льное
предложение:  "Подобное расследование (упомянутое выше),  по  нашему мнению,
может быть привело бы  к  тому,  что обнаружились бы нижеследующие явления".
Тут следуют одиннадцать пунктов,  после которых говорится,  что предлагаемое
расследование могло бы "очистить от подозрений тех,  кого до сих пор считали
виновными".  Итак,  из  контекста  явствует,  что  упомянутые пункты  никоим
образом нельзя воспринимать как обвинения,  -  факт, ускользнувший от вашего
внимания.
     Все время, что я занимался разъяснениями, мистер Уинтерс порывался меня
перебивать, и я видел, что он вовсе не расположен беспристрастно вдуматься в
существо высказываемых мною мыслей.  Он  продолжал настаивать на том,  что в
статье были выдвинуты именно обвинения и  что он  -  такой-то его возьми!  -
заставит меня  от  них  отказаться;  тут  он  обратился к  Филипу Линчу;  я,
впрочем,  тоже  пытался к  нему  апеллировать как  к  литератору,  человеку,
способному логически мыслить,  и  издателю,  предлагая его  вниманию  прежде
всего только что приведенную мной вступительную фразу.
     Он сказал:
     - Если это и не прямое обвинение, то во всяком случае инсинуация.
     После чего мистер Уинтерс стал снова настаивать на том, чтобы я написал
опровержение;  впрочем, он соглашался снять это требование, в случае, если я
назову автора, раз я сам отказываюсь от авторства, причем на этот раз он уже
потрясал кулаком  под  самым  моим  носом,  произнося всевозможные эпитеты и
проклятия.
     Когда он начал грозить мне кулаком, я инстинктивно привстал с места, но
Уинтерс силой  удержал меня  в  сидячем положении -  и  так  всякий раз  (по
крайней мере семь или восемь), когда мне угрожала непосредственная опасность
получить кровоподтек от  его  кулака (а  как  знать,  может  нечто и  похуже
кровоподтека -  после первого оглушительного удара?).  Надо сказать,  что  в
таком положении,  то  есть стоя надо мной,  сидячим,  он мог обрушивать свои
удары с легкостью и полной безопасностью для себя.
     Этот  последний  факт  более  прочих  убедил  меня  в  наличии  заранее
составленного плана,  соответственно которому меня  было задумано привести в
беспомощное состояние,  не давая встать на ноги. Кроме того, я убедился, что
Филип Линч,  по причинам для меня непостижимым,  пальцем не шевельнет в  мою
защиту,  хоть  я  и  находился под  его  кровом.  Я  до  конца сознавал свое
положение.  Я  убедился в совершенной бесполезности возражений и споров и не
был столь малодушен, чтобы просить о пощаде, а тем паче о прощении. Вместе с
тем мне совсем недвусмысленно дали понять,  что самая жизнь моя в опасности.
Физической силой я  не обладал.  Я был безоружен.  Я был беспомощен и не мог
встать на  ноги,  а  Уинтерс не только стоял во весь рост,  но был,  по всей
видимости,  также и вооружен. Единственный "свидетель" - Линч. Если бы я дал
соответствующее заявление,  не снабдив его примечаниями,  я бы потерял право
на собственное уважение,  уронил бы себя безнадежно в глазах близких и всего
общества. С другой стороны, если бы я назвал имя настоящего автора, разве не
потерял бы  я  право на  доверие публики,  и  разве жизнь автора статьи была
менее дорога его  родным,  чем моя -  моим?  И  все же  жизнь казалась очень
заманчивой,  и  каждая  оставшаяся минута  -  не  только драгоценной,  но  и
торжественной.  Я  искреннейшим  образом  надеюсь,  что  ни  Вам,  ни  Вашим
читателям, в особенности семейным, никогда не доведется очутиться в подобном
положении - почти непосредственной близости смерти и с необходимостью притом
решить вопрос,  который стоял  передо мной,  а  именно:  как  поступить мне,
человеку семейному,  в  противоположность мистеру Уинтерсу,  который не  был
обременен?
     [Просьба к читателю - читать без пропусков! - М.Т.]


