этих грозных "ангелах" и об
их темных кровавых делах и  не без трепета вошел в  дом мормона,  у которого
нам предстояло поужинать.  Но -  увы! - вопреки нашим романтическим иллюзиям
он оказался просто-напросто крикливым,  вульгарным нахалом и  сквернословом!
Быть может,  он  был  достаточно кровожаден и  вполне оправдывал свое звание
"мстителя",  но допустимо ли,  чтобы в ангеле,  хотя бы и мстящем, не было и
тени благородства?  Можно ли примириться с  ангелом в  грязной рубашке и без
подтяжек? Можно ли уважать ангела, который ржет, как лошадь, и чванится, как
морской разбойник?
     Были  там  и  другие  непристойные личности -  собратья нашего хозяина.
Среди них  выделялся джентльменской наружностью и  поведением только один  -
сын  Хибера  К.Кимбелла,  высокий,  стройный молодой  человек лет  тридцати.
Множество неопрятных женщин  торопливо сновало  по  комнате  с  кофейниками,
нарезанным хлебом и  другими принадлежностями ужина.  Нам  сказали,  что это
жены хозяина -  если не все,  то некоторые.  Так оно,  конечно, и было; ибо,
будь они служанками, они не потерпели бы такого потока брани и сквернословия
по своему адресу даже от ангела с небес, а тем паче от этого исчадия ада.
     Таково было наше первое знакомство со "своеобразным институтом" Запада,
и,  надо  сказать,  он  не  очень  нам  понравился.  Мы  не  стали  особенно
приглядываться к  нему,  а спешно отправились в обитель "святых наших дней",
цитадель пророков,  столицу единственной в  Америке абсолютной монархии -  в
Город Соленого Озера.  С  наступлением ночи мы нашли пристанище в  гостинице
"Соленое озеро" и распаковали свои вещи.


ГЛАВА XIII

     Мормоны и язычники. - Горячительный напиток и его действие на Бемиса. -
Город Соленого Озера.  -  Разительный контраст.  - Врач-бродяга. - Беседа с