х  -  пяти  кварталов,  занятых  белыми,  обшитыми тесом
лавчонками,  слишком  высокими,  чтобы  усесться  на  них,  но  недостаточно
высокими для  других целей;  попросту говоря -  очень низенькими.  Они тесно
лепились друг к  другу,  словно на  этой огромной равнине не  хватало места.
Тротуар  был  деревянный,  из  плохо  пригнанных досок,  имевших обыкновение
громыхать под ногами.  В центре города, напротив лавок, находилась "плаца" -
неотъемлемая принадлежность всех  городов  по  ту  сторону  Скалистых гор  -
просторная,  ровная  неогороженная площадь с  шестом свободы{101} посредине,
чрезвычайно  удобная  для  открытых  торгов,  продажи  лошадей,  многолюдных
сборищ,  а также для привала погонщиков скота.  Кроме главной улицы, к плаце
примыкали под  углом еще  два  ряда лавок,  контор и  конюшен.  В  остальном
Карсон-Сити был скорее разбросанным городом.
     Нас познакомили с  несколькими гражданами Карсон-Сити -  и  на почтовом
дворе,  и  по пути из гостиницы к дому губернатора,  -  в частности с некиим
мистером  Гаррисом,  восседавшим  верхом  на  коне;  он  начал  было  что-то
говорить, но вдруг прервал самого себя:
     - Простите,  одну минуточку,  -  вон там свидетель, который показал под
присягой,  что  я  участвовал в  ограблении калифорнийской почтовой  кареты.
Наглое вмешательство в  чужие дела,  сэр,  -  я  ведь  даже незнаком с  этим
субъектом.
     Он  подъехал к  свидетелю и  стал укорять его при помощи шестизарядного
револьвера,  а  тот  оправдывался таким же  способом.  Когда все заряды были
выпущены, свидетель вернулся к прерванному занятию (он чинил кнут), а мистер
Гаррис,  вежливо поклонившись нам,  поскакал домой;  из  его  простреленного
легкого и продырявленного бедра струйки крови стекали по бокам лошади,  что,
несомненно,  служило к ее украшению.  Впоследствии, каждый раз, когда Гаррис
при мне стрелял в кого-нибудь, я вспоминал свой первый день в Карсон-Сити.
     Больше мы в тот день ничего не видели,  - было уже два часа и, согласно
обычаю,  поднялся ежедневный "невадский зефир"; он гнал перед собой огромную
тучу пыли,  высотой с Соединенные Штаты, если поставить их стоймя, и столица
территории Невада скрылась из глаз. Однако кое-что, не лишенное интереса для
приезжих,  все же удалось подсмотреть, ибо гигантская завеса пыли была густо
усеяна  предметами -  одушевленными и  неодушевленными,  -  которым,  строго
говоря, не место в воздушном пространстве; они сновали взад-вперед, мелькали
там и сям,  то появляясь,  то исчезая в бурлящих волнах пыли;  шляпы, куры и
зонты парили в поднебесье;  чуть пониже -  одеяла,  жестяные вывески,  кусты
полыни и кровельная дранка;  еще пониже -  половики и бизоньи шкуры, затем -
совки  и  ведерки для  угля;  уровнем ниже  -  застекленные двери,  кошки  и
младенцы;  еще ниже -  рассыпанные дровяные склады,  легкие экипажи и ручные
тележки;  а в самом низу,  всего в тридцати - сорока футах от земли, бушевал
ураган кочующих крыш и пустырей.
     Это все-таки не  мало.  Я  мог бы  увидеть и  больше,  если бы  пыль не
запорошила мне глаза.
     Кроме шуток,  Невадский ветер -  это далеко не пустяк.  Он валит легкие
строения,  сдувает гонтовые крыши, а железные свертывает, как нотную бумагу,
иногда опрокидывает почтовую карету и  вытряхивает вон  пассажиров;  местное
предание гласит,  что  здесь так  много плешивых потому,  что ветер вырывает
волосы,  пока люди следят за  полетом своих шляп;  в  летние дни  на  улицах
Карсон-Сити всегда царит оживление,  ибо  множество граждан скачет вокруг не
дающихся в руки шляп, точно служанки, которые гоняются за пауком.
