атно в город, раскидывая хлопья мыла, словно
тайфун,  который гонит перед собой пенистые брызги, и, перемахнув напоследок
через тележку и китайца, бросили якорь у дверей "ранчо".
     Как он  пыхтел и  всхрапывал!  Как раздувались и  сжимались его красные
ноздри,  как дико сверкали его глаза! Но покорилось ли царственное животное?
Отнюдь нет.  Его милость председатель палаты представителей решил,  что конь
угомонился,  и  поехал на  нем в  Капитолий;  но  неуемный одер первым делом
перепрыгнул через груду телеграфных столбов вышиной чуть ли не с церковь,  а
время,  которое он показал на дистанции до Капитолия -  одна и  три четверти
мили, - по сей день остается рекордным. Впрочем, он схитрил - пропустил милю
и  покрыл  только три  четверти.  Другими словами,  он  поскакал прямиком по
участкам,  предпочитая заборы и рвы извилистой дороге;  и когда председатель
попал в Капитолий, он сказал, что почти весь путь проделал в воздухе, словно
ехал на комете.
     Вечером председатель палаты воротился пешком -  для моциона,  -  а одра
велел привести домой на буксире,  привязав его к  фуре с кварцем.  На другой
день  я  одолжил его  письмоводителю палаты для  поездки за  шесть  миль  на
серебряный рудник Дана,  и  вечером он  точно так  же  воротился для моциона
пешком,  а лошадь велел привести.  Кому бы я ни одолжил одра,  все неизменно
возвращались пешком;  иной вид моциона,  очевидно,  был им недоступен.  Но я
упорно продолжал одалживать его каждому,  кто соглашался на это,  в надежде,
что мерзкая тварь сломает ногу и  временный владелец вынужден будет оставить
ее себе,  или она убьется насмерть и  я взыщу с него деньги.  Но почему-то с
одром никогда ничего не  случалось.  Он  выкидывал такие штуки,  какие любой
лошади  стоили бы  жизни,  но  он  был  неуязвим.  Он  ежедневно пускался на
эксперименты,  которые до  тех пор считались немыслимыми,  и  выходил из них
целехонек.  Иногда он допускал ошибку,  и тогда худо приходилось седоку,  но
сам он ни разу не пострадал.  Разумеется,  я  пытался продать его,  но такая
беспримерная наивность не встретила сочувствия. Аукционист вихрем носился на
одре по  улицам в  течение четырех дней,  разгоняя народ,  нарушая торговлю,
калеча детей,  и  ни  разу  никто не  назвал цену -  кроме одного заведомого
лодыря  без  гроша  в  кармане,   которого  аукционист  подрядил  предложить
восемнадцать долларов.  Люди  только  посмеивались и  мужественно обуздывали
свое желание купить мою лошадь, если таковое у них имелось. Засим аукционист
предъявил счет,  и я снял одра с продажи.  После этого мы пробовали обменять
его,  предлагая отдать в убыток себе за подержанные надгробья, железный лом,
брошюры  о  вреде  пьянства -  за  что  угодно.  Но  владельцы этих  товаров
держались стойко,  и  мы  опять ретировались.  На  своего коня  я  больше не
садился.  Ходить пешком -  достаточный моцион для человека,  который, как я,
вполне здоров, если не считать переломов, внутренних травм и тому подобного.
В конце концов я решил подарить его. Но и это не удалось. Люди говорили, что
на  Тихоокеанском берегу землетрясения и  так всегда под рукой -  к  чему же
обзаводиться собственным?  Тогда я прибег к последнему средству -  предложил
губернатору взять его для бригады. Сначала губернатор весь просиял, но потом
помрачнел и сказал, что это будет уж слишком прозрачно.
     Тут хозяин конюшни предъявил счет за  шестинедельное пребывание у  него
моего одра:  стойло,  занимаемое им,  -  пятнадцать долларов;  сено - двести
пятьдесят долларов. Чистокровный мексиканский одер съел тонну этого корма, и
хозяин конюшни сказал, что он съел бы и сотню тонн, дай ему только волю.
     Шутки в  сторону -  цена на сено в  тот год и  в  начале следующего и в
самом деле была двести пятьдесят долларов за  тонну.  В  предыдущий год сено
стоило  пятьсот  золотых долларов тонна,  а  еще  годом  раньше  была  такая
нехватка его,  что зимой небольшие партии продавали по  восемьсот долларов в
звонкой монете.  О последствиях можно догадаться и без моей подсказки:  люди
выгоняли свой скот,  обрекая его на  голодную смерть,  и  еще до наступления
весны долины Игла и Карсона оказались буквально застланы скелетами животных!