СТРАТЕГИЯ И МЕСМЕРИЗМ

     Чтобы  выгадать время  на  размышление и  в  надежде мнимой покорностью
обрести личную свободу,  чтобы хотя бы  иметь возможность кликнуть на помощь
или,  обманув  бдительность Уинтерса,  не  прибегая  к  малодушному бегству,
ускользнуть  из   его   рук,   я   решил   написать  подобие   опровержения,
предварительно про себя положивши:
     во-первых  -   старательно  избегать  действий,   которые  могут   быть
истолкованы как попытка достать оружие,  каким бы оскорблениям в  дальнейшем
этот человек,  по собственной вине впавший в  бешенство,  меня ни подвергал,
ибо в этом сочетании сквернословия,  богохульства и бранных эпитетов я видел
не одну распущенность, а совершенно определенную, хорошо обдуманную цель. "В
глазах всех птиц напрасно расставляется сеть"{429}. Поэтому, как, впрочем, и
до того,  как я принял данное решение, - но тогда это было бессознательно, а
теперь намеренно,  -  я держал руки подальше от карманов, все время на виду,
по большей части обхватив ими колени;
     во-вторых -  не производить руками никаких движений, которые могли быть
истолкованы как агрессивные с моей стороны;
     в-третьих  -   в   совершенстве  овладеть  собой  и  не  давать  своему
негодованию вырваться наружу.  Для  этого  прежде  всего  следовало овладеть
своим духом. А для того чтобы овладеть духом, я усилием воли, подобно актеру
на подмостках,  вызвал у  себя несвойственное мне обычно состояние и смотрел
на все глазами вымышленного персонажа;
     в-четвертых -  испробовать на  Уинтерсе,  тихо  и  незаметно для  него,
месмерическую силу,  которой я  обладаю над известным типом людей и которая,
как я  имел случай убедиться,  простирается и на низшие организмы,  и притом
даже в темноте.
     Может быть,  последние два пункта вызовут у  иного читателя улыбку?  Не
дай  вам  бог очутиться в  таком положении,  когда до  зарезу нужно выиграть
шахматную партию,  где ставкой -  ваша собственная жизнь, - притом что у вас
всего четыре фигуры на поле,  считая и пешки,  а противник сохранил все свои
силы нетронутыми.  Если же вы в такое положение когда-нибудь попадете и если
притом обладаете сильной и всеобъемлющей волей -  не отчаивайтесь! Даже если
месмерическая сила  не  спасет вас  до  конца,  она  во  всяком случае может
помочь,  -  попробуйте! В данном случае я почувствовал, как в меня вливается
сила,   а  значит  -  ибо  таков  закон  равновесия  в  природе,  -  Уинтерс
соответственно ослаб.  Будь у меня больше времени,  я уверен, что он ни разу
не ударил бы меня даже.
     Для того чтобы принять такое решение,  требуется время,  так же как для
того, чтобы писать о нем. Впрочем, я время это выгадал, пока сидел над своим
опровержением,  набросав его для начала карандашом и  исправляя до  тех пор,
покуда  не  остался  им  доволен;  я  добивался того,  чтобы  оно,  сохраняя
видимость уступки,  в  то  же время представило бы мистеру Уинтерсу правду в
неприкрашенном виде. Сделавши черновик, я его переписал чернилами, и вот его
окончательной   вид   (изменения,   которые   я   внес,   переписывая   его,
незначительны).


ОПРОВЕРЖЕНИЕ

                               Филипу Линчу,
                     редактору голдхиллских "Новостей"

     До  моего  сведения дошло,  будто  генерал  Джон  Б.Уинтерс  усмотрел в
нижеследующей заметке (вклейка),  помещенной в  январском номере  "Народного
трибуна",  прямые обвинения, якобы предъявленные мною лично ему лично, и что
он желает, чтобы я от них отрекся.
     Во уважение к  его просьбе сообщаю,  что,  хотя мы с мистером Уинтерсом
по-разному смотрим на  вещи,  однако,  приняв  во  внимание его  болезненную
чувствительность к  вышеупомянутому вопросу,  я  настоящим заявляю,  что  не
убежден в  обоснованности этих  так  называемых "обвинений" и  надеюсь,  что
тщательное расследование окончательно их опровергнет.
                                                               Конрад Виганд
     Голд-Хилл, января 15-го,
     1870 г.

     Затем я  прочитал вслух свое заявление и передал его мистеру Линчу,  на
что мистер Уинтерс сказал:
     - Это не годится и никак меня не устраивает. - И, обернувшись к мистеру
Линчу, спросил: - Что вы скажете?