     "Невадский зефир"  -  сугубо  евангельский ветер,  поскольку  никто  не
знает,  "откуда он  приходит"{102}.  То  есть никто не  знает,  где он берет
начало.  А приходит он с запада, из-за гор; но если перевалить через хребет,
то по ту сторону его нет и следа! Вероятнее всего, его нарочно изготовляют с
этой целью на  горной вершине,  откуда он  и  пускается в  путь.  Это весьма
пунктуальный ветер,  по  крайней  мере  летом.  Его  служебные часы  с  двух
пополудни до двух часов ночи;  и  всякий,  кто дерзнет выйти из дому в  этот
промежуток времени, должен учитывать силу ветра, иначе его отнесет на добрую
милю в  сторону от  того места,  куда он  отправился.  Но как только невадец
попадает в  Сан-Франциско,  он  первым делом жалуется на нестерпимый ветер с
моря! Такова уж человеческая природа.
     Пышный  дворец,  занимаемый  губернатором территории  Невада,  оказался
деревянным домиком  в  один  этаж,  разделенным на  две  тесные  каморки,  с
навесом,  подпертым столбами,  над входной дверью; такое великолепие внушало
гражданам уважение,  а индейцам -  благоговейный трепет.  Резиденции недавно
прибывших  верховного судьи  территории и  его  помощника,  а  также  других
представителей Вашингтона были менее роскошны.  Все  они  снимали комнату со
столом частным образом, и спальня служила им одновременно и приемной.
     Мы с  братом поселились на "ранчо" одной почтенной француженки по имени
Бриджет  О'Фланниган,   верной  соратницы  губернатора.   Она   знавала  его
превосходительство   в   счастливую   пору   его   жизни,   когда   он   был
главнокомандующим  нью-йоркских  полицейских  сил,   и  не  покинула  его  в
несчастии,  когда он  стал  губернатором Невады.  Комната наша  помещалась в
первом этаже и выходила на площадь. После того как мы поставили там кровать,
столик,  два стула, казенный несгораемый шкаф и Полный толковый словарь, еще
осталось место для одного, а то и двух посетителей, - если немного растянуть
стены.  Но  стенам это не  вредило -  по крайней мере перегородкам,  ибо они
состояли  просто-напросто из  белой  мешковины,  протянутой из  одного  угла
комнаты в другой. В Карсон-Сити это было общим правилом, перегородки другого
образца -  редким исключением. И если вы стояли в темной комнате, а у вашего
ближайшего соседа горел свет  -  бывало,  что  тени на  нашей стене выдавали
преинтересные тайны!  Зачастую для перегородки использовали несколько старых
мешков  из-под  муки;   в   таком  случае  разница  между  простонародьем  и
аристократией  заключалась  в  том,   что  стены  первых  не  имели  никаких
украшений,  стены  же  вторых  блистали  примитивной росписью,  а  именно  -
красными и синими клеймами мукомолов.  Иногда высшие слои общества, заботясь
об убранстве своего жилья,  наклеивали на мешковину картинки,  вырезанные из
"Харперс  уикли".   А   люди   богатые  и   просвещенные  даже  обзаводились
плевательницами  и   другими   предметами   обихода,   свидетельствующими  о
склонности к роскоши и неге*.  В нашей комнате был ковер и глазурованный таз
для умывания.  По  этой причине остальные жильцы миссис О'Фланниган питали к
нам лютую ненависть.  Когда мы  прибавили еще занавеску из крашеной клеенки,
мы,  можно сказать,  рисковали жизнью.  Во избежание кровопролития я покинул
нашу комнату и  обосновался наверху,  среди плебеев без  чина и  звания,  на
одной из четырнадцати сосновых коек,  которые стояли двумя длинными рядами в
помещении, занимавшем весь верхний этаж.
     ______________
     *  Невадцы  люди  обидчивые  и  не  прощают  шуток,  поэтому  я  должен
оговориться,  что мое описание касается только общего правила, в Карсон-Сити
было много достойных исключений из этого правила -  выбеленные потолки и  не
плохо обставленные дома. (Прим. автора.)

     Компания, в которую я попал, оказалась превеселой. По большей части это
были люди,  принадлежавшие к свите губернатора в Нью-Йорке и Сан-Франциско и
добровольно последовавшие за ним сюда,  рассудив, что в предстоящей драке за
мелкие должности и  крохи земных благ им  кое-что,  может быть,  перепадет и
дела их  поправятся,  а  хуже не будет,  потому что некуда.  Они были широко
известны  под   именем  "Ирландская  бригада",   хотя  ирландцев  среди  них
насчитывалось  всего  лишь  четыре  или  пять.   К  немалому  огорчению  его
превосходительства,  человека по  натуре  очень  доброго,  его  верные слуги
вызывали много толков,  особенно расстроился он,  когда прошел слух, что это
наемные  убийцы,  которых он  привез  с  собой  для  того,  чтобы  в  случае
надобности без шума сократить число избирателей, голосующих за демократов!