Любой из старожилов подтвердит мои слова.
     Я  кое-как  расплатился с  хозяином конюшни и  в  тот  же  день подарил
чистокровного  мексиканского  одра   проезжему  переселенцу  из   Арканзаса,
которого рок отдал в мои руки. Если эти строки когда-нибудь попадутся ему на
глаза, он несомненно вспомнит о моем щедром даре.
     Тот,  кто  имел счастье ездить на  настоящем мексиканском одре,  узнает
лошадь этой породы по  портрету,  нарисованному мною,  и  не усмотрит в  нем
преувеличения; но люди непосвященные, быть может, сочтут себя вправе назвать
эту главу плодом пылкой фантазии.


ГЛАВА XXV

     Невадские мормоны.  -  Предыстория Невады.  - Открытие серебра. - Новое
правительство территории. - Инструкция и счета. - Дорожные сборы.

     Первоначально Невада  входила  в  территорию  Юта  и  называлась  округ
Карсон;   и  не  маленький  это  был  округ.  Долины  его  славились  своими
пастбищами,  и  туда  потянулись  небольшие  партии  мормонских скотоводов и
фермеров. Несколько правоверных американцев тоже забрели туда из Калифорнии,
но между этими двумя разрядами колонистов дружба не завязалась.  Они мало, а
то и  вовсе не общались друг с другом;  обе колонии жили особняком.  Мормоны
были  в  значительном большинстве,  и  вдобавок к  ним  особенно благоволило
мормонское правительство Юты.  Поэтому  они  могли  позволить  себе  роскошь
обращаться со  своими  соседями высокомерно и  даже  деспотически.  Одно  из
преданий Карсонской долины хорошо рисует положение,  сложившееся в те дни. В
американской семье служила девушка -  ирландка и католичка; но, ко всеобщему
удивлению,  она  оказалась  единственным человеком  вне  мормонской  общины,
который  мог  добиться чего-нибудь  у  мормонов.  Она  часто  просила их  об
одолжении,  и они никогда не отказывали ей.  Для всех это было загадкой.  Но
вот однажды,  когда она выходила за дверь, из-под ее передника выпал длинный
охотничий нож,  и  на вопрос хозяйки,  что это значит,  она ответила:  "Да к
мормонам иду - спрошу, не дадут ли корыто!"
     В  1858 году в округе Карсон открылись залежи серебра,  и картина резко
изменилась.  Туда хлынули калифорнийцы, и очень скоро американцев стало куда
больше,  чем  мормонов.  Они  отказались  признать  власть  Бригема  Юнга  и
правительство Юты и избрали временное правительство территории Уошо.  Первым
и  единственным представителем новой  власти  был  губернатор  Руп.  Позднее
конгресс  в  Вашингтоне  провел  закон  о  создании  "территории Невада",  и
президент Линкольн послал Ная сменить Рупа на посту губернатора.
     К  тому времени территория уже  насчитывала не  то  двенадцать,  не  то
пятнадцать тысяч  жителей,  и  население  ее  быстро  росло.  На  серебряных
рудниках кипела работа,  сооружались обогатительные фабрики.  Коммерция всех
видов процветала и день ото дня развивалась все более бурно.
     Жители новой территории были очень довольны тем,  что получили законное
правительство;  однако  необходимость  подчиняться  чужакам,  присланным  из
дальних штатов,  мало радовала их,  -  что вполне естественно. По их мнению,
должностных лиц следовало выбирать из  их  среды -  из  заслуживших право на
высокие посты видных граждан,  которые сочувствовали бы  населению и  хорошо
знали бы нужды территории.  Надо сказать,  что рассуждали они здраво.  Новые
чиновники были для них "переселенцы",  и  уж  по одной этой причине никто не
мог питать к ним ни любви, ни уважения.
