ного заведения на углу.
     - Я  пастырь вверенного мне  стада,  и  на  углу  этой улицы помещается
священная обитель.
     - Какой-такой пастырь?
     - Духовный советчик небольшой общины верующих,  чье святилище примыкает
к стенам этого дома.
     Скотти почесал затылок, подумал с минуту и сказал:
     - Ваша взяла, приятель! Не та масть. Берите взятку, я пасую.
     - Простите? Вы сказали...
     - У вас фора.  А может,  у нас обоих фора,  не знаю. Мы никак с вами не
снюхаемся.  Дело в том,  что один из наших перекинулся,  и мы хотим устроить
ему крепкие проводы,  и вот я печалюсь о том, как бы раздобыть типа, который
бы завел свою шарманку да и отплясал бы нам всю эту музыку как следует.
     - Друг мой, я все более и более теряюсь. Ваши замечания приводят меня в
крайнее замешательство! Не можете ли вы изложить свои мысли несколько яснее?
На краткий миг мне показалось, будто я улавливаю смысл ваших речей, но вот я
опять брожу в потемках.  Может быть,  наша беседа была бы плодотворной, если
бы  вы постарались держаться строго фактической стороны дела,  не прибегая к
нагромождению метафор и аллегорий?
     Последовала еще одна пауза, затем Скотти произнес:
     - Пожалуй, что я - пас.
     - Как?
     - Моя карта бита, приятель.
     - Мне все еще темен смысл ваших слов.
     - Да  просто-напросто последним своим ходом вы  меня  начисто затюкали.
Козырей не осталось, и в масть ходить нечем.
     В  полном  недоумении священник  откинулся на  спинку  кресла.  Скотти,
подперев голову рукой,  погрузился в  задумчивость.  Вдруг он поднял голову,
лицо его, по-прежнему печальное, оживилось.
     - Сейчас вы все смекнете,  - сказал он. - Нам нужен человек, который на
библии собаку съел.
     - Что такое?
     - Мастак по библии, ну - поп!
     - Ах, вот оно что! Так бы и сказали сразу. Я и есть священник. Поп.
     - Вот  это  уже  другой  разговор!  Вы  поняли меня  с  полуслова,  как
настоящий мужчина.  Ваших пять!  -  Тут он протянул свою заскорузлую лапищу,
обхватил ею  маленькую руку  священника и  стал  трясти ее  в  знак братской
симпатии и полного удовлетворения.
     - Вот и ладно,  приятель!  Начнем сначала. Вы не смотрите, что я хлюпаю
носом,  -  у нас,  понимаешь, передряга. Один из наших, видишь ли, полетел с
лотка.
     - Откуда?
     - Да с лотка же, дал дуба, понятно?
     - Дуба?
     - Ну да, загнулся...
     - А!.. Отправился в ту таинственную сень, откуда нет возврата?
     - Возврата? Хорошенькое дело! Я ж говорю, приятель: он умер.
     - Да, да, я понял.
     - Хорошо,  коли понял. А то я думал, может опять запутались как-нибудь.
Так что он опять, значит, умер...
     - Как то есть опять? Разве он когда-нибудь раньше умирал?
     - Он-то?  Ну  нет!  Это  вам не  кошка -  та,  говорят умирает только с
девятого раза.  Нет уж, будьте покойны, он умер намертво, бедняга, и лучше б
было мне не  дожить до того дня!  Лучшего друга,  чем Бак Феншоу,  дай -  не
возьму! Я ведь его знал как облупленного. А я уж такой: если кто полюбится -
примерзаю накрепко, понятно? С какой стороны его ни взять, приятель, второго
такого на приисках не сыщешь.  Бак Феншоу не выдаст - это всякий знал. Ну да
что там размазывать - крышка ему, и все тут. Загребли парня.
     - Загребли?!
     - Ну да,  смерть загребла! Что поделаешь, приходится расстаться. Так-то
вот.  Заковыристая штука жизнь,  верно?  Но и молодчина же то был, приятель!
Как разойдется - держись! Да уж это мальчик такой - чистое стекло. Вы только
плюньте ему в  лицо да  дайте развернуться,  и  уж  он вам покажет.  Другого
такого сукина сына свет не видывал. Нет, не говорите, приятель, этот знал!
     - Знал? В какой же области он был наиболее сведущ?
