о нефтяном озере,  содер-
жавшем по меньшей мере пять миллионов баррелей нефти, которую до сих пор
не было возможности перегнать к морю для погрузки  на  суда;  нефть  эта
хранилась прямо под открытым небом в естественной котловине, огражденной
земляной дамбой.
   - Сколько ты стоишь? - задал он пеону вопрос, казалось бы, не имевший
никакого отношения к делу.
   Тот не понял.
   - Сколько стоит твоя одежда - все, что на тебе есть?
   - Половина песо... нет, даже половина половины песо, - уныло признал-
ся пеон, оглядывая то, что осталось от его лохмотьев.
   - А что у тебя еще есть? Бедняга развел руками в  знак  своей  полной
нищеты и горестно ответил:
   - У меня нет ничего, кроме долга. А должен я две  сотни  и  пятьдесят
песо. Я до самой смерти с этим долгом не разделаюсь: как больному не из-
бавиться от рака, так и мне от него. Вот почему я в рабстве у  плантато-
ра.
   - Хм! - Френсис не мог удержаться от улыбки.  -  Ты  стоишь,  значит,
двести пятьдесят песо - все равно что  ничего;  это  даже  не  цифра,  а
абстрактная отрицательная величина, существующая  лишь  в  представлении
математика. И вот этот-то нуль сжигает сейчас на  миллионы  песо  нефти.
Ведь если почва здесь рыхлая, легко размываемая и нефтепровод подтекает,
то может загореться все нефтяное поле, а это уже миллиард долларов убыт-
ку. Знаешь ли, ты не абстрактная величина в двести пятьдесят долларов  -
ты настоящий hombre!
   Из всей этой речи пеон не понял ничего, кроме слова "hombre".
   - Я человек, - горделиво сказал он, выпячивая грудь и  поднимая  свою
окровавленную голову. - Да, я hombre, я - майя.
   - Разве ты индеец из племени майя? - усомнился Френсис.
   - Наполовину, - нехотя признался пеон. - Мой отец - тот настоящий ма-
йя. Он жил в Кордильерах, но женщины майя не нравились  ему.  И  вот  он
влюбился в метиску из tierra canente [15]. От нее родился  я;  но  потом
она ушла от отца к негру из Барбадоса, а мой отец вернулся в Кордильеры.
Мне тоже, как и  отцу,  суждено  было  влюбиться  в  метиску  из  tierra
caliente. Она требовала денег, а я так любил ее, что совсем потерял  го-
лову и продал себя за двести песо. С тех пор я больше не видел ни ее, ни
денег. Вот уже пять лет, как я пеон. Пять лет я был рабом и получал  по-
бои, - и что же? - теперь я должен не двести, а двести пятьдесят песо.
   Пока Френсис Морган и многострадальный потомок племени майя  пробира-
лись в глубь Кордильер, стремясь нагнать своих, а нефтяные поля Хучитана
продолжали пылать, выбрасывая в воздух черные клубы дыма, далеко  впере-
ди, в самом сердце Кордильер, назревали события,  которым  суждено  было
свести вместе и преследуемых и преследователей: Френсиса,  Генри,  Леон-
сию, ее родных и пеона - с одной стороны, а с другой стороны - плантато-
ров, отряд жандармов во главе с начальником полиции и Альвареса Торреса,
которому не терпелось поскорее добиться не только обещанных Риганом  де-
нег, но и руки Леонсии Солано.
   В пещере сидели мужчина и  женщина.  Женщина-метиска  была  молода  и
очень хороша собой. Она читала вслух при свете  дешевенькой  керосиновой
лампы, в руках у нее был переплетенный  в  телячью  кожу  том  сочинений
Блэкстона [16] на испанском языке. И мужчина и  женщина  были  босые,  в
холщовых рясах с капюшоном, но без рукавов. У  молодой  женщины  капюшон
был отброшен назад, и ее черные густые волосы рассыпались по плечам. А у
старика капюшон был надвинут на лоб, как у монаха. Его  лицо  аскета,  с
острыми чертами, выразительное и одухотворенное, дышало силой,  -  такое
лицо могло быть только у испанца. Такое же лицо, наверное,  было  у  Дон
Кихота. Только глаза старика были закрыты, его окружала вечная тьма сле-
поты. Никогда не мог бы он увидеть мельницу и пожелать сразиться с нею.
