сел  среди  женщин.  Народ в
ужасе взирал на  то,  как  он  ел  из  одной посуды с  ними.  Грозные минуты
медленно сменяли одна  другую,  а  король все  ел,  все  оставался живым,  и
оскорбленные боги  не  разили его  молниями.  Внезапно всех  осенила истина,
словно божественное откровение.  Вековое суеверие растаяло,  как  облако,  и
толпа разразилась криками:
     - Табу нарушено! Табу нарушено!
     Так  король  Лихолихо,  вместе со  своим  ужасным виски,  прочел первую
проповедь, проложив дорогу для новой веры, которая неслась к ним с севера по
волнам Атлантики.
     Когда табу было нарушено и  никакого возмездия не последовало,  туземцы
со свойственной им детской непосредственностью тут же решили,  что боги их -
мелкое мошенничество и ничего больше,  - точно так же, как до этого, услышав
стон капитана Кука,  они решили,  что он не может быть богом, и убили его на
месте. Они не дали себе даже времени задуматься, почему бы, собственно, богу
и не постонать по-человечески,  если ему так нравится? Теперь же, убедившись
в том,  что их кумиры не могут постоять за себя, они так же, не задумываясь,
стащили их  с  пьедесталов,  разрубили на  части,  поднесли к  ним  факелы и
уничтожили их!
     Языческие жрецы пришли в ярость. И недаром - ведь в их руках были самые
доходные  синекуры  в  стране.   Низвержение  кумиров  грозило  им  нищетой.
Могущественные  жрецы,   наделенные  властью,   которая   превышала   власть
военачальников,  они теперь оказались простыми бродягами. Они подняли мятеж,
угрозами  загнали  под  свои  знамена  довольно много  народу  и  без  труда
уговорили Бекуокалани,  честолюбивого отпрыска королевской семьи, возглавить
это войско.
     В  первой стычке идолопоклонники одержали победу над королевской армией
и,  уверенные в  своих  силах,  решили  двинуться на  Каилуа.  Король выслал
парламентера,  в надежде смягчить своих врагов, но в результате этого шага в
королевстве чуть  не  стало одним парламентером меньше.  Язычники мало того,
что отказались его выслушать,  хотели еще и  убить его.  Тогда король выслал
свои  войска  под  началом  генерал-майора  Калаимоку,  и  враждующие  армии
встретились под Куамоо.  Бились долго и  жестоко,  женщины плечом к  плечу с
мужчинами - таков был обычай, а когда кончился бой, оказалось, что мятежники
в  смятении и  ужасе  бегут куда  глаза глядят.  Идолопоклонничеству и  табу
пришел конец!
     Роялисты  весело   возвращались  домой,   в   Каилуа,   радуясь  своему
освобождению. "Боги бессильны, - говорили они. - Боги - ложь и суета. Армия,
сражавшаяся под  покровительством идолов,  оказалась поверженной,  армия без
идолов - могучей и победоносной!"
     Народ остался без религии.
     Вскоре, однако, с точностью, достойной божественного промысла, корабль,
везущий миссионеров,  благополучно достиг  здешних берегов,  и  христианство
было посеяно на девственной, можно сказать, земле.


ГЛАВА XXXII

     Развалины  Хонаунау.   -   Туземные  пироги.  -  Купание  в  прибой.  -
Город-убежище.   -  Заповедник.  -  Его  устройство.  -  Скала  королевы.  -
Достопримечательности. - Окаменелая Ниагара.

     В полдень мы наняли канака лодочника, с тем чтобы он нас отвез на своем
челне к древним развалинам Хонаунау. Он запросил два доллара - цена божеская
для морского путешествия в восемь миль, считая оба конца.
     Туземная пирога -  сооружение довольно легкомысленное на  вид.  Не знаю
даже, с чем сравнить его, - разве с выдолбленным полозом детских салазок, но
и  это  не  дает  о  ней  абсолютно верного представления.  Она  имеет около
пятнадцати футов в длину, оба конца ее заострены и сильно приподняты; высота
бортов полтора-два фута,  а узка она так, что если бы вам и удалось втиснуть
в  нее толстого человека,  то вынуть его оттуда вы уже нипочем не сумели бы.