     - Да уж он знал,  что к чему.  Ни в грош никого не ставил.  Даже самого
чч...  пересамого, понимаете? Извините, любезный, я чуть было не чертыхнулся
при вас,  -  ну  да  видите ли,  мне до  черта тяжело вести такой деликатный
разговор  -   все  себя  придерживаю,   понимаете  ли,  думаю,  как  помягче
выстрелить.  Ну  а  на нем пора крест поставить,  тут уж ничего не попишешь.
Значит так, если вы поможете пристукнуть крышку...
     - Произнести надгробную проповедь? Совершить погребальный обряд?
     - Эх,  хорошо словечко -  "обряд"!  В самую точку попали!  Сюда-то мы и
метили.  Мы это дельце решили провернуть,  невзирая на расходы.  У  него все
всегда было на  широкую ногу,  и  будьте покойны -  похороны будут что надо:
пластинка цельного серебра на  гробу,  шесть  плюмажей на  дрогах,  негр  на
козлах,  при манишке и цилиндре -  не шик,  скажете? Вы тоже не останетесь в
обиде,  приятель!  У  вас будет свой экипаж;  а  если что не так,  вы только
свистните -  мы  все устроим.  Мы  вам состряпаем ящик на славу,  вы с  него
будете  говорить  ваши  слова  в  доме  у  самого  -  шикарно!  Смотрите же,
напутствуйте нашего Бака как-нибудь позагвоздистей,  - всякий, кто его знал,
скажет, что лучше него человека на приисках не найти. Если где что пережмете
- не  дрейфьте.  Он  терпеть не  мог несправедливости.  Из кожи лез,  чтоб в
городе все  было тихо-мирно.  Да  я  сам  своими глазами видел,  как  он  за
одиннадцать минут  расправился с  четырьмя мексикашками!  Он  не  таковский,
чтобы тратить время и разыскивать типов,  что наводят порядок, - он все сам.
Католиком он  никогда  не  был.  Терпеть их  не  мог.  "Ирландцев просят  не
беспокоиться",  - такая у него была любимая поговорка. Но уж где увидит, что
задеты права человека, он тут как тут - ни с чем не посчитается! Как-то наши
молодчики  заскочили на  католическое кладбище  и  давай  распределять между
собой участки.  Посмотрели бы  вы  на  него тогда!  И  задал же  он им жару,
приятель! Я-то видел...
     - Что ж,  это делает ему честь...  Во всяком случае,  чувство,  коим он
руководился...  хоть,  может  быть,  самый  поступок,  строго говоря,  и  не
заслуживает одобрений.  Скажите,  усопший исповедовал какую-либо религиозную
доктрину?  Признавал ли  он,  так сказать,  какую-либо зависимость от высшей
силы, чувствовал ли духовную связь с нею?
     Собеседнику снова пришлось задуматься.
     - Ну  вот,  опять вы  меня  в  тупик загнали,  приятель!  Попробуйте-ка
повторить то, что вы сказали, да пореже, что ли?
     - Хорошо,  попробую выразить свою мысль в более доступной форме. Был ли
покойный связан с какой-либо организацией,  которая,  отрешившись от мирских
дел, посвятила себя бескорыстному служению нравственному началу?
     - Аут, приятель! Попробуй бить по другой!
     - Как вы сказали?
     - Да нет уж,  где мне с вами тягаться!  Когда вы даете с левой, я носом
землю рою.  У  вас что ни ход,  то взятка.  А  мне нейдет карта,  и все тут.
Давайте-ка перетасуем!
     - Вы хотите начать все сызнова?
     - Во-во!
     - Ну, хорошо. Я хочу знать, что за человек он был, был ли он добро...
     - Стоп!  Понял!  Теперь повремените,  покуда я  взгляну на  свои карты.
Какой он был человек, вы спрашиваете? Что это был за человек, приятель! Днем
с огнем такого не сыскать!  Господи,  да вы бы души в нем не чаяли -  вот он
какой был человек!  По  всей Америке пройдите -  не  найдете такого молодца,
которого бы он не уложил на обе лопатки! А кто, по-вашему, прикончил волынку
тот раз перед выборами?  Только он! Да и никто бы - это вам всякий скажет, -
никто б, кроме него, не справился. Он прямо врезался в толпу, в одной руке -
ключ,  в  другой -  труба,  и  вот не прошло и  трех минут,  как он отправил
четырнадцать душ домой на  носилках!  Он их всех разогнал,  так что никто не
успел  и  сдачи  дать.  Он  всегда стоял горой за  порядок,  любой ценой его
добивался,  он просто терпеть не мог беспорядка! Эх, приятель, не знаете вы,
кого потерял город!  Наши были бы очень даже довольны, если бы вы что-нибудь
такое ввернули бы о нем позабористее,  воздали бы ему должное,  - понимаете?