   Он сидел в позе роденовского "Мыслителя" и  рассеянно  слушал  чтение
красавицы метиски. Но он вовсе не был мечтателем и не в его натуре  было
сражаться с мельницами, как это делал Дон Кихот.  Несмотря  на  слепоту,
закрывавшую от него мир непроницаемой пеленой, это был человек действия,
и душа у него не была слепа: он безошибочно проникал в глубь вещей и яв-
лений, равно как и в человеческие сердца, умел видеть и тайные пороки  и
чистые, благородные цели.
   Движением руки он остановил чтицу и стал размышлять вслух о прочитан-
ном.
   - Законы, созданные людьми, - медленно, но убежденно произнес  он,  -
сводятся в наши дни к состязанию умов. Они зиждутся не на  справедливос-
ти, а на софистике. Законы создавались для блага людей, но в  толковании
их и применении люди пошли по ложному пути. Они приняли путь к  цели  за
самую цель, метод действий - за конечный результат. И все же законы есть
законы, они необходимы, они полезны. Но в наши дни их применяют вкривь и
вкось. Судьи и адвокаты мудрствуют, состязаясь друг с другом в  изворот-
ливости ума, похваляются своей ученостью и совсем забывают об  истцах  и
ответчиках, которые платят им и ждут от них не изворотливости и  ученос-
ти, а беспристрастия и справедливости.
   И все-таки старик Блэкетон прав. В основе законов,  как  краеугольный
камень, на котором стоит цитадель правосудия, лежит горячее и  искреннее
стремление честных людей к беспристрастию и справедливости.  Но  что  же
говорит на этот счет Учитель? "Судьи и адвокаты оказались весьма изобре-
тательными". И законы, созданные для блага людей, были  столь  изобрета-
тельно извращены, что теперь они уже не служат защитой ни обиженному, ни
обидчику, а лишь разжиревшим судьям да тощим, ненасытным адвокатам,  ко-
торые покрывают себя славой и наживают толстое брюхо,  если  им  удается
доказать, что они умнее своих противников и даже самих судей,  выносящих
приговор.
   Он замолчал и задумался все в той же позе роденовского "Мыслителя", -
казалось, он взвешивал судьбы мира; метиска сидела  и  ждала  привычного
знака, чтобы возобновить чтение. Наконец, выйдя из  глубокого  раздумья,
старик заговорил:
   - Но у нас здесь, в панамских Кордильерах, закон сохранился  во  всей
своей неприкосновенности - справедливый, беспристрастный  и  равный  для
всех. Он служит не на благо какому-то одному человеку и не на благо  бо-
гачам. Справедливому и беспристрастному судье  более  пристала  холщовая
одежда, нежели тонкое сукно. Читай  дальше.  Мерседес.  Блэкетон  всегда
прав, если его правильно читать. По-твоему, это парадокс? Да! Но,  кста-
ти, все современные законы тоже парадокс. Читай же  дальше!  Блэкетон  -
это сама основа человеческого правосудия, но - более! - сколько  хитроу-
мия пускают в ход умные люди, чтобы прикрыть именем  Блэкстона  то  зло,
которое они творят.
   Минут через десять слепой философ приподнял голову, понюхал воздух  и
жестом остановил девушку. Следуя его примеру, она тоже  втянула  в  себя
воздух.
   - Может, это гарь от лампы, о Справедливый! - предположила она.
   - Нет, это горит нефть, - возразил слепой. - Лампа тут ни при чем.  И
горит где-то далеко. Мне еще послышались выстрелы в ущелье.
   - А я ничего не слышала... - начала было метиска.
   - Дочь моя, ты же зрячая, ты не нуждаешься в таком остром слухе,  как
я. В ущелье стреляли. Прикажи моим детям выяснить, в чем дело,  и  доло-
жить.
   Почтительно поклонившись старику, который хоть и не видел ее, но при-
вык ухом различать каждое ее движение и потому знал,  что  она  поклони-
лась, молодая женщина приподняла полог из одеял и вышла на дневной свет.
У входа в пещеру сидели два пеона. У каждого  было  ружье  и  мачете,  а
из-за пояса торчало лезвие ножа. Девушка  передала  им  приказание;  оба
вскочили и поклонились, но не ей, а тому невидимому,  от  кого  исходило
приказание. Один из них постучал мачете по камню, на котором только  что
сидел, потом приложил к нему ухо и прислушался.  Камень  этот  прикрывал
рудную жилу, тянувшуюся через всю гору и выходившую в этом месте на  по-
верхность. А за горой, на противоположном склоне, в орлином  гнезде,  из
которого открывалась великолепная панорама отрогов Кордильер, сидел дру-
гой пеон. Он приложился ухом к такой же глыбе кварца  и  отстучал  ответ
своим мачете. Затем он подошел к высокому полузасохшему дереву, стоявше-
му шагах в шести от него, сунул руку в дупло и дернул за висевшую внутри
веревку, как звонарь на колокольне.
