ицу,  подковать  лошадь,  поправить
сломанную  ногу  или  посадить  курицу  на  яйца.  Во-вторых,  он  отличался
необыкновенной услужливостью,  побуждавшей его  брать  на  себя  все  нужды,
затруднения и  горести всех и  вся во всякое и любое время и разделываться с
ними  с  поразительной легкостью и  быстротой,  -  а  потому  ему  неизменно
удавалось достать свободные койки в переполненных гостиницах и обильную пищу
в  самых опустошенных кладовых.  И  наконец,  где бы он ни встретил мужчину,
женщину или  ребенка -  в  поселке,  в  гостинице или в  пустыне,  -  всегда
оказывалось,  что если уж  он  лично незнаком с  ними,  то  непременно знает
кого-нибудь из  их  родственников.  Такого второго спутника днем с  огнем не
найдешь.   Не   могу  удержаться,   чтобы  не  привести  пример  его  умения
преодолевать препятствия.  На  второй  день  пути,  усталые и  голодные,  мы
подъехали к  убогому постоялому двору среди пустыни,  но  нам объявили,  что
двор переполнен, припасы все вышли и нечем кормить лошадей - нет ни сена, ни
ячменя,  так что ступайте дальше.  Мы хотели тут же двинуться в путь,  чтобы
добраться  до  ночлега  засветло,  но  капитан  Джон  уговорил  нас  немного
повременить.  Мы  спешились и  вошли в  дом.  Ни  на  одном лице не заиграла
приветливая улыбка.  Капитан  Джон  немедленно пустил  в  ход  все  средства
обольщения и  в  каких-нибудь  двадцать минут  успел  сделать нижеследующее:
нашел среди погонщиков трех старых знакомых;  обнаружил,  что учился в школе
вместе с  матерью хозяина;  узнал в его жене ту всадницу,  которой некогда в
Калифорнии спас жизнь,  остановив понесшую лошадь; починил сломанную игрушку
и тем завоевал расположение матери ребенка -  гостьи постоялого двора; помог
конюху  пустить  кровь  лошади  и  дал  совет,  как  лечить  другую  лошадь,
страдающую запалом;  трижды угостил всех посетителей распивочной; вытащил из
кармана самую  свежую газету,  какую  здесь  видели за  последнюю неделю,  и
прочитал новости глубоко заинтересованным слушателям.  В итоге произошло вот
что:  конюх нашел обильный корм  для  наших лошадей,  мы  поужинали форелью,
отлично провели вечер  в  приятном обществе,  выспались в  мягких  постелях,
утром сытно позавтракали,  -  а  когда мы собрались уезжать,  все заливались
горючими слезами!  У капитана Джона были свои недостатки,  но его выдающиеся
достоинства с лихвой искупали их.
     Прииск  "Эсмеральда" во  многих  отношениях был  вторым  "Гумбольдтом",
только несколько более передовым.  Я  увидел,  что  участки,  за  разработку
которых  мы  выплачивали  деньги,  не  имеют  никакой  цены,  и  мы  от  них
отказались.  На  одном  из  них  залежь  выходила на  поверхность у  вершины
пригорка высотой  в  четырнадцать футов,  и  предприимчивые члены  правления
пробивали под  ним  штольню,  чтобы добраться до  жилы.  Штольня должна была
иметь семьдесят футов в  длину и  дойти до  жилы  на  том  самом уровне,  на
котором ее  достигла бы шахта глубиной в  двенадцать футов.  Существовала же
компания за счет денег, взимаемых с пайщиков. (NB. - Это предостережение уже
не может помочь некоторым нью-йоркским охотникам за серебром;  они успели на
собственной шкуре подробно ознакомиться с  этим трюком.)  Члены правления не
имели ни малейшего желания добраться до пласта,  зная,  что серебра в нем не
больше,  чем  в  булыжнике.  Такой  же  случай  произошел с  штольней  Джима
Таунсенда.  Он делал взносы на прииск под названием "Делли", пока не остался
без гроша.  Напоследок с него потребовали деньги за прокладку штольни длиной
в  двести пятьдесят футов,  и Таунсенд поднялся на гору -  самому поглядеть,
что к  чему.  Он  обнаружил,  что залежь выходит на  поверхность у  верхушки
крутого  остроконечного холма;  несколько  рабочих  уже  возились  у  начала
предполагаемой штольни Таунсенд мысленно сделал подсчет.  Потом он обратился
к ним:
     - Так вы подрядились проложить штольню в двести пятьдесят футов,  чтобы
добраться до пласта?