Она,  как  утка,  держится  на  поверхности воды,  но  снабжена  специальным
приспособлением -  утлегарем,  благодаря которому, если сидеть в ней смирно,
она  довольно  устойчива.  Утлегарь  состоит  из  двух  длинных  перекладин,
изогнутых,  как ручки плуга;  они прикрепляются с  одной стороны лодки,  а к
наружным их  концам привязывается,  тоже  изогнутый,  брусок из  чрезвычайно
легкого сорта дерева.  Брусок этот лежит на поверхности воды и служит, таким
образом,  противовесом, не давая лодке переваливаться ни на ту, ни на другую
сторону. При всем этом человеку, не привыкшему плавать на лезвии ножа, может
показаться,  что  для  полного спокойствия было  бы  неплохо обзавестись еще
одним утлегарем, с другой стороны пироги.
     Я сидел на носу, Биллингс посредине, лицом к гребцу-канаку, сидящему на
корме.  С  первым же  ударом весла  по  воде  легкая наша  скорлупка стрелой
понеслась от берега. Ничего особенного мы не видели кругом себя. Пока мы еще
двигались по  мелководью,  можно было развлекаться,  глядя сквозь прозрачную
воду  на  крупные гроздья ветвистого коралла,  этого  удивительного морского
кустарника.  Но  как  только  мы  вышли  в  пронзительную синеву глубин,  мы
лишились этого развлечения. Зато мы могли теперь любоваться прибоем, который
яростно бросался на каменистый берег, разбиваясь об него и пенистым фонтаном
взлетая на воздух. Пенная эта кайма была вся изломана причудливыми пещерами,
арками и туннелями. Казалось, развалины древних башен и бойниц вздымаются со
дна беспокойного моря.  Вскоре,  однако,  это перестало нас занимать,  и  мы
обратили свои взоры на  самый берег.  Продолговатая гора тянулась со  своими
пышными зелеными лесами навстречу нависшим облакам,  вдали виднелись точечки
домов; ставшая совсем уже миниатюрной, шхуна наша сонно колыхалась на якоре.
Когда и это зрелище приелось,  мы отважно врезались в косяк противных жирных
дельфинов,  занятых своей  вечной  игрой  -  выгнувшись дугой  над  волнами,
исчезать в  них,  без  устали повторяя этот маневр,  и  все в  одну сторону,
словно колесо,  больше чем наполовину затопленное водой.  Но вот и дельфины,
укатились,  предоставив нас самим себе. Не прошло и нескольких минут, как мы
обнаружили,  что солнце полыхает костром и что температура держится на точке
плавления. Ужасно захотелось спать.
     В  одном месте мы повстречали большую группу обнаженных туземцев обоего
пола и всевозможных возрастов; они предавались своему излюбленному занятию -
купанию в волнах прибоя. У каждого язычника была короткая доска, он отплывал
с  ней  на  триста-четыреста ярдов в  море и  ждал,  когда на  него двинется
особенно большая волна.  Выждав  подходящий момент,  он  закидывал доску  на
самый гребень волны,  бросался на  нее  животом и  летел,  как бомба!  Самый
быстроходный  экспресс  не   мчится  с   такой  сногсшибательной  скоростью!
Впоследствии я  сам пробовал было оседлать волну прибоя,  но из этого ничего
не вышло.  Доску мне,  правда,  удалось накинуть на волну, и накинул-то я ее
вовремя,  но сам я как-то отстал от нее. В какие-нибудь три четверти секунды
доска  достигла  берега,   но  без  груза,  я  же  достиг  дна,  нагруженный
бочкой-другой  воды.  Чтобы  в  совершенстве овладеть  искусством купания  в
прибой, надо, вероятно, родиться туземцем.
     Мы прошли свои четыре мили чуть не за час и  пристали к ровному берегу,
где широко раскинулись старинные развалины и высились кокосовые пальмы.  Это
был  древний  Город  Прибежища -  большая  территория,  окруженная стенами в
двадцать футов  толщины  у  основания и  в  пятнадцать высоты.  Самый  город
представляет собой  четырехугольник в  тысячу сорок  футов  в  длину и  чуть
меньше семисот футов в ширину.  В стародавние времена тут стояло три храма -
примитивные  сооружения  в  двести  десять  футов  длиной,   сто  шириной  и
тринадцать высотой каждое.
     В  те времена,  если один человек убивал другого,  родственники убитого
имели право лишить убийцу жизни.  Тут-то начиналась стремительная гонка, где
у  преступника,  поставленного вне  закона,  ставкой были  жизнь и  свобода.