   Но никакого звука не последовало. Вместо этого могучий  сук,  ответв-
лявшийся наподобие семафорной стрелки от главного ствола на высоте пяти-
десяти футов, дернулся вверх и вниз, как и подобает семафору. В двух ми-
лях от него, на гребне горы, ему ответили с помощью такого же дерева-се-
мафора. А еще дальше, вниз по склонам, засверкали ручные зеркала,  отра-
жая солнечные лучи и посредством их передавая приказание слепого из  пе-
щеры. И скоро вся эта часть Кордильер заговорила условным языком  звеня-
щих рудных жил, солнечных бликов и качающихся веток.
   Энрико Солано, прямой и подтянутый, точно юноша индеец,  скакал  впе-
ред, стараясь возможно выгоднее воспользоваться преимуществом во  време-
ни, которое давал ему арьергардный бой Френсиса; Алесандро и Рикардо бе-
жали рядом, держась за его стремена, тогда как Леонсия и Генри Морган не
слишком торопились то она, то он непрестанно оглядывались, чтобы  прове-
рить, не догоняет ли их Френсис. Придумав какой-то предлог, Генри повер-
нул обратно. А минут через пять и Леонсия, не менее его тревожившаяся  о
Френсисе, тоже решила вернуться. Но ее лошадь, не желая отставать от ко-
ня Солано, заупрямилась, встала на дыбы, принялась бить ногами и,  нако-
нец, остановилась. Леонсия спрыгнула с седла и, бросив поводья на землю,
как это делают панамцы, вместо того чтобы стреножить или привязать осед-
ланную лошадь, пешком пошла назад. Она шла так быстро, что почти нагнала
Генри, когда он повстречал Френсиса и пеона. А через минуту оба -  Генри
и Френсис - уже бранили ее за безрассудство, но в голосе у каждого  неп-
роизвольно звучали любовь и неясность, вызывавшие ревность соперника.
   Любовь настолько полонила их, что они уже ни о чем не думали и потому
были буквально ошеломлены, когда из джунглей вдруг выскочил отряд  план-
таторов с ружьями. Несмотря на то, что беглый пеон, на  которого  тотчас
посыпался град ударов, был обнаружен в их обществе, никто не  тронул  бы
Леонсию и обоих Морганов, если бы хозяин пеона,  давний  друг  семейства
Солано, оказался здесь. Но приступ малярии, трепавший его через два  дня
на третий, свалил плантатора, и он лежал теперь, дрожа от озноба,  непо-
далеку от пылающего нефтяного поля.
   Тем не менее плантаторы, избив пеона до того, что он упал на колени и
с рыданиями стал просить о пощаде, отнеслись рыцарски вежливо к  Леонсии
и не слишком грубо к Френсису и Генри, хотя и связали им руки назад, пе-
ред тем как подняться по крутому склону к тому месту, где у них были ос-
тавлены лошади. Зато на пеоне они продолжали срывать свой гнев с  прису-
щей латиноамериканцам жестокостью.
   Однако им не суждено было добраться до места и  привести  туда  своих
пленников. Радостно вопя, на склоне вдруг появились жандармы во главе со
своим начальником и Альваресом Торресом.  Мгновенно  у  всех  заработали
языки: в нарастающем гуле  голосов  тонули  вопросы  тех,  кто  требовал
объяснения, и ответы тех, кто пытался что-то объяснить. А  пока  длилась
эта сумятица и все кричали, не слушая друг друга, Торрес, кивнув Френси-
су и с победоносной усмешкой взглянув на Генри, подошел к Леонсии и, как
настоящий идальго, почтительно склонился перед нею.
   - Послушайте! - тихо сказал он, заметив ее жест, исполненный отвраще-
ния. - Не ошибитесь относительно моих намерений. Поймите меня правильно.
Я здесь, чтобы спасти вас и защитить от любой беды. Вы - владычица  моих
грез. Я готов умереть ради вас - и  умер  бы  с  радостью,  хотя  с  еще
большей радостью готов жить для вас.
   - Я вас не понимаю, - резко отвечала она. - Разве речь идет  о  нашей
жизни или смерти? Мы никому не причинили зла. Ни  я,  ни  мой  отец,  ни
Френсис Морган, ни Генри Морган. Поэтому, сэр, нашей жизни не может нич-
то угрожать.