     - Да, сэр.
     - А вы знаете,  что вы взяли на себя задачу, требующую таких непомерных
расходов и трудов, как ни одно предприятие, когда-либо задуманное человеком?
     - Да нет... А почему так?
     - А  потому,  что  этот  пригорок всего  только двадцать пять  футов  в
поперечнике,  и  для  двухсот двадцати пяти футов вашей штольни вам придется
соорудить эстакаду!
     Пути заправил серебряными рудниками чрезвычайно темны и извилисты.
     Мы застолбили несколько участков и  начали рыть шахты и штольни,  но ни
одной не  довели до  конца.  Нам пришлось хоть немного поработать на  каждом
участке,  иначе кто-нибудь другой по  истечении десяти дней  имел  бы  право
завладеть нашей собственностью. Мы все время охотились за новыми заявками, а
поработав немного,  дожидались покупателя,  но он никогда не показывался. Мы
ни разу не наткнулись на руду,  которая давала бы больше пятидесяти долларов
с  тонны;  и  так как фабрики брали пятьдесят долларов с  тонны за обработку
руды  и  выплавку  серебра,  то  наши  карманные деньги  неуклонно таяли,  а
пополнить карманы было нечем.  Поселились мы в  тесной хижине,  сами на себя
стряпали;  вообще жилось трудно,  хотя и не безрадостно,  -  нас не покидала
надежда, что вот-вот явятся покупатели и мы сразу разбогатеем.
     Наконец,  когда цена на  муку достигла доллара за  фунт и  никто уже не
давал денег взаймы иначе как из восьми процентов в  месяц,  и  то под верный
залог (а  у  меня и  залога не  было),  я  бросил старательство и  подался в
промышленность.   Другими   словами,   я   поступил   простым   рабочим   на
обогатительную фабрику - за десять долларов в неделю плюс харчи.


ГЛАВА XXXVI

     Обогатительная фабрика.  -  Амальгамирование.  -  Грохочение хвостов. -
Первая обогатительная фабрика в Неваде.  - Анализ пробы. - Ловкий химик. - Я
требую прибавки.

     Я  уже знал,  как трудно,  кропотливо и  скучно рыться в недрах земли и
добывать драгоценную руду;  теперь я  узнал,  что это еще полдела,  а вторая
половина -  нудное и утомительное извлечение серебра из руды.  Мы начинали в
шесть утра  и  работали до  темноты.  Наша  фабрика была в  шесть толчей,  с
паровым  приводом.  В  железном  ящике,  называемом "толчейный стан",  точно
исполняя какой-то неуклюжий,  грузный танец,  по очереди ходили вверх и вниз
шесть  высоких  железных  стержней толщиной с  мужскую  лодыжку,  подбитых в
нижнем  конце  тяжелым  стальным  башмаком и  скрепленных воедино  наподобие
ворот. Каждый из этих стержней - или толчей - весил шестьсот фунтов. Один из
нас  весь  день стоял у  стана,  разбивая балдой содержащую серебро породу и
ссыпая ее в  ящик.  Непрерывная пляска стержней толкла породу в  порошок,  а
струйка воды,  стекавшая в  стан,  превращала его  в  жидкую  кашицу.  Самые
крохотные  частицы  пропускались сквозь  мелкий  проволочный грохот,  плотно
облегающий стан,  и  смывались в большие чаны,  подогреваемые паром,  -  так
называемые   амальгаматоры.   Измельченная   масса   в   чанах   все   время
перемешивалась вращающимися бегунами.  В  толчейном стане  всегда находилось
определенное  количество  ртути,   которая   схватывалась  с   выделившимися
крупицами золота и  серебра и  держала их;  в  амальгаматоры каждые полчаса,
тоже понемногу,  подбавляли ртуть, пропуская ее через мешок из оленьей кожи.