Когда  ирландцы придумали бить  стекла в  воскресной школе  методистов,  Бак
Феншоу сам,  без подсказки,  закрыл кабак, взял парочку пистолетов и стал на
страже у воскресной школы. "Ирландцев просят не беспокоиться!" - вот он чего
сказал.  Они и отстали.  Да это был самый шикарный парень в горах, приятель!
Бегал -  быстрее всех, прыгал - выше всех, рука - тяжелее всех, а уж столько
виски,  сколько он мог в  себя влить не проливая,  ни в кого,  приятель,  не
вольешь -  и не мечтай!  Хоть ты семнадцать округов обшарь! Да уж, приятель,
не забудьте об этом сказать - ребята смерть как обрадуются. И еще, приятель,
вы можете сказать, что он мамаше своей не дал пинка.
     - Не дал пинка своей матушке?
     - Ну да, спросите - всякий вам скажет.
     - Помилуйте, зачем бы ему с ней так поступать?
     - Вот и я говорю, а только иной ведь такого пинка даст - о-го-го!
     - Не  могу  себе представить,  чтобы уважающий себя человек и  позволил
себе такое!
     - Еще как позволяют!
     - По  моему мнению,  человек,  который дерзает поднять руку  на  родную
мать, достоин...
     - Э,  приятель,  не туда загнул опять! Чистый аут. Я ведь о том, что он
мамашу свою не бросил,  -  понятно?  Не дал ей пинка.  Ни-ни!  И домик-то ей
устроил,  и участки в городе,  и денег сколько душе угодно.  А как он за ней
ухаживал!  Когда она оспой заболела,  ведь ночей не спал,  все с  ней сидел,
черт меня побери! Вы уж извините меня - так, знаете, вырвалось из глотки, ну
ее к  дьяволу!  Вы со мной как джентльмен с джентльменом,  приятель,  я ведь
ценю,  не  думайте,  и,  уж  поверьте,  не  стал бы вас обижать нарочно.  Вы
молодчина.  Правильный человек.  Вы мне нравитесь,  приятель,  и  я измордую
всякого,  кто вас невзлюбит. Я его так измордую, что он уже не разберет, где
он,  а где прошлогодний труп! Так и запишите! (Братское рукопожатие, и гость
уходит.)
     "Обряд" справили на славу,  так что "наши" были довольны.  Таких пышных
похорон   Вирджиния   еще   не   видела.    Погребальные   дроги,   плюмажи,
душераздирающие вздохи  духового оркестра,  замки  на  дверях всех  торговых
предприятий, приспущенные флаги, длинная процессия тайных обществ - каждое в
соответственной форме,  военные отряды,  пожарная команда с задрапированными
машинами,  чиновники в каретах и простые граждане в экипажах и пешком -  все
это привлекло толпы зрителей,  которые льнули к окнам, заполонили тротуары и
взгромоздились на крыши домов.  И  много лет после этого,  когда требовалось
определить  степень  торжественности той  или  иной  общественной церемонии,
похороны Бака Феншоу служили мерилом.
     Скотти Бригз нес гроб,  был главным плакальщиком и  вообще играл видную
роль на похоронах;  по окончании проповеди, когда последние слова молитвы за
упокой   души   усопшего  вознеслись  к   небу,   Скотти  произнес  тихо   и
прочувствованно:
     - Аминь. Ирландцев просят не беспокоиться.
     Реплика  эта   во   второй  своей  части,   могла  показаться  кое-кому
неуместной;  скорее всего, тут была скромная попытка почтить память усопшего
друга, ибо, как сказал тот же Скотти, это была "его поговорка".
     Впоследствии Скотти прославился как единственный головорез в Вирджинии,
которого удалось обратить в  веру.  Тому,  кто инстинктивно,  по врожденному
благородству чувств, всякий раз принимает сторону слабого в драке, не так-то
уж  трудно,  оказывается,  воспринять учение  Христа.  При  этом  в  нем  не
убавилось ни  широты  душевной,  ни  мужества -  напротив,  первое  качество
сделалось более целенаправленным, а для второго открылось еще более обширное
поле деятельности.  Следует ли  удивляться,  что  группа,  которую он  вел в
воскресной школе,  успевала больше,  чем остальные? Мне кажется, что нет! Он
говорил с малолетними отпрысками пионеров на языке,  который был им понятен!