   Генри и Френсис подошли к Леонсии и стали рядом с нею, стараясь, нес-
мотря на общий крик и гам, не пропустить ни слова из ее разговора с Тор-
ресом.
   - Генри Моргану, несомненно, грозит смерть через повешение, - настаи-
вал Торрес. - Достоверно доказано, что он убил Альфаро  Солано,  родного
брата вашего отца и вашего родного дядюшку. Спасти  его  невозможно.  Но
Френсиса Моргана я мог бы наверняка спасти, если...
   - Если - что? - спросила Леонсия, крепко стиснув зубы, точно тигрица,
схватившая добычу.
   - Если... вы будете благосклонны ко мне и выйдете за меня замуж, -  с
невозмутимым спокойствием закончил Торрес, хотя в глазах  обоих  гринго,
беспомощно стоявших рядом со связанными руками,  одновременно  вспыхнуло
желание убить его на месте.
   В порыве искренней страсти Торрес схватил руки  Леонсии  в  свои,  но
прежде метнул быстрый взгляд в сторону Морганов и еще раз убедился,  что
они не могут причинить ему никакого вреда.
   - Леонсия, - умоляющим тоном сказал он, - если я стану  вашим  мужем,
я, возможно, кое-что смогу сделать для  Генри.  Мне  даже,  может  быть,
удастся спасти ему жизнь, если он согласится немедленно покинуть Панаму.
   - Ах ты испанская собака! - прохрипел Генри, тщетно пытаясь  высвобо-
дить связанные назад руки.
   - Сам ты американский пес! - крикнул Торрес и наотмашь  ударил  Генри
по зубам.
   В тот же миг Генри поднял ногу и так двинул Торреса в бок, что тот не
устоял и отлетел к Френсису; Френсис, в свою очередь,  не  замедлил  как
следует пнуть его с другого бока. Так они  кидали  Торреса  друг  другу,
точно футболисты, пасующие мяч, пока жандармы, наконец, не схватили их и
не принялись, пользуясь их беспомощностью, избивать.  Торрес  не  только
поощрял жандармов возгласами, но и сам вытащил  нож;  дело,  безусловно,
кончилось бы кровавой трагедией, как это нередко случается, когда  вски-
пит оскорбленная латиноамериканская кровь, если бы  вдруг  не  появилось
десятка два вооруженных всадников, которые бесшумно  выехали  из-за  де-
ревьев и так же бесшумно стали хозяевами положения.  Иные  из  этих  та-
инственных незнакомцев были одеты в парусиновые рубашки и штаны,  другие
- в длинные холщовые рясы с капюшонами.
   Жандармы и плантаторы в ужасе попятились, крестясь и бормоча молитвы.
   - Слепой разбойник! - Суровый судья! - Это его люди! - Мы погибли!  -
неслось со всех сторон.
   Только один многострадальный пеон метнулся вперед и упал на  окровав-
ленные колени перед человеком со  строгим  лицом,  который,  как  видно,
предводительствовал людьми Слепого разбойника.  Из  уст  пеона  полились
громкие жалобы и мольбы о справедливости.
   - А знаешь ли ты, о какой справедливости просишь? - гортанным голосом
спросил его предводитель отряда.
   - Да, о Суровой Справедливости, - ответил пеон. - Я знаю, что  значит
обращаться к Суровой Справедливости, и все же обращаюсь, потому что жаж-
ду справедливости, и дело мое - правое.
   - Я тоже требую Суровой Справедливости! - воскликнула Леонсия,  свер-
кая глазами. И тихо добавила, обращаясь к Френсису и Генри: - Какова  бы
ни была эта Суровая Справедливость.
   - Едва ли это будет хуже того, что мы можем ожидать от Торреса и  на-
чальника полиции, - в тон ей шепнул Генри и, смело шагнув вперед,  обра-
тился к предводителю отряда: - Я тоже требую Суровой Справедливости.
   Вожак кивнул.
   - И я тоже, - сначала шепотом, а затем громко заявил Френсис.
   Жандармам, как видно, было все равно, а плантаторы дали  понять,  что
готовы подчиниться любому приговору, какой соблаговолит им вынести  Сле-
пой разбойник. Запротестовал только начальник полиции.