Убийца летел через дремучие леса,  горы и долы, устремив все свои надежды на
мощные стены  Города Прибежища,  а  по  его  горячему следу гнался мститель.
Иногда бега эти продолжались до  самых ворот города,  и  оба бегуна,  тяжело
дыша,  пробегали сквозь длинный строй возбужденных туземцев, которые следили
за состязанием, сверкая глазами и раздувая ноздри, подбадривая преследуемого
отрывистыми громкими возгласами и издавая вопль восторга, когда спасительные
ворота  захлопывались за  ним,  а  обманутый его  преследователь опускался в
изнеможении на землю.  Бывало, однако, что преступник падал, сраженный рукой
врага, у самого порога, в то время как еще шаг, какая-нибудь секунда времени
- и его нога коснулась бы заповедной земли и он был бы спасен.  Откуда могли
эти оторванные от мира язычники почерпнуть идею Города Прибежища, известного
лишь древнему Востоку?
     Старинное святилище было  священным для  всех -  вплоть до  вооруженных
мятежников  и   армий  завоевателей.   Побывав  за   стенами  этого  города,
исповедавшись перед языческим жрецом и получив отпущение грехов, преступник,
пусть даже за его голову назначена награда,  мог отправляться безбоязненно и
без  всякого риска куда ему  угодно.  С  этой минуты он  становился табу,  и
всякого,  кто бы вздумал ему повредить,  ожидала смерть. Сюда-то и прибежали
разгромленные мятежники,  проиграв сражение за  своих идолов;  многие из них
таким образом спаслись.
     В одном из углов города стоит цилиндрическое строение семи-восьми футов
в  высоту,  с плоской крышей,  диаметром в двенадцать футов.  Это было место
казни.  Высокий  частокол из  кокосовых стволов  скрывал  жестокие сцены  от
взоров  пошлой толпы.  Тут  убивали преступников,  срезали мясо  с  костей и
сжигали его,  а  кости прятали в стене башни.  Если же казненный обвинялся в
очень тяжелом преступлении, его труп сжигали целиком.
     Стены храма достойны изучения.  Они дают такую же пищу для размышлений,
как и  египетские пирамиды,  -  как мог возвести их народ,  не знакомый ни с
наукой,  ни  с  техникой?  Туземцы не  изобрели ни одного приспособления для
подъема тяжестей,  у них не было вьючных животных,  и, судя по всему, они не
были знакомы с функциями рычага.  А вместе с тем некоторые из обломков лавы,
которые пришлось в свое время вырубить из карьера,  переправить по неровной,
пересеченной местности и уложить в стене,  возвышающейся на шесть-семь футов
над землей,  так велики, что должны бы весить несколько тонн. Как же туземцы
доставляли их на место, как поднимали их?
     Стены,  совершенно гладкие как с наружной,  так и с внутренней стороны,
могут   служить   образцом   камнетесного  искусства.   Неправильной  формы,
неодинаковые  по  размеру  куски  лавы,  составляющие стену,  безукоризненно
пригнаны один к другому. Постепенное сужение стены кверху также рассчитано с
величайшей точностью.
     Цемент в  состав стены не  входит,  а  между тем  она прочна,  плотна и
способна противостоять бурям и разрушениям целые века.  Кто строил храм, как
и когда, - вероятно, так и останется неразгаданной тайной.
     Снаружи,  неподалеку  от  древних  стен,  лежит  камень,  формой  своей
напоминающий гроб. Длина его одиннадцать футов четыре дюйма, ширина, в более
узком конце,  три фута,  -  следовательно,  весить он должен несколько тысяч
фунтов.  Некий военачальник,  правивший в  этих местах много столетий назад,
притащил сюда  этот  камень на  собственном горбу  -  чтобы  лежать на  нем!
Достоверность этого  обстоятельства основывается на  самых точных преданиях.
Развалясь  на  своем  каменном  ложе,  он  присматривал за  верноподданными,
которые работали на него, и следил, чтобы никто не ленился. Впрочем, вряд ли
рабочие позволяли себе  такое -  телосложение,  которым отличался начальник,
должно быть,  вдохновляло подчиненных трудиться добросовестно. Ростом он был
четырнадцати или пятнадцати футов. Когда он вытягивался на своем ложе - ноги
его  свешивались,  а  когда  храпел -  просыпались мертвые.  Все  эти  факты
подтверждаются неопровержимой легендой.