     Миссис  О'Фланниган давала  им  стол  и  квартиру за  десять долларов в
неделю с каждого,  и они весьма охотно давали взамен расписки. Их это вполне
устраивало,  но  Бриджет вскоре  обнаружила,  что  расписки,  которые нельзя
учесть ни в одном банке,  -  дело неподходящее для пансиона в Карсон-Сити. И
она  стала  приставать к  губернатору,  чтобы  он  нашел занятие для  членов
бригады.  Ее  назойливые требования и  их настойчивые просьбы наконец довели
его до тихого отчаяния, и он призвал бригаду пред свои светлые очи. Затем он
сказал:
     - Господа,  я решил поручить вам полезную и прибыльную работу - работу,
которая обеспечит вам отдых на  лоне природы и  будет содействовать развитию
ваших умственных способностей путем неустанных наблюдений и исследований.  Я
хочу, чтобы вы провели съемку для железной дороги на запад от Карсон-Сити до
определенного пункта. Как только откроется сессия законодательного собрания,
я проведу соответствующий закон и улажу вопрос о вознаграждении.
     - Что? Железную дорогу через горы Сьерры-Невады?
     - Ну, ведите съемку на восток до определенного пункта!
     Он  сделал из них землемеров,  топографов и  так далее и  выпустил их в
пустыню.  Вот это был отдых так отдых!  "Отдыхали" пешком, таща на себе цепи
через  пески  и  заросли полыни,  под  палящим солнцем,  среди костей павших
животных,  в  обществе койотов и  тарантулов.  "Романтическое приключение" -
дальше ехать некуда!  Они вели съемку очень медленно, очень осторожно, очень
тщательно.  Первую неделю они каждый вечер возвращались домой все в пыли,  с
натертыми ногами,  усталые и  голодные,  но  очень веселые.  Они приносили с
собой тарантулов - огромных волосатых пауков, - сажали их в банки с крышками
и  ставили на полку.  Начиная со второй недели им пришлось ночевать в  поле,
так как они сильно продвинулись на восток. Они неоднократно просили уточнить
местоположение "определенного пункта",  но  никаких разъяснений не получали.
Наконец,  в ответ на особенно настойчивый вопрос:  "Как далеко на восток?" -
губернатор Най прислал телеграмму:
     "До  Атлантического океана,  черт вас  возьми!  Потом перекиньте мост и
продолжайте!"
     Это ускорило возвращение пропыленных тружеников -  они послали рапорт и
прекратили работу.  Но  губернатор остался очень  доволен;  он  сказал,  что
миссис О'Фланниган все равно взыщет с него деньги за содержание бригады, так
по крайней мере он хоть потешится над ними;  и добавил с милой улыбкой - как
в  былые времена,  -  что  велит им  проложить дорогу в  Юту,  а  потом даст
телеграмму Бригему, чтобы он их повесил за нарушение границ!
     Бригада принесла с собой еще тарантулов,  и, таким образом, на полках в
нашей комнате разместился целый зверинец. Среди них были такие огромные, что
своими волосатыми сильными ногами они  могли обхватить блюдце,  а  когда они
считали,  что  чувства их  оскорблены или пострадала их  честь,  они глядели
такими свирепыми головорезами,  каких больше не  сыщешь в  животном царстве.
Стоило  чуть-чуть  стукнуть по  их  стеклянной темнице,  как  они  мгновенно
вскакивали, готовые к драке. Гордые? Надменные? Да они подбирали соломинку и
ковыряли  в  зубах  не  хуже  любого  члена  конгресса.  В  первую  ночь  по
возвращении бригады, как обыкновенно, дул яростный "зефир", и около полуночи
с  соседней конюшни сорвало крышу,  и  один угол ее  продырявил стену нашего
ранчо.  Все разом проснулись,  вся бригада вскочила, как по тревоге, в узком
проходе между рядами коек все впотьмах налетали и валились друг на друга.  В
самом  разгаре суматохи Боб  Г***,  спавший крепким сном,  вдруг подпрыгнул,
спросонья сбил головой полку и заорал во все горло:
     - Берегись, ребята, - тарантулы повылезали!