   - Быть может, вы не знаете, кто я? - чванливо спросил он. - Я - Мари-
ано Веркара-и-Ихос, представитель старинного именитого рода,  всю  жизнь
занимающий высокие должностные посты. Я - начальник полиции Сан-Антонио,
ближайший друг губернатора, доверенное лицо правительства Панамской рес-
публики. Я носитель закона. Вообще в стране нашей существует только один
закон и одна справедливость - для всей Панамы и для  Кордильер  тоже.  Я
протестую против того, что вы тут установили у себя в горах закон, кото-
рый называете Суровой Справедливостью. Я пошлю солдат арестовать  вашего
Слепого разбойника и упрячу его в Сан-Хуан, чтобы  сарычи  склевали  там
его.
   - Я бы советовал вам все-таки не забывать, -  насмешливо  предупредил
Торрес разбушевавшегося начальника полиции, - что вы не в Сан-Антонио, а
в дебрях Хучитана. И у вас здесь нет никакой армии.
   - Вот эти двое - нанесли они обиду кому-нибудь из  тех,  кто  взывает
сейчас к Суровой Справедливости? - резко спросил вожак.
   - Да, - заявил пеон. - Они били меня. Все меня били. И вот  эти  тоже
били - без всякой причины. У меня рука вся в крови, а тело в ссадинах  и
кровоподтеках. Я снова прошу защиты и обвиняю этих двух  в  несправедли-
вости.
   Вожак кивнул и жестом приказал своим людям разоружить пленных и  при-
готовиться в путь.
   - Справедливости!.. Я  тоже  требую  справедливости,  одинаковой  для
всех! - крикнул Генри. - А у меня руки связаны за  спиной.  Пусть  тогда
всех свяжут или же развяжут и нас. Ведь связанному идти трудно.
   Тень улыбки мелькнула на губах вожака, и он велел своим людям  разре-
зать ремни - убедительное доказательство того,  что  жалоба  Генри  была
справедлива.
   - Ух! - Френсис лукаво посмотрел на Леонсию и Генри. -  Если  мне  не
изменяет память, то этак миллион лет тому назад я жил в одном тихом, за-
холустном городишке под названием Нью-Йорк, где мы наивно мнили себя от-
чаянными головорезами, потому что резались в  гольф,  воевали  с  Тамма-
ни-холлом [17], как-то раз помогли отправить на электрический стул  инс-
пектора полиции и лихо брали прикуп, имея четыре взятки на руках.
   - Ух ты! - воскликнул через полчаса Генри, когда они вышли  на  пере-
вал, с которого открывался вид на панораму вершин. - Ух ты черт рогатый!
Эти длиннорясые парни с ружьями совсем уж не  такие  дикари.  Смотри-ка,
Френсис! Да у них тут целая система сигнализации! Видишь вот это дерево,
а потом вон то, большое, на другой стороне ущелья. Посмотри, как  у  них
качаются ветки.
   Последние несколько миль пленников вели с завязанными глазами, затем,
не снимая с них повязок, впустили в пещеру, где царил тот, кто олицетво-
рял Суровую Справедливость. Когда повязки были сняты с их глаз, они  об-
наружили, что находятся в просторной и высокой пещере,  освещенной  мно-
жеством факелов, а перед ними на троне, высеченном  в  скале,  восседает
слепой старец в холщовой рясе; у ног его,  касаясь  плечом  его  колена,
примостилась красавица метиска.
   Слепец заговорил; голос у него был чистый и звонкий,  как  серебряный
колокольчик, а речь - человека, умудренного годами  и  тяжким  жизненным
опытом.
   - Вы взывали к Суровой Справедливости. Я слушаю.  Кто  требует  бесп-
ристрастного и справедливого решения?
   Все невольно подались назад, и даже у начальника полиции  не  хватило
храбрости протестовать против законов Кордильер.
   - Тут среди вас есть женщина, - продолжал Слепой разбойник.  -  Пусть
она говорит первая. Все смертные - и  мужчины  и  женщины  -  виновны  в
чем-нибудь или по крайней мере окружающие считают их виновными.
   Генри и Френсис хотели было удержать Леонсию, но она, одарив  каждого
из них улыбкой, посмотрела на Справедливого судью и звонким голосом  от-
четливо произнесла:
   - Я виновна лишь в том, что помогла своему жениху избежать  казни  за
убийство, которого он не совершал.
   - Я выслушал тебя, - сказал Слепой разбойник. - Подойди ко мне.
   Люди в рясах подвели Леонсию к слепцу и  заставили  опуститься  перед
ним на колени; оба влюбленных в нее Моргана с волнением следили за  каж-
дым ее движением. Метиска положила руку старика на голову Леонсии. С ми-
нуту в пещере царило торжественное молчание, - пальцы слепца  лежали  на
лбу Леонсии