Мне посчастливилось за месяц до его смерти услышать, как он "своими словами"
рассказывает трогательную историю об  Иосифе и  его братьях.  Пусть читатель
сам  представит  себе,  как  звучала  она  в  изложении  этого  серьезного и
вдохновенного учителя, пересыпавшего свое повествование приисковым жаргоном,
и  с  каким увлечением слушали его  маленькие ученики,  которым (равно как и
учителю) и  в  голову  не  приходило,  что  тут  имеется некоторое нарушение
священных устоев!


ГЛАВА VII

     Первые  двадцать шесть  могил  в  Неваде.  -  Выдающиеся люди  края.  -
Человек, совершивший дюжину убийств. - Частное кладбище.

     Первые двадцать шесть  могил  на  вирджинском кладбище достались людям,
умершим насильственной смертью.  По  крайней мере так говорили,  так думали,
так  всегда  будут  говорить  и  думать  жители  Вирджинии.  Столь  обильное
кровопролитие объясняется тем, что во всяком приисковом районе преобладающий
элемент  составляли  преступники  и  головорезы,   среди  которых  уважением
пользовался лишь тот, у кого был, по тогдашнему выражению, "свой покойник".
     Когда здесь появлялся свежий человек,  никому дела не  было до его ума,
честности, трудолюбия; интересовались одним: есть ли у него "свой покойник"?
Если нет,  его тут же  списывали в  разряд людей ничем не примечательных.  В
случае же  положительного ответа степень радушия,  с  каким  его  принимали,
определялась количеством покойников на  его  счету.  Нелегко было  завоевать
себе  положение тому,  у  кого руки не  были обагрены кровью;  зато человек,
имевший с полдюжины убийств на совести, сразу завоевывал всеобщее признание,
его знакомства искали.
     Было время,  когда в Неваде равным и притом самым почетным положением в
обществе пользовались юрист, издатель газеты, банкир, отъявленный головорез,
азартный игрок и  кабатчик.  Самый дешевый и простой способ приобрести вес в
обществе и заслужить его уважение - это, воткнув в галстук алмазную булавку,
встать за стойкой и торговать виски.  Я даже склонен думать, что содержатель
кабака пользовался большим почетом,  чем кто бы  то  ни было.  К  его мнению
прислушивались.  От него зависел исход предстоящих выборов.  Без одобрения и
руководства кабатчика ни  одно  общественное начинание не  могло  увенчаться
успехом.
     Содержатель самого  большого кабака  в  городе  делал  одолжение,  если
соглашался числиться в  законодательных органах или в  городском управлении.
Юные честолюбцы в  мечтах своих не столько стремились снискать себе славу на
поприще  юридическом  или   военном,   сколько  достигнуть  высокого  звания
кабатчика.  Держать кабак и  иметь на совести хотя бы одно убийство означало
блестящую славу.  Нет  поэтому ничего  удивительного в  том,  что  в  Неваде
человека убивали подчас без всякого повода, - его убийце просто не терпелось
завоевать  себе  репутацию  и  избавиться  от  невыносимого сознания  своего
ничтожества в глазах товарищей.
     Я лично знал двух молодых людей, которые вот так, бескорыстно, пытались
"завести своих  покойников" и  в  результате добились лишь  того,  что  сами
погибли от  руки убийцы.  "Вот идет убийца Билла Адамса" -  подобная фраза в
ушах  людей  этого  порядка звучала высшей похвалой и  была  для  них  слаще
музыки.
     Виновники смерти первых двадцати шести обитателей вирджинского кладбища
так и остались безнаказанными.  Почему?  Да потому что Альфред Великий{236},
придумавший институт присяжных заседателей и имевший все основания полагать,
что  он  обеспечил этим  справедливый суд  для  людей  своей эпохи,  не  мог
предвидеть того,  что в  девятнадцатом веке положение столь коренным образом
изменится;  он,  верно,  восстал бы из гроба и  внес бы кое-какие поправки в
свою систему,  если бы знал,  что в том виде, в каком он ее оставил, система
эта обратится в хитроумнейший и вернейший механизм для борьбы с правосудием.