     По другую сторону храма стоит чудовищных размеров скала -  весом в семь
тонн,  одиннадцати футов длиною,  семи шириною и  трех толщиной.  С  десяток
небольших камней высотой в  один или  полтора фута поддерживают ее.  Это все
наш дюжий друг старался.  Он  притащил эту глыбу с  горы смеха ради (у  него
было своеобразное чувство юмора) и установил ее в том положении,  в каком мы
ее застаем и в каком застанут ее через века другие, ибо, чтобы сдвинуть ее с
места,  пришлось бы впрячь в  нее десятка два лошадей.  Рассказывают,  будто
пятьдесят-шестьдесят лет  назад  гордая королева Каахуману,  поссорившись со
своим свирепым супругом,  обычно спасалась от  его  гнева под  этой  скалой.
Впрочем,  канаки подчас завираются,  и это последнее утверждение - блестящий
образец их фантазии, ибо Каахуману была шести футов ростом, обладала мощными
формами,   была  сложена,  как  буйвол,  и  с  таким  же  успехом  могла  бы
протиснуться под  эту  скалу,  как  и  между жерновами сахарного пресса.  Но
допустим даже,  что ей  удалось подползти под скалу,  что она выиграла бы от
этого?  Как  ни  унизительно было  для  такой  гордой  женщины  подвергаться
оскорблениям и преследованиям грубого дикаря,  все же это не могло идти ни в
какое сравнение с тем чувством совершенной раздавленности,  которое охватило
бы ее, если бы она провела часок-другой под камнем.
     Мы  прошли милю по  насыпи,  выложенной каменными плитами.  Дорога была
ровная,  всюду  одинаковой ширины  и  свидетельствовала о  довольно  высоком
уровне дорожно-строительного искусства.  Одни  утверждают,  будто  она  была
построена по  проекту  и  по  приказу старого мудреца-язычника Камехамехи I,
другие же  говорят,  что она была выложена задолго до него,  в  незапамятные
времена,  так что имя ее строителя не сохранилось даже в преданиях.  Так или
иначе,  самый факт, что темный, отсталый народ сумел построить такую дорогу,
вызывает приятное изумление. Камни мостовой изношены и гладки, местами между
ними образовались щели,  и  все  это  удивительно напоминает мощные дороги в
окрестностях Рима, которые так часто изображаются на картинах.
     Целью нашего похода на  этот раз было взглянуть на великое чудо природы
- застывший каскад лавы.  Некогда,  в  давно забытые времена,  тут произошло
извержение.  Широкий огненный поток хлынул вниз по склону горы и низвергся с
крутого обрыва,  нависшего над  землей на  высоте пятидесяти футов.  Кипящая
лава,  остуженная  морскими  ветрами,  так  и  сохранилась  по  сей  день  -
волнистая,  пенистая, бурлящая, окаменелая Ниагара! Зрелище очень живописное
и  притом настолько убедительное,  что вам временами даже начинает чудиться,
будто поток все еще продолжает свое бурное течение.  Поодаль с  утеса стекал
ручеек  поменьше,   образовав  отдельную  пирамидку  лавы  высотой  футов  в
тридцать.  Пирамида походит  на  причудливое сплетение корявой и  сучковатой
лозы, корней и стеблей.
     Обойдя эту пирамиду и  очутившись под сводом неподвижного водопада,  мы
обнаружили в утесе множество ноздреватых туннелей,  забрались в некоторые из
них и долго следовали по их извилинам.
     Мы  набрели на  два туннеля,  которые могли бы  служить доказательством
того,  что природа понимает толк в шахтерском деле.  В этих туннелях пол был
всюду ровен,  ширина их - семь футов, потолок закругленный. Высота, впрочем,
не  всюду одинаковая.  Мы  прошли один  туннель длиною в  сто  футов,  -  он
начинается в  отроге горы,  а  выходит высоко над  морем,  в  отвесной стене
утеса,  подножие которого омывается волнами.  Это был просторный туннель, за
исключением нескольких мест, где нам приходилось идти согнувшись. Своды его,
само  собой разумеется,  образованы лавой и  густо усеяны острыми застывшими
сосульками до  дюйма длиной.  Сосульки эти  расположены часто,  как железные
зубья  молотилки,  и  если  вы  пройдете  некоторое  расстояние по  туннелю,
выпрямившись во весь рост, вам бесплатно расчешут волосы.


