пользовался его  помощник,  негр.  Это  был первый рейс капитана к  островам
Чинча.  Слава его,  однако,  предшествовала ему -  слава человека, с которым
шутки  плохи и  у  которого кулаки всегда наготове;  слава,  кстати сказать,
вполне  заслуженная.  Сразу  же  по  прибытии на  острова  Блейкли  узнал  о
существовании некоего  Билла  Ноукса,  помощника капитана  одного  торгового
судна.  Подвиги этого  хулигана навязли у  всех  в  зубах.  Он  установил на
острове настоящий режим террора.  В  девять часов вечера,  при  свете звезд,
капитан Нэд  шагал в  одиночестве по  палубе своего судна.  Какая-то  фигура
вскарабкалась по борту и подошла к капитану.
     - Кто идет? - спросил капитан Нэд.
     - Билл Ноукс, первый человек на островах.
     - Что вам здесь нужно?
     - Я  слыхал о  капитане Нэде Блейкли,  и  я не сойду на берег,  пока не
выясню, кого из нас считать первым номером.
     - А,  ну так вы угодили в самый раз - к вашим услугам. Я вас научу, как
являться на корабль без приглашения.
     Тут он схватил Ноукса,  прислонил его к мачте, сделал из его физиономии
котлету и бросил его за борт.
     Эти доводы,  однако,  не показались Ноуксу убедительными.  На следующий
день он вновь явился, вновь его физиономия подверглась кулинарной обработке,
и он вновь полетел за борт вверх тормашками. На этот раз он успокоился.
     Прошла  неделя.  Как-то  в  полдень Ноукс  кутил  на  берегу с  группой
матросов. Подошел черный помощник капитана Нэда, и Ноукс начал задирать его,
пытаясь вызвать на драку. Негр не попался на удочку и ушел. Ноукс последовал
за  ним;  негр  побежал.  Ноукс  выстрелил из  револьвера и  убил  негра.  С
полдюжины капитанов видели всю эту сцену. Ноукс с двумя товарищами укрылся в
кормовой каюте своего корабля и объявил,  что смерть будет наградой всякому,
кто туда сунется.  Никто не пытался следовать за негодяем,  никто и подумать
не  мог о  подобном предприятии.  Ни  суда,  ни полиции на островах не было,
правительства не было:  острова принадлежали Перу,  а  Перу было далеко и не
имело  здесь своих представителей,  от  других стран представителей тоже  не
было.
     Впрочем,  капитан Нэд не слишком ломал себе голову по этому поводу. Ему
до этого дела не было.  Он кипел от бешенства и жаждал правосудия.  В девять
часов вечера он  зарядил свою двустволку,  достал пару наручников,  захватил
корабельный фонарь, вызвал боцмана и сошел на берег.
     - Видите то судно у причала?
     - Так точно, сэр.
     - Это "Венера".
     - Так точно, сэр.
     - Вы... вы знаете меня?
     - Так точно, сэр.
     - Хорошо же. Возьмите фонарь. Держите его под самым подбородком. Я буду
идти за  вами;  это самое ружье будет лежать у  вас на плече дулом вперед...
вот так.  Держите фонарь повыше -  так,  чтобы мне было видно,  что делается
впереди.  Я иду к Ноуксу, захвачу его, а тех молодчиков - под замок. Если вы
сдрейфите... ну, да вы знаете меня!
     - Так точно, сэр.
     Двигаясь  в  таком  порядке,  они  бесшумно вступили на  судно  Ноукса,
подошли к его убежищу;  боцман открыл дверь каюты, и свет его фонаря упал на
трех головорезов, сидящих на полу.
     - Я Нэд Блейкли,  -  сказал капитан Нэд. - Мое ружье направлено на вас.
Без моей команды не  двигаться никому!  Вы  двое становитесь на колени вон в
том углу, лицом к стене, - ну! Билл Ноукс, наденьте-ка эти наручники. Теперь
подойдите поближе.  Закрепите их,  боцман.  Хорошо.  Спокойно,  сэр! Боцман,
вставьте ключ с той стороны.  Ну,  вот вас двоих я запираю; если попытаетесь
проломить дверь... ну, да вы слышали обо мне! Билл Ноукс, проходите вперед -
марш! Готово. Боцман, заприте дверь.
     Ноукс провел ночь на  судне капитана Блейкли,  под  бдительной охраной.