     Поднялась паника.  Боясь наступить на тарантула, никто уже не покушался
выбежать из комнаты.  Все кинулись ощупью искать убежища - все влезли кто на
сундучок,  кто на койку.  Затем наступила тишина -  зловещая тишина,  полная
страха,  ожидания,  жути.  Комната тонула в непроглядном мраке, и можно было
только   вообразить,   как   выглядели   четырнадцать   полуодетых   мужчин,
скорчившихся на  койках и  сундуках,  ибо увидеть их  никто не мог.  Немного
погодя тишина стала  прерываться,  слышались знакомые голоса,  и  по  голосу
можно было определить,  куда кто забился,  да и другие звуки,  когда один из
них  шарил по  одеялу или  менял позу,  выдавали местоположение страдальцев.
Лишних слов  никто не  тратил -  просто слышался тихий возглас "ой!",  затем
громкий  стук,   и  всем  было  ясно,  что  данный  джентльмен  почувствовал
прикосновение волосатого одеяла или  еще чего-нибудь к  своему голому телу и
соскочил с  койки  на  пол.  Потом  опять  воцарялась тишина.  Через  минуту
кто-нибудь произносил, заикаясь:
     - Ч-ч-что-то ползет у меня по затылку!
     Время от времени слышалась приглушенная возня и  горестное "о господи!"
- это означало, что кто-то удирает от чего-то, что он принял за тарантула, и
при этом не  мешкает.  Вдруг из  угла комнаты донесся истошный пронзительный
вопль:
     - Поймал!  Я  поймал его!  (Пауза и вероятная перемена декорации.) Нет,
это он поймал меня! Неужто никто не догадается принести фонарь?
     Фонарь явился в ту же минуту, и внесла его миссис О'Фланниган, которая,
хоть ей и не терпелось поскорее узнать, велик ли урон, причиненный нахальной
крышей,  все  же,  встав с  постели и  засветив фонарь,  благоразумно решила
подождать немного и  убедиться,  кончил  ли  ветер  свою  работу наверху или
взятый им подряд обязывает его к большему.
     Зрелище,   открывшееся  взорам,  когда  фонарь  осветил  комнату,  было
безусловно живописно и,  быть может, рассмешило бы кого-нибудь, но только не
нас. Мы торчали в довольно странных позах - и в не менее странных туалетах -
на  ящиках,  сундучках и  койках,  но  мы  были слишком перепуганы,  слишком
несчастны, чтобы видеть в этом смешное, и ни на одном лице не мелькнуло даже
тени улыбки.  Я  уверен,  что никогда больше не испытаю страданий горше тех,
которые я  перенес за  эти  несколько ужасных минут  в  полном мраке,  среди
кровожадных тарантулов.  Я  перескакивал с койки на койку,  с ящика на ящик,
охваченный смертельным страхом,  и  каждый раз,  как  я  касался чего-нибудь
ворсистого,  мне казалось, что в меня впиваются ядовитые зубы. Лучше идти на
войну,  чем снова пережить этот ужас.  Впрочем, никто не пострадал. Тот, кто
думал,  что тарантул "поймал" его,  ошибался - просто он защемил палец между
досками ящика.  Ни  одного из  сбежавших тарантулов мы больше не видели.  Их
было штук десять. Мы зажгли свечи и гонялись за ними повсюду, но без успеха.
Легли ли мы после этого обратно в постель?  И не подумали. Даже за деньги мы
не согласились бы это сделать.  Остаток ночи мы провели,  играя в криббедж и
зорко следя, не появится ли где неприятель.


ГЛАВА XXII

     Сын набоба. - Поход на озеро Тахо. - Чудесные виды. - Катание по озеру.
- Под открытым небом. - Целительный климат. - Заявка на земельный участок. -
Огораживание и стройка.