Иногда подсыпали также  поваренную соль  и  медный купорос,  чтобы разрушить
простые металлы,  покрывающие золото и  серебро и препятствующие растворению
их в  ртути,  и тем ускорить амальгамацию.  Всю эту скучную работу надо было
делать неустанно.  Из  чанов беспрерывно грязными потоками лилась вода и  по
широким деревянным желобам стекала в  овраг.  Трудно поверить,  что крупинки
золота и  серебра могут плавать на поверхности воды глубиной в шесть дюймов,
однако это именно так;  чтобы собрать их,  в желоба клали плотные одеяла или
ставили поперек желоба планки, а между ними наливали ртуть. Планки надо было
чистить,  а  одеяла промывать каждый вечер,  извлекая из  них скопившиеся за
день богатства,  -  и после всей этой бесконечной возни одна треть серебра и
золота,  содержащегося в  тонне породы,  уходила из  желоба в  овраг,  чтобы
когда-нибудь  снова  попасть в  толчейный стан.  Нет  работы  хуже,  чем  на
обогатительной фабрике.  Ни  минуты передышки.  Всегда что-нибудь надо  было
делать.  Жаль,  что  Адам не  мог  отправиться из  рая прямехонько на  такую
фабрику,  -  тогда он понял бы всю силу проклятия "в поте лица твоего будешь
есть хлеб".  Время от времени, в течение дня, мы выковыривали немного пульпы
из чанов и  промывали ее в роговой ложке,  медленно,  постепенно сливая воду
через  край,  пока  ничего не  оставалось,  кроме нескольких тусклых ртутных
шариков на  дне.  Если  они  были  мягкие,  податливые,  значит в  чан,  для
пищеварения,  надо добавить соли, или медного купороса, или еще какой-нибудь
химической дряни;  а если твердые и при нажиме сохраняли ямку - это значило,
что они уже нагрузились всем золотом и серебром,  которое способны связать и
удержать,  и,  следовательно,  амальгаматор нуждается в свежей порции ртути.
Когда  больше  нечего было  делать,  в  запасе всегда оставалось "грохочение
хвостов".  Другими словами,  каждый из нас мог взять в  руки лопату и кидать
просохший песок, спущенный по желобам в овраг, в стоячий грохот, - для того,
чтобы очистить его от мелких камней,  прежде чем снова пустить в  обработку.
На   разных  фабриках  применяли  различные  способы  амальгамирования,   и,
соответственно,  амальгаматоры и другие механизмы отличались одни от других,
и шли жаркие споры о том,  какое оборудование лучше;  но как бы ни разнились
между собой методы производства отдельных фабрик, не было ни единой, которая
отказалась бы от "грохочения хвостов". Из всех удовольствий, существующих на
свете,  грохочение хвостов в  жаркий  день,  при  помощи  лопаты  с  длинной
рукоятью, - наименее соблазнительное.
     В  конце недели толчею остановили,  и  мы  занялись "чисткой".  То есть
вынули пульпу из чанов и стана и терпеливо вымывали грязь,  пока не осталась
только  скопившаяся  за   неделю  ртутная  масса  вместе  с   плененными  ею
сокровищами.  Из  нее мы  лепили тяжелые плотные снежки и  складывали их для
обозрения в роскошно поблескивающую груду. Эта работа стоила мне прекрасного
золотого кольца -  работа вкупе с невежеством, - ибо ртуть проникла в золото
с такой же легкостью, с какой вода пропитывает губку, разъединила частицы, и
кольцо раскрошилось.
     Потом  мы  сложили  нашу  груду  ртутных  шаров  в   железную  реторту,
соединенную трубой с ведром воды,  а затем нагрели ее до температуры обжига.
Ртуть  превратилась в  пар,  прорвалась по  трубе  в  ведро,  и  вода  снова
превратила ее  в  хорошую,  полноценную ртуть.  Ртуть  очень  дорога,  и  ее
берегут.  Открыв реторту, мы увидели плод наших усилий за целую неделю - ком
очень белого,  точно подернутого инеем серебра величиной с  две человеческие
головы.  Вероятно,  ком на  одну пятую состоял из золота,  но по цвету этого
нельзя было определить,  даже если бы он состоял из золота на две трети.  Мы
расплавили серебро,  а потом, налив его в железную форму, изготовили крепкий
сплошной брус.
     Вот каким кропотливым и нудным способом делали серебряные слитки.  Наша
фабрика была только одна из многих,  работавших в  то время.  Самую первую в
Неваде соорудили у каньона Эган - маленькую, маломощную фабрику, которая и в
сравнение не  шла  с  громадными предприятиями,  впоследствии открывшимися в
Вирджиния-Сити и в других городах.
     В пробирной конторе от наших брусков откололи по уголку и подвергли эти
кусочки анализу для определения, сколько в руде содержится золота, серебра и
простых металлов.  Это очень любопытный процесс. Пробу расплющивают молотком
в пластинку не толще бумаги и взвешивают на таких чувствительных весах,  что
если положить на  них  клочок бумаги величиной в  два дюйма,  потом написать
свое имя мягким жирным карандашом и опять взвесить,  то они покажут разницу.