Рано утром капитан Нэд созвал капитанов со всех судов,  стоящих в гавани,  и
пригласил их  с  соблюдением всего флотского церемониала явиться к  нему  на
судно в  девять часов,  так  как в  этот час он  намерен вздернуть Ноукса на
нок-рее.
     - Как? Без суда?
     - Зачем же суд? Ведь он убил негра, ну?
     - Это так. Но неужели вы собираетесь его повесить без суда?
     - Дался вам этот суд! Чего же его судить, когда он убил негра?
     - Послушайте,  капитан Нэд, это никуда не годится. Вы только подумайте,
как все это будет выглядеть.
     - А черта ли в том, как это будет выглядеть! Убил он или не убил негра?
     - Убить-то убил, капитан Нэд, что тут говорить...
     - Ну,  вот я и повешу его - и вся недолга. Чудаки вы, ей-богу! С кем ни
заговори,  всякий рассуждает на  ваш манер.  Ведь все знают,  что Ноукс убил
негра,  все говорят, что Ноукс убил негра, а сами заладили: суд да суд... Не
понимаю я  ваших этих антимоний,  хоть убей!  Судить?  Пожалуйста!  Я  разве
против?  Если,  по-вашему,  так надо,  судите себе. Да я в случае чего и сам
приду помочь,  я разве отказываюсь?  Я ведь только что говорю?  Повременим с
судом  немного:  вот  я  до  обеда управлюсь с  ним  -  как-никак возня ведь
немалая... тут и закопай его и...
     - Как?  Что такое?  Уж  не думаете ли вы сперва повесить его,  а  потом
только судить?
     - А  вы не слышали,  что я сказал,  что повешу его?  В первый раз таких
людей вижу!  Вам-то не все ли равно? Вы попросили меня об одолжении, я что ж
- пожалуйста!  А вы все недовольны.  До или после -  какая разница?  Ведь вы
прекрасно знаете, чем кончится суд. Он убил негра... Э, да некогда мне тут с
вами!  Если вашему помощнику охота посмотреть на казнь,  тащите его с собой.
Он славный малый.
     Все были взволнованы. Капитаны пришли гуртом отговаривать капитана Нэда
от опрометчивого шага.  Они обещали ему устроить суд, выделить для этой цели
самых достойных капитанов из своей среды,  набрать присяжных;  они обязались
повести  дело  со  всей  серьезностью,  беспристрастно выслушать  стороны  и
учинить справедливый суд над обвиняемым.  Они говорили,  что то, что задумал
капитан Нэд, равносильно убийству и что если он будет упорствовать и повесит
обвиняемого на своем корабле, он сам, согласно американским законам, попадет
на скамью подсудимых. Они умоляли его одуматься. Капитан Нэд сказал:
     - Джентльмены,  я  не  упрям и  не  глух  к  доводам разума.  Я  всегда
стремлюсь поступать по  правилам,  когда только это возможно.  Много ли  вам
потребуется времени?
     - Да не очень.
     - А  когда вы  кончите,  мне  можно будет взять его на  берег и  тут же
повесить?
     - Если он будет признан виновным, его повесят без особых проволочек.
     - Как то есть "если"? Во имя Нептуна, неужто он невиновен?! Ей-богу, не
понимаю! Ведь вы все знаете, что он виновен!
     Наконец  им  удалось убедить его  в  том,  что  они  никакой каверзы не
замышляют. Тогда он сказал:
     - Ну, хорошо. Вы себе судите его, а я тем временем займусь его совестью
и приготовлю его к отбытию -  кто-кто,  а он-то нуждается в подготовке,  и я
вовсе не хочу отправить его на тот свет без пропуска.
     Еще  одно осложнение!  Наконец они  растолковали ему,  что  присутствие
обвиняемого необходимо на суде.  Затем сообщили,  что пришлют охрану,  чтобы
вести его на суд.
     - Ну нет,  сэр,  я  сам приведу его -  уж я его не выпущу из своих рук,
будьте покойны! К тому же мне все равно надо сходить к себе за веревкой.
     Суд  собрался  с  соответственными  церемониями,  присяжных  привели  к
присяге,  и капитан Нэд вошел, одной рукой ведя заключенного, в другой держа
веревку и  библию.  Он сел рядом со своим пленником и  велел суду "сняться с
якоря  и  поднять паруса".  Затем  он  обвел  присяжных испытующим взором и,
обнаружив среди них двух головорезов -  друзей Ноукса,  подошел к ним и этак
по-дружески шепнул:
     - Вы пришли сюда мешать,  так ведь? Смотрите же, голосуйте как надо - а
не то,  чуть кончится суд,  тут будет двуствольное следствие, и ваши останки
отправятся домой в корзиночках.