     Новое правительство ожидал весьма холодный прием.  Это  был  не  только
пришелец,  незваный гость,  но и бедняк.  Даже обирать его не стоило - что с
него возьмешь? Одной лишь мелкой сошке могла перепасть какая-нибудь грошовая
служба.  Все знали, что на содержание нового правительства конгресс отпустил
всего двадцать тысяч долларов бумажками, - на эту сумму кварцевая дробилка с
грехом пополам просуществовала бы один месяц. И все знали также, что деньги,
ассигнованные на первый год, все еще находятся в Вашингтоне и получить их на
руки  можно  будет только после долгой и  нудной канители.  Город Карсон был
слишком осмотрителен и  мудр,  чтобы с неуместной торопливостью предоставить
кредит какому-то доставленному невесть откуда сосунку.
     Есть что-то трагикомическое в  борьбе за существование,  которую должно
выдержать едва  появившееся на  свет правительство новой территории.  Нашему
пришлось  особенно  туго.  Закон,  утвержденный конгрессом,  и  "инструкция"
государственного департамента предписывали,  чтобы законодательный орган был
избран к  такому-то  сроку и  сессия его открылась в  такой-то  день и  час.
Законодателей найти оказалось нетрудно -  даже за три доллара в сутки,  хотя
содержание стоило четыре с  половиной,  -  ибо честолюбие не чуждо невадцам,
как  и  всем прочим смертным,  и  среди них  было сколько угодно безработных
патриотов;  но  совсем иное  дело  -  добыть помещение для  законодательного
собрания.  Город  решительно  отказался  дать  ему  приют  безвозмездно  или
разрешить правительству снять помещение в долг.
     Но когда об этом препятствии услышал Карри,  он выступил вперед и один,
своими силами,  снял с  мели государственный корабль и  снова пустил его  по
волнам.  Я имею в виду "Карри - старого Карри - старого Эйба Карри". Не будь
его,  законодателям пришлось бы  заседать в  пустыне.  Он отдал безвозмездно
свой просторный каменный дом,  стоявший сразу за чертой города,  и  дар этот
был с  радостью принят.  Потом он  проложил конку от  города до  Капитолия и
возил законодателей даром.  Он также обставил помещение сосновыми скамьями и
стульями и посыпал пол свежими опилками -  для замены одновременно и ковра и
плевательниц.   Не  будь  Карри,  правительство  умерло  бы  в  младенческом
возрасте.  Холщовая  перегородка стоимостью  в  три  доллара  сорок  центов,
отделяющая сенат от палаты представителей, была сооружена за счет Секретаря,
но  Соединенные Штаты отказались заплатить за нее.  Когда им напомнили,  что
инструкция предусматривала довольно солидную сумму на оплату помещения и что
эту  сумму  удалось  сберечь  для  родины  благодаря щедрости мистера Карри,
Соединенные Штаты ответили,  что  это дела не  меняет,  а  три доллара сорок
центов   вычтут  из   тысячи  восьмисот  долларов,   составляющих  жалованье
Секретаря, - и вычли!
     Другим  препятствием на  жизненном пути  нового правительства с  самого
начала  был  вопрос печатания.  Секретарь под  присягой обязался подчиняться
всем  требованиям,  содержащимся в  объемистом томе инструкции,  и  особенно
неукоснительно выполнять два из них, а именно:
     1. Публиковать бюллетени сената и палаты представителей.
     2.  Оплачивать эту работу в размере одного доллара пятидесяти центов за
"тысячу" набора  и  одного доллара пятидесяти центов -  за  двести пятьдесят
оттисков, банкнотами.
     Легко было  обещать под  присягой выполнять оба  пункта,  но  выполнить
больше одного из  них  оказалось невозможно.  Когда бумажные деньги упали до
сорока центов за доллар, типографии, как правило, взимали полтора доллара за
"тысячу" набора  и  полтора  доллара за  двести  пятьдесят оттисков золотом.
Инструкция повелевала,  чтобы  Секретарь считал бумажный доллар,  выпущенный
правительством,    равным   по   стоимости   любому   другому,   выпущенному
правительством,  доллару. По этой причине печатание бюллетеней прекратилось.
Тогда  Соединенные  Штаты  сурово  указали  Секретарю  на  его  недопустимое
пренебрежение к  инструкции и  посоветовали исправиться.  После этого он дал
кое-что отпечатать и послал счет в Вашингтон, присовокупив сведения об общей
дороговизне в  Неваде и  сославшись на печатный отчет о  состоянии рынка,  в
котором сообщалось,  между прочим,  что сено стоит двести пятьдесят долларов
тонна.   В   ответ   на   это   Соединенные  Штаты   вычли  сумму  счета  из
многострадального жалованья Секретаря -  и вдобавок без тени иронии заметили
ему,  что в  инструкции он не найдет ни слова о том,  что он должен покупать
сено!