Потом  в  серебряную пластинку закатывают кусочек свинца (тоже взвешенный) и
все  вместе плавят при высокой температуре в  маленьком сосуде -  "пробирной
чашке",  которая  отливается  в  стальной  форме  из  спрессованной золы  от
пережженных костей.  Простые  металлы  окисляются,  и  пористые стенки  чаши
всасывают  их  вместе  со  свинцом.  Остается  шарик  чистейшего золота  или
серебра,  и производящий анализ лаборант,  отметив потерю в весе, определяет
относительное содержание простых металлов в бруске. Затем он должен отделить
золото от серебра.  Шарик опять расплющивают в тонкую пластинку, помешают ее
в  печь  и  накаляют докрасна;  немного погодя ей  дают остыть,  скатывают в
трубочку  и  нагревают  в  стеклянном  сосуде,  содержащем азотную  кислоту.
Кислота  растворяет серебро,  остается  чистое  золото  и  уже  как  таковое
кладется на  весы.  Потом  подливают в  сосуд соленой воды,  и  растворенное
серебро снова становится осязаемым и падает на дно. Остается только взвесить
его.   Теперь  относительный  вес  всех  металлов,  содержащихся  в  бруске,
известен, и лаборант ставит на нем пробу.
     Догадливый читатель,  конечно,  уже  сам  понял,  что владелец рудника,
выбирая образец породы для анализа (который помогает ему сорвать большой куш
за рудник),  не имел обыкновения выискивать наименее ценный обломок на своих
отвалах.  Как раз наоборот.  Я видел, как люди целый час рылись в куче почти
ничего  не  стоящего кварца,  пока  не  находили кусочек  величиной с  орех,
богатый золотом и  серебром,  -  и  этот  кусочек и  сохраняли для  анализа!
Разумеется,  анализ покажет, что тонна этого кварца приносит сотни долларов,
- и  на  основании такого  анализа  продавались рудники,  не  представлявшие
никакой ценности.
     Анализы были выгодным делом,  и потому ими нередко занимались люди,  не
имеющие для  этого ни  достаточных знаний,  ни  способностей.  Один лаборант
получал такие многообещающие данные из любой предъявленной ему пробы,  что с
течением времени сделался чуть ли не монополистом. Но, как и все преуспевшие
люди,  он  стал предметом подозрений и  зависти.  Другие лаборанты составили
против него заговор и  в доказательство своих честных побуждений посвятили в
тайну  кое-кого   из   видных  граждан.   Потом  они   откололи  кусочек  от
обыкновенного точила и  попросили одно постороннее лицо отнести этот образец
прославленному химику  для  анализа.  Через  час  заключение было  готово  -
согласно ему,  тонна этой  руды  могла дать  серебра на  1284  доллара и  40
центов, а золота - на 366 долларов и 36 центов!
     Правдивое изложение всей  этой  истории появилось в  местной газете,  и
прославленный химик покинул город в двадцать четыре часа.
     Замечу мимоходом,  что я пробыл на фабрике всего одну неделю.  Я сказал
хозяину,  что  без  прибавки жалованья не  могу дольше оставаться;  что  мне
нравится толочь кварц,  что  я  просто обожаю это занятие;  что еще не  было
случая,  чтобы я  в  такой короткий срок  так  страстно полюбил какое-нибудь
дело;  что,  на  мой взгляд,  ничто не может дать такого простора для работы
ума,  как  засыпка стана и  грохочение хвостов,  и  ничто так благотворно не
влияет на  нравственность,  как перегонка проб и  стирка одеял,  -  однако я
вынужден просить прибавки.
     Он ответил,  что платит мне десять долларов в неделю, и, по его мнению,
это вполне приличная сумма. А сколько же я хочу?
     Я  сказал,  что,  принимая во  внимание тяжелые времена,  я  не  считаю
возможным требовать больше,  чем четыре тысячи долларов в месяц на хозяйских
харчах.
     Мне  предложили  выйти  вон!  И  все  же,  оглядываясь на  то  время  и
вспоминая, какую непосильную работу я выполнял на фабрике, я жалею только об
одном - что не потребовал с него семь тысяч долларов.
     Вскоре после  этого вместе со  всем  населением я  начал сходить с  ума
из-за  таинственного,  волшебного "цементного прииска" и  твердо  решил  при
первом удобном случае отправиться на поиски его.