     Предостережение это  возымело  действие.  Присяжные единогласно вынесли
решение: "Виновен".
     Капитан Нэд вскочил и сказал:
     - Ну,  пошли,  брат,  теперь  ты  уж  мой!  Джентльмены,  вы  прекрасно
справились со своей задачей. Пожалуйте за мной, и вы убедитесь, что и я свое
дело знаю. Тут до ущелья одна миля ходу.
     Суд объявил ему, что для казни назначено должностное лицо и что...
     Но  тут  переполнилась чаша терпения капитана Нэда.  Гнев его  не  имел
границ. Вопрос о должностном лице тактично замяли.
     Когда дошли до ущелья, капитан Нэд забрался на дерево, приладил петлю и
накинул ее  на  шею приговоренного.  Затем он  раскрыл библию и  снял шляпу.
Выбрав наудачу какую-то  главу,  он  прочел ее с  начала до конца,  глубоким
басом и с непритворным чувством. Затем сказал:
     - Ты, парень, сейчас снимешься с якоря и должен будешь рапортовать; чем
короче у  человека протокол его  грехов,  тем  для  него  лучше.  Вот  ты  и
разгрузись,  брат,  чтобы не краснеть за свой судовой журнал.  Признайся же,
что ты убил негра!
     Молчание. Долгая пауза.
     Капитан прочел еще  одну  главу,  делая время от  времени остановку для
вящей внушительности.  Затем произнес горячую,  убедительную проповедь и под
конец повторил свой вопрос:
     - Ты убил негра?
     Злобный  оскал  -  и  молчание.  Капитан  проникновенным голосом прочел
первую и  вторую главы книги Бытия,  помолчал с минуту,  благоговейно закрыл
библию и сказал с заметным удовлетворением:
     - Ну вот. Четыре главы. Не всякий бы возился с тобой, как я.
     Затем  вздернул приговоренного,  закрепил веревку на  дереве;  простоял
возле  него  полчаса,  следя  за  стрелкой часов,  и  наконец  передал  тело
казненного судьям. Немного спустя он еще раз взглянул на неподвижный труп, и
по его лицу пробежала тень сомнения: казалось, совесть в нем зашевелилась...
какое-то недовольство собой... Он произнес со вздохом:
     - А может быть, следовало его сжечь? Не знаю... я хотел как лучше.
     Когда  эта  история стала известна в  Калифорнии (дело было  в  "старое
время"),  она вызвала много разговоров,  но  ни  в  какой мере не  повредила
популярности капитана. Скорее наоборот. Калифорния того времени была страной
самого  простодушного и  примитивного правосудия и  умела  ценить  тех,  кто
руководствовался теми же принципами.


ГЛАВА X

     "Западный еженедельник".  -  Находчивый редактор.  -  Роман. - Автор со
слабостью. - Иона переплюнут. - Старый лоцман. - Шторм на канале. - Чудесное
спасение.

     В  разгар нашего бума порок распустился пышным цветом.  Кабаки ломились
от клиентов,  не говоря о полицейских участках,  игорных притонах, публичных
домах и тюрьмах - этих непременных спутниках процветания в приисковом районе
(впрочем,  не только в приисковом районе,  но и всюду).  В самом деле, разве
это не так? Пухлая папка полицейских протоколов - самый верный признак того,
что торговля процветает и что у публики много денег.  Есть, правда, еще один
признак;  он  обычно появляется последним,  но  зато его  появление уже  без
всяких  сомнений означает,  что  бум  достиг своего апогея.  Признак этот  -
рождение "литературного" журнала.  И  вот,  в  Вирджинии рождается "Западный
еженедельник",  посвященный литературе.  Писать в  этом журнале предлагалось
всем литераторам.  Редактором пригласили мистера Ф.  Этот боец, искушенный в
чернильных стычках, обладал счастливым даром лаконично и точно выражать свои
мысли.  Так,  когда он  был  редактором "Юнион",  какой-то  из  его недругов
поместил  в  другой  газете  довольно  косноязычную и  неуклюжую ругательную
статью,  размазав ее на целых два столбца.  Мистер Ф. блестяще сразил автора
статьи  с  помощью  одной-единственной строчки,  которая на  первый  взгляд,
казалось,  заключала в себе искренний и в высшей степени лестный комплимент,
ибо,  написав:  "Логика  нашего  противника напоминает нам  мир  божий",  он
положился на память читателя.  В развернутом виде эта фраза из апостольского
послания  звучит  так:   "И  мир  божий,  который  превыше  всякого  ума..."