ГЛАВА XXXIII

     Посещение вулкана Килауэа. - В павильоне. - Кратер. - Огненный столп. -
Величественное зрелище. - Огненное озеро. - Книга посетителей.

     Мы поспели на шхуну вовремя и тотчас поплыли к Кау,  где сошли на берег
и  окончательно распростились с  судном.  На другой день мы купили лошадей и
горными уступами,  одетыми в  летнюю зелень,  направились к великому вулкану
Килауэа.  Ехали мы  чуть  ли  не  двое  суток,  но  это  оттого,  что  много
прохлаждались в дороге.  К концу второго дня, перед самым заходом солнца, мы
достигли высоты четырех тысяч футов над уровнем моря,  и  теперь,  осторожно
продвигаясь по  волнистой  пустыне  лавы,  вот  уже  много  поколений  назад
застывшей в  яростном своем порыве,  мы  все чаще и  чаще встречали на своем
пути  признаки,  указывающие на  близость  вулкана,  -  расщелины с  рваными
краями,  изрыгающие столбы сернистых паров,  еще хранящих жар расплавленного
океана, бушующего в горной утробе.
     Вскоре показался и самый кратер.  С тех пор я познакомился с Везувием -
он оказался игрушкой, кукольным вулканчиком, кастрюлькой по сравнению с этим
вулканом. Везувий представляет собой симметричный конус высотой в три тысячи
шестьсот футов; кратер его - перевернутый конус глубиной всего лишь в триста
футов,  не более тысячи футов в диаметре, а может быть, и того меньше; пламя
его скудное,  скромное,  смирное.  Тут же мы глядели в огромный вертикальный
погреб, глубина которого в иных местах достигала девятисот футов, а в других
и  тысячи трехсот,  с  ровным дном и  окружностью в  десять миль!  Это  была
зияющая пропасть;  если бы  на  дне ее  разместить всю русскую армию,  и  то
осталось бы сколько угодно свободного места!
     На самом краю кратера,  в противоположной его стороне,  примерно в трех
милях  от  нас,  примостился павильон для  наблюдений.  Он  помог нам  путем
сопоставления  понять  и  оценить  всю  глубину  кратера:  павильон  казался
малюсеньким  ласточкиным  гнездышком,   прилепившимся  к   карнизу   собора.
Отдохнув, оглядевшись и прикинув расстояния, мы поспешили в гостиницу.
     От гостиницы "Вулкан" до павильона надо идти полмили тропинкой.  Плотно
поужинав,  мы  дождались темноты  и  отправились к  кратеру.  Дикая  красота
открылась нашему взору.  Над  кратером навис тяжелый туман,  ярко освещаемый
огнями внизу.  Вся эта иллюминация тянулась примерно на две мили в  ширину и
одну  в  высоту;  тот,  кому  когда-либо  приходилось  темной  ночью  издали
наблюдать,  как  горят тридцать или  сорок городских кварталов одновременно,
ярко  отражаясь в  нависших над  ними  тучах,  может  представить себе,  как
выглядел вулкан.
     Прямо над кратером поднимался огромный облачный столб, и выпуклости его
широких завитков были  окрашены в  роскошный багрянец,  внутри переходящий в
нежно-розовый.   Он  мерцал,  как  прикрытый  фонарь,  и  тянулся  вверх,  в
головокружительную высоту. Я подумал, что, верно, ничего подобного не бывало
с  тех  пор,  как сыны Израиля брели через пустыню,  освещенную таинственным
"огненным столпом".  Тут я понял со всей силой божественного откровения, что
именно так должен был выглядеть этот величавый "огненный столп".
     Достигнув  крытого  соломой  павильончика,  мы  облокотились о  перила,
поставленные  впереди  него,  и  стали  глядеть:  прямо  перед  нами  широко
раскинулся огромный кратер,  в  глубине,  под  самой кручей,  бурлило пламя.
Перед этим зрелищем померкли мои  дневные впечатления.  Я  оглянулся,  чтобы
посмотреть,  какое  действие оно  произвело на  остальных,  и  увидал  самых
красноликих людей,  каких когда-либо мне приходилось видеть. Ярко освещенные
лица  их  были как  раскаленное докрасна железо,  а  плечи горели багрянцем;
сзади же они были охвачены тенью,  которая увлекала их в  бесформенный мрак.
Котлован под нами казался геенной огненной,  а люди, стоявшие над ним, - еще
не  остывшими  от  адского  жара  чертями