ГЛАВА XXXVII

     Цементный прииск Уайтмена. - История его открытия. - Тайная экспедиция.
- Ночное приключение. - На волосок от гибели. - Неудача и недельный отдых.

     Волшебный прииск  Уайтмена,  по  общему мнению,  должен был  находиться
где-то поблизости от озера Моно.  Время от времени сообщалось, что мистер У.
украдкой,  под покровом ночи, проехал через Эсмеральду переодетый, - и тогда
мы все приходили в неистовое волнение,  ибо это означало,  что он отправился
на  свой тайный прииск и  теперь самое время скакать за ним.  Через три часа
после рассвета все  лошади,  мулы и  ослы,  имеющиеся по  соседству,  бывали
куплены,  наняты или украдены, и половина жителей уже мчалась в горы, вослед
Уайтмену.  Но  У.  шатался по  горным ущельям без видимой цели день за днем,
пока у  старателей не  кончались запасы,  и  они  волей-неволей возвращались
домой. Я сам видел, как в большом приисковом поселке около одиннадцати часов
вечера разносился слух, что только что здесь проехал Уайтмен, и уже два часа
спустя тихие до  тех  пор улицы кишели животными и  людьми.  Каждый старался
уехать тайком,  но  все же  шепотом сообщал соседу о  появлении Уайтмена.  И
задолго до рассвета -  а дело было в разгаре зимы -  в поселке не оставалось
ни одного человека, все население сломя голову гналось за Уайтменом.
     Согласно преданию,  больше двадцати лет  тому  назад,  в  самом  начале
движения  на  запад,  трое  немецких юношей  -  три  брата,  уцелевшие после
кровопролитного боя с  индейцами в  прериях,  -  пешком пошли через пустыню,
избегая  проезжих дорог  и  тропок,  просто  двигаясь на  запад,  в  надежде
добраться до  Калифорнии,  прежде чем умрут от  голода и  истощения.  И  вот
однажды,  в горном ущелье,  где они присели отдохнуть,  они вдруг увидели на
земле  необычную жилу  цемента,  испещренную зернами  металла тускло-желтого
цвета.  Они  поняли,  что это золото и  что здесь можно в  один день обрести
богатство.  Жила была шириной дюймов в  восемь и  на  две  трети состояла из
чистого золота.  Каждый  фунт  волшебного цемента стоил  не  меньше  двухсот
долларов. Братья захватили по двадцати пяти фунтов, тщательно завалили жилу,
сделали  беглый  чертеж  ее  местоположения и  главных  окрестных  примет  и
двинулись дальше на запад. Но беды сыпались на них одна за другой.
     Старший из  братьев упал и  сломал ногу,  и  двое других вынуждены были
покинуть его в пустыне на верную смерть.  Второй брат, изнуренный усталостью
и  голодом,  потеряв последние силы,  умер,  но  третий после  двухнедельных
мучительных  скитаний  добрался  до  калифорнийских поселений,  истерзанный,
больной,  полупомешанный от перенесенных страданий. Он выбросил в пути почти
всю  руду,  сохранив только несколько обломков;  но  этого было достаточно -
началось повальное безумие.  Однако он был сыт по горло пустыней и ни за что
не  соглашался вести  партию  разведчиков к  жиле.  Работа батрака на  ферме
вполне удовлетворила его.  Но  он  вручил Уайтмену чертеж и  по  возможности
точно описал открытое им месторождение,  а заодно передал ему тяготевшее над
кладом проклятие - ибо, когда я случайно увидел мистера У. в Эсмеральде, это
был  человек,   который  уже  двенадцать  или  тринадцать  лет  охотился  за
потерянным богатством,  терпя  голод  и  жажду,  нужду и  невзгоды.  Кое-кто
считал, что он нашел месторождение, но почти никто этому не верил.
     Я  видел  обломок  руды  величиной с  кулак,  который Уайтмен будто  бы
получил от  молодого немца,  и,  надо сказать,  выглядел он  соблазнительно.
Зерна чистого золота сидели в  нем густо,  как изюм в куске сладкого пирога.
Разработка такой  руды  в  течение одной недели на  всю  жизнь обеспечила бы
человека с умеренными запросами.
     Наш новый спутник,  некий мистер Хигби,  хорошо знал с виду Уайтмена, а
один из  наших друзей,  мистер Ван-Дорн,  был  близко