     Нет в мире ничего,  что было бы окутано столь непроницаемым мраком, как
разумение инспектора казначейства США.  Даже вечный огонь преисподней разжег
бы в  его мозгу лишь слабое мерцание.  В  те времена,  о которых я пишу,  он
никак не  мог понять,  почему двадцать тысяч долларов в  Неваде,  где на все
товары установились баснословно высокие цены,  не то же самое,  что двадцать
тысяч долларов в других территориях,  где жизнь чрезвычайно дешева.  Это был
человек, которого преимущественно заботили мелкие расходы. Служебный кабинет
Секретаря территории,  как я уже говорил,  помещался в его спальне;  и он не
требовал   от   Соединенных  Штатов   платы   за   наем,   хотя   инструкция
предусматривала  эту  статью  расхода  (я  бы  на  его  месте  не  стал  так
деликатничать).  Но  Соединенные Штаты ни  разу не  похвалили его  за  такое
бескорыстие.  Напротив -  мне  кажется,  моя  родина считала,  что несколько
зазорно держать на службе столь непрактичного субъекта.
     Пресловутая инструкция (мы  каждое утро прочитывали из  нее  одну главу
для умственной гимнастики и  еженедельно несколько глав в  воскресной школе,
ибо  в  ней  говорилось обо всем на  свете и  наряду с  другими фактическими
данными там можно было почерпнуть много ценных сведений из области религии),
- итак,  инструкция  предписывала  снабдить  членов  законодательного органа
перочинными ножами, конвертами, перьями и писчей бумагой. Секретарь приобрел
все эти предметы и распределил их. Перочинные ножи стоили три доллара штука.
Один  нож  оказался лишним,  и  Секретарь отдал  его  письмоводителю палаты.
Соединенные Штаты заявили,  что письмоводитель не есть член законодательного
собрания, и опять-таки изъяли эти три доллара из жалованья Секретаря.
     Белые  рабочие брали  три-четыре доллара с  воза  за  распилку дров  на
топливо.  Секретарь предвидел, что Соединенные Штаты ни за что не согласятся
платить такую цену;  он нанял индейца,  и  тот распилил воз казенных дров за
полтора доллара.  Секретарь,  как обычно,  послал счет,  но  без подписи,  а
просто приложил письмо,  в  котором объяснил,  что работу за  полцены сделал
индеец,  и сделал очень исправно и хорошо,  но документа подписать не сумел,
за  неимением способностей в  данной отрасли.  Эти полтора доллара Секретарю
пришлось заплатить из своего кармана. Он думал, что Соединенные Штаты оценят
его бережливость и  честность -  ведь он не только сторговался с индейцем за
полцены, но не стал подделывать подпись под документом, - однако Соединенные
Штаты отнеслись к  этому иначе.  Они так привыкли к  не  брезгующим полутора
долларами  ворам,  состоящим  у  них  на  службе  во  всех  ведомствах,  что
объяснения Секретаря они сочли явным вымыслом.
     Но в следующий раз,  когда тот же индеец пилил для нас дрова,  я научил
его  поставить крест  внизу  счета  -  крест шатался,  словно целый год  пил
горькую,  -  я его "удостоверил",  и все сошло гладко.  Соединенные Штаты не
возражали.  Я  очень жалел,  что не  догадался указать в  счете тысячу возов
вместо одного.  Правительство моей родины не  милует простодушную честность,
но благоволит к ловкому обману,  и я думаю,  что если бы я год-другой пробыл
на государственной службе, из меня вышел бы очень способный карманник.
     Любопытное это  было сборище правителей -  первый законодательный орган
Невады. Они взимали налоги в размере тридцати-сорока тысяч долларов, а смету
расходов составили на  миллион.  Однако у  них бывали периодические приступы
экономии,  как  у  всех органов подобного рода.  Один из  членов палаты внес
предложение сберечь три доллара в день,  отказавшись от священника. А именно
этот  опрометчивый грешник нуждался в  священнике,  быть может,  больше всех
остальных членов,  ибо,  как правило,  во время утренней молитвы жевал сырую
репу, задрав ноги на свою конторку.