     - Признаться, я не вижу тут никакого опровержения.
     - Я тоже,  - сказал Уинтерс. - Собственно говоря, это еще один плевок в
лицо.  Мистер Виганд,  вам придется еще поработать!  Неужели вы думаете, что
такому человеку, как вы, удастся провести такого человека, как я?
     - Сэр, я только в такой форме могу написать опровержение.
     - Сэр, вы ошибаетесь! И если вы осмелитесь еще раз повторить то, что вы
сказали,  вы сделаете это на свой риск, потому что, клянусь таким-то, сэр, я
изобью вас до полусмерти,  а может,  и более того!  Итак, соизвольте понять,
что я требую, чтобы вы подписали заявление, составленное совсем не так!
     - Мистер Уинтерс,  я отнюдь не хочу вас раздражать, но вместе с тем мне
совершенно невозможно написать его  иначе.  Если вы  намерены принудить меня
подписать какой-либо документ,  то извольте продиктовать его Филипу Линчу, и
тогда я,  если только найду возможным,  подпишусь под вашими словами, однако
такого заявления,  какое вы от меня требуете, я подписать не в силах. Уверяю
вас, сэр, что не шучу.
     - Вот что,  сэр. Пора кончать волынку - я и так порядком провозился тут
с вами!  Я поставлю вопрос несколько иначе.  Вам известно, что эти обвинения
(указывая на газету) ложны?
     - Нет.
     - Вам известно, что они основаны на фактах?
     - Лично я не имел возможности убедиться в том.
     - Почему ж вы их у себя напечатали в таком случае?
     - Потому что, если воспринимать их правильно, в контексте, то окажется,
что  то,  что вы  принимаете за  обвинения,  на  самом деле суть серьезные и
дельные  предложения,   высказанные  в   ответ  на   запрос  корреспондента,
собравшего ряд загадочных фактов.
     - Разве вам не  известно,  что мне известно,  что все это не  более чем
клевета?
     - Если так, то почему бы вам не опровергнуть ее и самому не потребовать
расследования?
     - По-вашему,  вы  имеете право заставлять меня заниматься опровержением
всякой чуши, какую вам угодно у себя пропечатать?
     Насколько я помню, я оставил этот вопрос без ответа.
     - Довольно болтовни,  однако, - продолжал он. - Я требую окончательного
ответа: вы автор этой статьи или нет?
     - Честь не дозволяет мне назвать истинного ее автора.
     - Но вы ее видели, прежде чем она пошла в набор?
     - О да, сэр.
     - И вы сочли возможным ее печатать?
     - Разумеется, сэр, иначе я бы ее не пропустил. Об авторстве я ничего не
могу сказать,  что же  касается публикации,  то  тут я  целиком и  полностью
признаю себя ответственным.
     - Так вы отказываетесь от нее или нет?
     - Мистер Уинтерс,  если мой  отказ подписать такой документ и  в  самом
деле повлечет за  собой все,  на что вы тут намекали,  я  попросил бы у  вас
несколько минут, чтобы помолиться.
     - Молиться?! Так-то вас и так! Молиться надо было раньше - тогда, когда
вы писали ваши такие-то и такие-то лживые донесения. Так подпишете или нет?
     - Я уже сказал.
     - То есть вы продолжаете упорствовать?
     - Да, сэр.
     - Так получайте же!
     Тут,  к  великому моему изумлению и  немалому облегчению,  он извлек не
дубинку и не пистолет,  а сыромятный ремень. Этим ремнем он хлестнул меня по
левому уху  сверху вниз,  чуть  не  оборвав его,  следующий удар пришелся по
боковой части черепа.  Затем он отошел,  чтобы лучше нацелиться,  и  я  этим
воспользовался,  чтобы  наконец встать на  ноги,  всей  душой  сожалея,  что
человек,  рожденный достойным,  сильным и благородным, вследствие соблазнов,
осаждающих всякого  в  нашем  штате,  неудачных  знакомств  и  неправильного
направления мыслей может  так  низко  пасть,  чтобы  испытывать своеобразное
удовлетворение от  применения грубой физической силы,  -  впрочем,  остается
уповать на прогресс и  развитие,  и я надеюсь,  что придет пора,  когда Джон
Б.Уинтерс будет в состоянии оценить мои чувства.