     Стоял конец августа,  погода была великолепная, на небе - ни облачка. В
две-три недели новый край, в котором я очутился, так очаровал меня, что я на
время  отложил свое  возвращение в  Штаты.  Мне  очень  нравилось щеголять в
потрепанной шляпе с опущенными полями, синей шерстяной рубашке, заправленных
в сапоги штанах, радуясь отсутствию сюртука, жилета и подтяжек. Я чувствовал
себя   отчаянным  головорезом,   "буяном"  (как   выражается  историк  Иосиф
Флавий{108}  в  превосходной главе  о  разрушении  храма).  Что  могло  быть
увлекательней и  романтичней!  И в довершение всего я стал правительственным
чиновником,  правда  только  для  пущей  важности.  Должность моя  оказалась
чистейшей синекурой.  Делать мне  было абсолютно нечего,  и  жалованья я  не
получал.  Я числился личным секретарем его величества Секретаря, но писанины
на двоих не хватало.  Поэтому мы с Джонни К. развлекались как могли. Джонни,
сын  набоба из  штата  Огайо,  приехал сюда  в  расчете на  отдых и  сильные
ощущения.  Расчеты его оправдались.  Так как все в один голос твердили нам о
волшебной красоте озера Тахо,  то  нас наконец разобрало любопытство,  и  мы
решили отправиться туда.  Трое или четверо из членов бригады уже побывали на
озере,  приглядели лесные участки на его берегах и заготовили в своем лагере
запас провианта.  Итак,  мы навьючили на себя одеяла,  захватили по топору и
пустились в  путь с твердым намерением тоже приглядеть себе участок в лесу и
разбогатеть.  Шли мы пешком. Читатель, вероятно, предпочтет сопровождать нас
сидя в седле.  Нам сказали,  что до озера одиннадцать миль. Сначала мы долго
шли по ровной дороге, потом вскарабкались на гору высотой эдак в тысячу миль
и  поглядели вниз.  Озера здесь не  было.  Мы спустились по противоположному
склону,  пересекли долину и опять влезли на гору, высотой уже в три - четыре
тысячи миль,  и опять поглядели вниз.  Озера и там не было. Усталые, потные,
мы присели отдохнуть и, наняв нескольких китайцев, препоручили им проклинать
тех,  кто  нас обманул.  Это нас освежило,  и  мы  с  удвоенной решимостью и
энергией зашагали дальше.  Еще два -  три часа нелегкого пути -  и вот озеро
внезапно открылось нашим взорам:  водная гладь великолепной синевы, поднятая
на шесть тысяч триста футов над уровнем моря, в кольце горных вершин, одетых
в вечные снега и вознесенных еще на полных три тысячи футов выше. Озеро было
громадное,  овальной формы, и чтобы объехать его кругом, пришлось бы покрыть
миль восемьдесят,  а  то и все сто.  Я смотрел на его тихие воды,  на четкие
очертания отраженных в  них гор,  и  думал о том,  что такой красоты нигде в
мире больше не увидишь.
     Мы нашли ялик,  принадлежавший бригаде,  и пересекли глубокий залив, за
которым,  по всем приметам,  лежал лагерь.  На весла я  посадил Джонни -  не
потому,  что мне не хотелось грести,  просто у меня кружится голова, когда я
еду задом,  да еще должен при этом работать.  Зато я правил рулем. До лагеря
было три мили,  добрались мы туда уже в сумерки и вышли на берег измученные,
голодные, как волки. В тайнике среди валунов мы разыскали съестные припасы и
котелки,  и,  несмотря на смертельную усталость,  я  уселся на камень и стал
надзирать за  Джонни,  пока тот  собирал хворост и  готовил ужин.  Не  много
найдется людей,  которые,  измотавшись за день,  как я, столь самоотверженно
отказались бы от отдыха.
     Ужин был чудесный -  горячие лепешки, поджаренное сало и черный кофе. И
безлюдье вокруг нас тоже было чудесное.  На лесопилке,  расположенной в трех
милях  от  нас,  работали несколько рабочих,  но,  кроме них,  на  пустынных
берегах озера не набралось бы и  полутора десятка людей.  Мрак сгустился,  в
небе зажглись звезды и  алмазами рассыпались по зеркальной глади,  а  мы еще
долго сидели,  задумчиво покуривая трубки,  окутанные торжественной тишиной,
забыв об  усталости и  лишениях.  Потом мы расстелили одеяла на теплом песке
между двумя валунами и улеглись спать, предоставив муравьям беспрепятственно
проникать сквозь прорехи в  нашей одежде и  исследовать нас с головы до ног.
Ничто не  могло нарушить сковавший нас сон,  ибо мы честно заслужили его,  и
если на нашей совести и были грехи,  то угрызения нам волей-неволей пришлось
отложить до утра.  Дремота уже туманила сознание,  когда поднялся ветерок, и
мы уснули, убаюканные плеском волн о берег.
     По ночам на озере Тахо всегда очень холодно, но у нас было много одеял,
и мы не озябли.  Мы спали так крепко,  что ни разу не повернулись во сне, и,
проснувшись на рассвете,  сразу вскочили - отдохнувшие, полные сил и кипуче