Комплимент довольно двусмысленный.
     Ему  же  принадлежит острота по  адресу  обитателей одного захолустного
городишки,  обреченных на  полуголодное существование,  так как единственную
статью дохода составляли для них путники,  следовавшие по почтовому тракту и
иногда останавливавшиеся здесь на  какие-нибудь сутки,  то,  по  утверждению
мистера Ф.,  соответственное место в "Отче наш" у них читали так:  "Заезжего
гостя даждь нам днесь".
     Мы возлагали большие надежды на "еженедельник".
     Все,  конечно,  понимали,  что тут не  обойтись без романа,  который бы
печатался из  номера в  номер;  было решено бросить все  силы на  это  дело.
Миссис Ф.  была искусной сочинительницей рафинированной школы - не знаю, как
еще  назвать такую школу,  где  все  герои изысканны и  все совершенны.  Она
написала первую  главу,  где  вывела блондинку столь  же  прекрасную,  сколь
простодушную,  у  которой жемчуга и  поэзия не сходили с уст,  а добродетель
граничила с эксцентричностью.  Кроме того,  она вывела молодого французского
герцога,  невыносимо  утонченного и  влюбленного в  блондинку.  В  следующем
номере мистер Ф.  подхватил ее рассказ:  на сцене появились блестящий юрист,
который занялся запутыванием дел герцога по имению,  и  ослепительная девица
из высшего света,  которая стала заманивать герцога в  свои сети,  лишая тем
блондинку аппетита.  Мистер  Д.,  мрачный  и  кровожадный редактор одной  из
ежедневных  газет,   выступил  в  третьем  номере  с  фигурой  таинственного
розенкрейцера{252},  который  переплавлял металлы,  вел  полночные беседы  с
сатаной в  пещере и  составлял гороскоп всех героев и героинь,  суля им уйму
неприятностей в  будущем  и  вызывая  у  публики  трепетный и  благоговейный
интерес к дальнейшему развитию романа. Еще он ввел наемного убийцу в плаще и
маске и пустил его охотиться за герцогом по ночам, с отравленным кинжалом. С
легкой  руки  мистера  Д.   в  роман  попал  кучер-ирландец  с  великолепным
ирландским говором; его он определил к великосветской деве - возить любовные
записочки герцогу.
     Примерно в  эту пору в Вирджинии появился незнакомец не совсем трезвого
поведения,  но с литературными наклонностями;  это был несколько потрепанный
субъект, впрочем, тихий и безропотный, даже, можно сказать, скромный. Он был
так мягок, манеры его - пьян ли он был, или трезв - так приятны, что всякий,
с  кем он приходил в  соприкосновение,  испытывал невольную симпатию к нему.
Представив неопровержимые доказательства того,  что владеет пером, он просил
литературной работы, и мистер Ф. тотчас предложил ему участвовать в создании
нашего романа. Его глава должна была следовать за главой мистера Д., а после
него наступала моя очередь. Что же вы думаете - этот тип тут же напивается и
затем,  придя домой,  дает простор своему воображению,  пребывающему в  этот
момент в  состоянии хаоса,  и  притом хаоса  деятельного до  чрезвычайности.
Результат нетрудно себе представить.  Пролистав предыдущие главы, он увидел,
что  героев  и  героинь набралось достаточно,  остался ими  вполне доволен и
решил не вводить новых персонажей;  со всей решительностью, навеянной виски,
и с тем легким самодовольством,  которое оно дарует своим ревностным слугам,
он  любовно принялся за  труд;  чтобы эпатировать читателя,  женил кучера на
великосветской девице;  герцога,  сенсации ради,  женил на мачехе блондинки;
лишил  наемного  убийцу  жалованья;  заставил пробежать черную  кошку  между
розенкрейцером и  сатаной;  предал  имения  герцога в  руки  злодея  юриста,
которого заставил под влиянием запоздалых упреков совести допиться до  белой
горячки с последующим самоубийством;  кучеру сломал шею;  вдову его обрек на
общественное презрение, забвение, нищету и чахотку, блондинку утопил, причем
она  оставила свою одежду на  берегу -  конечно,  с  приложением записки,  в
которой прощала герцога и  желала ему  счастья в  жизни;  открыл герцогу,  с
помощью  непременной родинки  на  левом  плече,  что  он  женился  на  своей
собственной,  тщетно разыскиваемой матери и погубил свою собственную, тщетно
разыскиваемую  сестру;   во  имя  поэтического  возмездия  довел  герцога  и
герцогиню до приличествующего им самоубийства;  заставил землю разверзнуться
и  поглотить розенкрейцера,  сопроводив этот процесс,  как водится,  громом,
дымом и запахом серы;  и в заключение обещал в следующей главе дать описание
общего для всех накопившихся трупов дознания,  а также заняться единственным
персонажем,  оставшимся в  живых,  -  сатаной -  и поведать о его дальнейшей
судьбе!