     Он  продолжал наносить мне  удары изо  всех своих могучих сил,  пока не
дошел  до  полного изнеможения и  одышки.  Я  продолжал придерживаться своей
системы пассивной обороны,  действуя руками лишь настолько,  насколько этого
требовала необходимость защитить голову и  лицо от дальнейшего увечья.  Сама
боль, причиняемая ударами хлыста, была, конечно, преходяща, к тому же одежда
в  тон  же  степени притупляла остроту ударов,  в  какой  в  настоящее время
скрывает следы, которые последние оставили на моем теле.
     Я уже думал,  что он совсем кончил,  как вдруг, потрясая под самым моим
носом  рукоятью  орудия  моего  избиения,  он  стал  заверять меня,  если  я
правильно его  понял,  что это еще не  все,  прибавив,  что,  если я  посмею
упомянуть его  фамилию в  печати,  в  своей  ли  газете,  или  другом  каком
периодическом издании,  он отрежет мне левое ухо (мне кажется, он не шутил!)
и в таком виде отпустит меня к родным,  дабы я служил живым предостережением
всем несчастным щенкам,  имеющим охоту шантажировать джентльменов и  портить
им репутацию.  Причем,  прибавил он, на этот раз он уже изберет не ремень, а
нож.
     С этими словами он покинул комнату,  а мистер Линч,  кажется, еще в ней
оставался, так как я помню, как опустился на стул рядом с ним и воскликнул:
     - Это  сумасшедший,  совершенно сумасшедший...  Этот шаг его погубит...
это ошибка, и с моей стороны было бы неблагородно, несмотря на то, что он со
мной  столь  дурно  обошелся,  выставлять его  на  публичный позор,  не  дав
одуматься. Я не стану торопиться.
     - Уинтерс в самом деле вне себя сейчас,  -  подтвердил мистер Линч, - в
обычном же своем состоянии это превосходный человек.  Он,  например, сообщил
мне,  что не  вышел вам навстречу,  желая избавить вас от лишнего унижения -
быть подвергнутым порке на людях.
     Полагаю,  что  неосторожное замечание Филипа Линча говорит о  том,  что
мистер Уинтерс предварительно ознакомил его со своими намерениями, каковы бы
они ни были,  -  во всяком случае,  с  намерением оказать на меня физическое
воздействие;  представляю,  впрочем,  другим судить, сколь достоин порицания
журналист, согласившийся заманить слабого, миролюбивого человека, противника
насилия и  притом такого же издателя,  как он сам,  к  себе в  дом,  где его
должны были подвергнуть в лучшем случае ударам ремня,  - и все это только за
то,  что он опубликовал факты,  буквально навязшие на зубах у девяти человек
из десяти, включая сюда и женщин.
     В процессе составления данного отчета мне в голову пришли две возможные
теории, объясняющие примечательное сие покушение:
     Первая.  Не  исключено,  что он  просто-напросто хотел получить от меня
признания,  которые по  характеру своему дали бы  ему возможность,  имея при
этом деньги и  общественное влияние,  засадить меня в  тюрьму по обвинению в
клевете.  Впрочем,  это  не  очень вероятно,  ибо  заявление,  сделанное под
влиянием угроз либо насилия, законом во внимание не принимается и, во всяком
случае,  может  быть  в  суде  удовлетворительным образом  разъяснено.  Надо
полагать,   что   заявление,   которого  от   меня  так  упорно  добивались,
предназначалось для каких-нибудь иных целей.