В  самом  деле,  мог  ли  он  предвидеть,  что  простодушные  потомки  будут
продолжать  пользоваться его  изобретением после  того,  как  обстоятельства
лишили эту систему какого бы то ни было смысла?  Это было так же трудно, как
вообразить,  что  человечество будет пользоваться его свечками для измерения
времени,  после  того  как  будут изобретены современные хронометры.  В  его
время,  когда  повести не  распространялись с  такой быстротой,  как  нынче,
набрать нужное число честных и сообразительных присяжных, которые не слыхали
бы ничего заранее о предстоящем к разбору деле,  не составляло труда. В нашу
же эпоху телеграфа и  газет его система вынуждает нас приводить к  присяге в
качестве заседателей дураков и негодяев, ибо система эта абсолютно исключает
людей честных и способных мыслить.
     На  моей памяти у  нас  в  Вирджинии разыгрался один из  этих печальных
фарсов,  именуемых судом присяжных. Известный головорез самым беспардонным и
хладнокровным образом убил мистера Б.,  честного и скромного человека.  Само
собой разумеется,  все газеты были полны этим убийством,  и всякий грамотный
человек читал о нем.  И,  конечно,  все,  кроме глухонемых и кретинов, о нем
говорили.  Был намечен список присяжных,  в который,  между прочим, включили
мистера  Л.Б.,  крупного банкира  и  почтенного человека.  Его  допросили по
принятой в Америке схеме:
     - Вы слышали что-нибудь об этом убийстве?
     - Да.
     - Имели ли вы с кем-либо беседы по этому поводу?
     - Да.
     - Составили ли вы для себя и  высказывали ли вы где-либо свое мнение об
этом деле?
     - Да.
     - Читали ли вы газетные отчеты об этом убийстве?
     - Да.
     - В таком случае вы нам не подходите.
     Умный,  всеми  уважаемый священник;  известный своей  честностью купец;
управляющий  шахтой,  человек  светлого  ума  и  безукоризненной  репутации;
владелец  обогатительной фабрики,  личность вполне  достойная,  -  все  были
подвергнуты  подобному  допросу  и   отставлены.   Все   они  заявили,   что
предварительное знакомство  с  делом,  почерпнутое из  частных  разговоров и
газетных  сообщений,  не  настолько на  них  повлияло,  чтобы  свидетельские
показания, данные под присягой, не могли поколебать сложившееся мнение и что
они чувствуют себя в состоянии вынести справедливый приговор,  вытекающий из
обстоятельств дела.  Но, разумеется, таким людям нельзя было доверить судьбу
обвиняемого.
     Безупречное правосудие способны творить одни невежды.
     После того как  всем этим гражданам был  дан отвод,  набрали двенадцать
человек,  которые как один присягнули в том, что они не слыхали, не читали и
не говорили об убийстве,  о  котором знали все коровы в  своих загонах,  все
индейцы в  прерии и самый булыжник на улицах!  Компания эта состояла из двух
отчаянных головорезов,  парочки политиканов из пивной, трех кабатчиков, двух
неграмотных фермеров да  трех  тупых,  совершенно безмозглых двуногих ослов!
Один из этих последних, как выяснилось, не понимал даже толком разницы между
кровосмесительством и поджогом.
     Присяжные вынесли решение: "Не виновен". Да иначе и быть не могло.
     Нынешняя  система  отбора  присяжных  исключает  возможность участия  в
судопроизводстве людей  умных  и  честных  и,  напротив,  всячески  поощряет
невежд,  глупцов и лжесвидетелей.  Какая, однако, нелепость - придерживаться
известного порядка лишь потому,  что  тысячу лет тому назад этот порядок был
хорош!
     В  самом  деле,  когда  в  современном обществе  человек  незапятнанной
репутации,  умный и безукоризненно честный заявляет,  что показания,  данные
свидетелями под присягой,  будут иметь для него больший вес,  нежели уличные
толки или основанные на тех же толках газетные сообщения, - неужели не ясно,
что такой человек стоит сотни присяжных,  готовых расписаться в  собственной
глупости и  невежестве,  и  что  от  такого человека скорей можно ждать суда
нелицеприятного,  чем  от  них?  Почему  бы  не  преобразовать  положение  о
присяжных таким образом,  чтобы люди мыслящие и честные имели хотя бы равные
шансы с  олухами и мошенниками?  Правильно ли давать поблажку одному разряду
людей  за  счет  другого,  да  еще  в  стране,  которая  хвалится свободой и
равенством своих граждан?  Я намерен пройти в наши законодательные органы