     Все это было изложено необычайно гладким слогом и  в  таком невозмутимо
серьезном тоне,  что мертвый задохнулся бы  от смеха.  Тем не менее рукопись
вызвала бурю  негодования.  Остальные сочинители были  взбешены.  Благостный
незнакомец,  лишь  вполовину  протрезвевший,  стоял  под  беспощадным  огнем
упреков и брани,  растерянный и смиренный, переводя взгляд с одного из своих
хулителей на другого, не понимая, каким образом он навлек на себя эту грозу.
Когда его коллеги наконец немного поутихли,  он  мягко,  подкупающим голосом
отвечал им,  что хотя и не помнит в точности,  что именно написал, но знает,
что старался писать как можно лучше и что целью своей поставил сделать роман
не только приятным и правдоподобным, но также поучительным и...
     Тут  он  вновь  подвергся  бомбардировке.  Коллеги  обрушились  на  его
неудачные эпитеты,  смяв их целой бурей насмешек и брани. Осада продолжалась
долго.  Всякий раз как новичок пытался смягчить неприятельский гнев, он лишь
заново навлекал его  на  себя.  Наконец он  предложил переписать всю  главу.
Военные  действия приостановились.  Страсти  постепенно улеглись,  воцарился
мир, и пострадавший отступил без потерь в направлении к своей цитадели.
     Однако на пути туда он поддался дьявольскому искушению и снова напился.
И снова предался своей бешеной фантазии.  Он заставил своих героев и героинь
выкидывать еще более лихие коленца,  чем прежде;  и при всем том в новом его
творении  ощущался  все  тот  же  покоряющий  дух  какой-то  порядочности  и
искренности.  Он поставил своих персонажей в невероятные положения, заставив
их  проделывать самые  удивительные номера  и  произносить престранные речи!
Впрочем,  эту  его  главу  невозможно  описать.  Чудовищная  по  композиции,
художественно нелепая,  она к  тому же  была снабжена примечаниями не  менее
изумительными,  чем самый текст. Мне запомнилась одна из "ситуаций"; приведу
ее,  ибо по  ней можно судить об  остальном.  Он изменил характер блестящего
юриста,  сделал его прекрасным,  благородным человеком, снабдил его славой и
богатством и  определил его  возраст  в  тридцать  три  года.  Затем  открыл
блондинке - с помощью розенкрейцера и мелодраматического негодяя, - что в то
время как герцог пылал неподдельной страстью к  ее,  блондинкиным,  деньгам,
он,  с  другой  стороны,  питал  тайную склонность к  великосветской девице.
Задетая за живое,  она отторгла свое сердце от обманщика и  с  удесятеренной
страстью подарила это сердце юристу,  который,  в свою очередь, ответствовал
ей со всем рвением.  Однако родители блондинки и  слышать об этом не хотели.
Им в  семью нужен был герцог,  на этом они стояли твердо;  правда,  они сами
признавали,  что,  если бы  не  герцог,  кандидатура юриста была бы  для них
приемлема. У блондинки, как и следовало ожидать, открылась чахотка. Родители
встревожились.   Они  умоляли  ее  выйти  замуж  за  герцога,  но  блондинка
упорствовала и  продолжала  чахнуть.  Тогда  они  составили  план  действий.
Блондинку попросили потерпеть еще год и один день, посулив, что, если она по
истечении этого срока все  еще  не  будет чувствовать себя в  силах выйти за
герцога,  ей будет дано согласие на брак с юристом.  Как они и предвидели, в
результате этой  меры  к  блондинке  вернулись жизнерадостность и  здоровье.
Затем  родители  приступили  к  выполнению следующего пункта  своего  плана.
Вызвали  до