     Собрание заседало два месяца и  только и делало,  что раздавало частным
лицам разрешения на постройку дорог с  правом взимать дорожные сборы.  Когда
сессия закрылась,  оказалось, что на каждого гражданина в среднем приходится
по три лицензии,  и, по общему мнению, для всех дорог не могло хватить места
- разве  что  конгресс  отпустит  Неваде  еще  один  градус  долготы.  Концы
намеченных дорог, точно бахрома, повсюду болтались над пограничной чертой.
     Объяснялось  это   просто:   перевозка  грузов  стала   такой  насущной
потребностью,   и  дело  это  расширялось  так  стремительно,  что  дорожная
лихорадка охватила людей с не меньшей силой, чем серебряная.


ГЛАВА XXVI

     Серебряная лихорадка.  - Состояние рынка. - Серебряные слитки. - Слухи.
- Едем на прииск "Гумбольдт".

     Мало-помалу и  я  заразился серебряной лихорадкой.  Каждый день  партии
разведчиков отправлялись в горы, находили содержащие серебро залежи и пласты
кварца и  столбили участки.  Несомненно,  это  был верный путь к  богатству.
Когда мы  приехали в  Карсон-Сити,  большой рудник "Гулд и  Карри" ценился в
триста - четыреста долларов за фут{126}; в два месяца ценность его поднялась
до восьмисот.  Еще год назад "Офир" стоил гроши,  а теперь он шел чуть ли не
по четыре тысячи за фут! Не оставалось ни одного рудника, который в короткий
срок не  достиг бы баснословной ценности.  Кругом только и  говорили,  что о
таких чудесах.  Куда ни придешь, с утра до позднего вечера ничего другого не
слышишь.  Том  такой-то  продал свой  пай  в  "Аманде Смит"  за  сорок тысяч
долларов,  а полгода назад, когда он открыл жилу, у него ни гроша не было за
душой.  Джон  Джонс продал половину пая  в  "Плешивом орле  и  Мэри-Энн"  за
шестьдесят пять тысяч долларов в  золоте и  уехал в  Штаты за семьей.  Вдове
Брюстер  посчастливилось в  "Золотом  руне":  она  взяла  восемнадцать тысяч
долларов за десять футов,  -  а ведь траурного чепца купить не могла прошлой
весной,  когда каторжник Том убил ее  мужа на  поминках по  Лысому Джонсону.
Владельцы  "Последней  надежды"  наткнулись на  зальбанд{127} из  глинозема,
предвещавший открытие богатой залежи,  и вот уже каждый фут, шедший накануне
за бесценок,  сравнялся по стоимости с кирпичным домом;  вчера им ни в одном
кабаке по всей округе и  рюмки не поднесли бы в долг,  а нынче они уже вовсю
дуют  шампанское и  вокруг них  роем вьются закадычные друзья,  -  и  это  в
городе, где они, за неимением приятелей, успели забыть, что такое поклон или
рукопожатие.  Джонни Морган,  бездельник и лодырь,  заночевал в канаве,  - а
утром проснулся обладателем ста тысяч долларов, так удачно для него решилась
тяжба между рудниками "Леди Франклин" и  "Теплая компания".  И  так  далее и
тому  подобное -  изо  дня  в  день эти  слухи жужжали вокруг нас,  и  общее
возбуждение разгоралось все жарче.
     Я был всего лишь человек - ни больше и ни меньше - и потому, как и все,
потерял  голову.  Полные  подводы серебряных слитков величиной со  свинцовые
чушки  каждый  день  прибывали  с   фабрик,   и   это  зрелище  подтверждало
фантастические рассказы,  которыми меня пичкали.  Я не выдержал и распалился
едва ли не пуще всех.
     Каждые  два-три   дня   распространялась  весть   об   открытии  нового
месторождения;  газеты немедленно начинали кричать об его богатствах,  и все
избыточное население города кидалось туда,  чтобы урвать свою долю.  К  тому
времени,  когда  болезнь прочно угнездилась во  мне,  слава "Эсмеральды" уже
закатывалась,  и  властно требовало к  себе  внимания новое  месторождение -
"Гумбольдт".  Газеты  подняли  истошный крик:  "Гумбольдт" -  наиновейший из
новых,  богатейший из  богатых!  "Гумбольдт" -  чудо из чудес сереброносного
края!"  И  вот уже на один газетный столбец об "Эсмеральде" приходится два о
"Гумбольдте".  Я совсем было со