     Вторая.  Эта  теория  отдает ужасом преднамеренного убийства настолько,
что я  даже с  радостью отказался бы  излагать ее,  если бы не считал,  что,
поскольку  со  мной  решено  покончить  в  наикратчайший  срок,  моя  прямая
обязанность сделать все от меня зависящее,  прежде чем пробьет мой час, хотя
бы для того,  чтобы указать тем,  кто останется после меня, способ подорвать
власть аристократов и  той клики,  чьими стараниями граждане Невады лишились
не только свободы,  но и своего гражданского достоинства. Не выдвигая данную
гипотезу в  качестве официального "иска",  я  все же  полагаю,  что,  будучи
американским гражданином -  даже в  стране,  находящейся во власти Шаронов и
Уинтерсов,  -  я  имею право мыслить и  высказывать свои мысли как по поводу
зверского нападения (тем более что лично являлся объектом его), так и любого
другого   уродливого  явления   нашей   жизни.   Излагаю  нижеследующее  как
предположение,  которое  может  объяснить соответственным властям и  народу,
представителем которых  упомянутые власти  должны  бы  являться,  достоверно
доказанный и  тем  не  менее  исполненный мрачной  таинственности факт.  Вот
предположительный план покушения:  во-первых - терроризировать меня, доказав
мне мою беспомощность,  с помощью угроз,  которые закон, возможно, и не счел
бы за таковые;  во-вторых -  внушить мне,  что я  могу сохранить свою жизнь,
лишь  написав  или  подписав  определенное  заявление,  которое  -  если  не
предпослать ему особого комментария -  меня лично заклеймило бы  пожизненным
позором, а семью обрекло бы на нужду, бесславие и унизительную необходимость
прибегнуть к покровительству богачей;  в-третьих - размозжить мне череп, как
только я  подпишу заявление,  дабы воспрепятствовать мне в  даче последующих
разъяснений,  которые  могли  бы  избавить  меня  от  позора;  в-четвертых -
вынудить Филипа Линча присягнуть в том, что Джон Б.Уинтерс якобы убил меня в
порядке самозащиты,  ибо в  случае признания Джона Б.Уинтерса виновным Линча
привлекли бы  к  суду  как  соучастника.  Если  в  самом деле  замысел Джона
Б.Уинтерса был таков, как я его представляю, то единственно, что спасло меня
от неминуемой гибели, - это упорный отказ дать свою подпись, хотя я искренне
тогда думал, - что своим отказом санкционирую свой смертный приговор.
     Знаменательное утверждение мистера Уинтерса,  будто  он  из  одной лишь
жалости пощадил меня в предыдущую среду, доказывает, что первоначально он не
был намерен выпустить меня из комнаты живым;  и  я  не знаю,  чему приписать
свое чудесное избавление:  месмеризму либо другим невидимым влияниям?  Чем я
более размышляю об  этом,  тем  вероятнее кажется мне  приведенное мной  тут
чудовищное предположение.
     Я  бы  охотно избавил как мистера Уинтерса,  так и  читающую публику от
вышеприведенных сообщений,  если бы  сам мистер Уинтерс хранил молчание,  но
так как он лично высказывался по этому поводу и,  кроме того, повинен в том,
что факты - в сильно искаженном виде - просочились в голдхиллские "Новости",
мой долг -  прежде всего по отношению к себе, а затем и к обществу и ко всей
независимой  и  свободной  прессе  Америки  и  Великобритании -  представить
правдивый  отчет  о  том,  что  даже  голдхиллские "Новости"  и  те  назвали
"безобразным делом", выражая при этом глубокое сожаление по поводу некоторых
ошибок в изложении фактов, происшедших якобы по вине телеграфа (любопытно бы
узнать, кто принимал эти телеграммы?).
     Даже  если  генерал  Уинтерс  в  силу  ряда  соображений  не  посчитает
благоразумным лишить меня жизни в ближайшее время, после появления настоящей
статьи в  печати,  я  не  сомневаюсь ни на минуту (учитывая своеобразные его
взгляды на  мое право -  которое он  отрицает -  критиковать его действия) в
том, что он в конце концов решит предать меня насильственной смерти, хотя до
осуществления его намерения,  может быть, пройдет еще много лет. Несмотря на
это,  лично я  не питаю к  нему какого бы то ни было недоброжелательства.  И
надо  полагать,  что  если  У.К.Ралстон,  Уильям  Шарон  и  прочие заправилы
сан-францисской клики горнопромышленников решат,  что изо всех людей в нашем
штате  вместе  с  Калифорнией ген.  Джон  Б.Уинтерс  -  наиболее  подходящая
кандидатура для  того,  чтобы вершить дела  "Осы",  он  безусловно -  покуда
больше половины акций этой  компании не  будет в  моих руках -  останется на
своем теперешнем посту.
     При  всем  том  я   искренне  призываю  всех,   кто  имеет  сведения  о
злоупотреблениях,  которые возможно устранить путем  гласности (и  желали бы
предать  эти  злоупотребления гласности,  если  бы  могли  чувствовать  себя
уверенными в  том,  что  имена их  сохранятся в  тайне при  любом давлении),
связаться с "Народным трибуном",  - ибо, покуда я жив и покуда у меня хватит
средств,