твенного достоинства.
   Прошло еще несколько минут, и  Лайонел  понял,  что  он  присутствует  на
собрании, призванном обсудить политическое  положение  в  стране,  однако  с
какой именно целью, это было ему еще неясно.  По  каждому  вопросу  выступал
один или два оратора, причем их сугубо провинциальная манера  выражаться  не
оставляла  сомнения  в  том,  что  это  простые   торговцы   или   городские
ремесленники. Если не все, то, во всяком случае, большинство  ораторов  были
столь хладнокровны и осторожны в своих речах, что их искренность можно  было
бы подвергнуть сомнению, если  бы  не  прорывавшиеся  порой  резкие  и  даже
язвительные обличения королевских министров и не великолепное единодушие при
голосовании. Было принято несколько резолюций, в которых самый  умеренный  и
сдержанный  протест  удивительным  образом  сочетался  с  самыми  смелыми  и
решительными требованиями  соблюдения  конституционных  принципов.  Ни  один
голос не прозвучал против, и тем не менее в зале царило  такое  спокойствие,
словно все это  никого  заживо  не  задевало.  Лайонела  поразил  язык  этих
резолюций, составленных чрезвычайно ясно и просто и  вместе  с  тем  не  без
известной элегантности выражений, в которых ясно проглядывал трезвый  и  еще
не  искушенный  в  витиеватых  периодах  политических  речей  ум  городского
ремесленника. Взгляд молодого офицера перебегал с  одного  лица  на  другое,
стараясь найти тех, кто был тайным  вдохновителем  разыгравшейся  перед  его
глазами сцены, и вскоре один из присутствующих приковал к себе его внимание.
Это был человек средних лет; вся  его  внешность  -  лицо,  осанка,  одежда,
видневшаяся из-под плаща, - указывала, что он принадлежит к  более  высокому
сословию, нежели большинство собравшихся. Окружавшие его люди выказывали ему
знаки глубокого, но лишенного всякого подобострастия почтения. Раз  или  два
руководители собрания, отойдя с этим человеком в сторону, о чем-то горячо  с
ним совещались, и это послужило причиной  возникших  у  Лайонела  подозрений
относительно тайной роли привлекшего к себе его внимание незнакомца. Однако,
несмотря на внезапно пробудившуюся в душе молодого офицера антипатию к этому
человеку,  который,  как  ему  казалось,   злоупотребляя   своим   влиянием,
подстрекал других к неповиновению, он не мог не признаться себе в  том,  что
открытое, отважное и удивительно привлекательное выражение  лица  незнакомца
производило  весьма  благоприятное  впечатление.   Хотя   стоявшие   впереди
временами заслоняли незнакомца от Лайонела, молодой офицер не спускал с  нею
глаз, и вскоре его пристальный  и  исполненный  любопытства  взгляд  привлек
внимание незнакомца, после чего взоры их скрещивались не раз и были  взаимно
выразительны. Наконец председатель объявил, что  все  вопросы  разрешены,  и
закрыл собрание.
   Лайонел, стоявший в глубине зала, прислонившись к стене, позволил  общему
потоку увлечь его за собой в темный коридор -  тот,  который  и  привел  его
сюда. Он остановился, поджидая своего скрывшегося куда-то спутника и надеясь
в глубине души, что ему удастся увидеть поближе человека, чья  наружность  и
поведение так его заинтересовали. Он не заметил, что толпа быстро поредела и
в коридоре, кроме него, осталось всего несколько человек,  и  не  подумал  о
том, что сам может теперь привлечь к себе внимание и  возбудить  подозрения.
Внезапно за его спиной раздался голос:
   - Явился ли майор Линкольн сегодня к своим соотечественникам как человек,
который сочувствует им, или как баловень судьбы - офицер английской армии?
   Перед ним стоял тот самый человек, которого он безуспешно пытался увидеть
в толпе.
   - Разве сочувствие к угнетенным несовместимо с верностью моему  государю?
- промолвил Лайонел.
   - Да, как это явствует из  поведения  многих  храбрых  англичан,  которые
поддерживают наше правое дело, - мягко сказал незнакомец,  -  а  ведь  майор
Линкольн наш соотечественник.
   - Пожалуй, с моей стороны было бы  неблагоразумно  отречься  в  настоящую
минуту от этого наименования, сударь, каковы  бы  ни  были  мои  чувства,  -
высокомерно улыбнувшись, отвечал Линкольн. - Я бы не сказал, что это  здание
представляется мне столь же безопасным местом для выражения  моих  симпатий,
как городской плац или Сент-Джемский дворец.
   - Но если бы король присутствовал сегодня здесь,  майор  Линкольн,  разве
пришлось бы ему  услышать  хоть  одно  слово,  противоречащее  тем  законам,
которые объявили его особу священной и неприкосновенной?
   - Если все речи здесь и  подсказывались  верноподданническими  чувствами,
язык их отнюдь не был предназначен для королевских ушей.
   - Но это не язык подобострастия или лести,  а  язык  правды,  которая  не
менее священна, чем права ко роля.
   - Сейчас не место и не  время,  сударь,  обсуждать  права  и  прерогативы
нашего с вами государя. Но, если нам еще доведется  повстречаться  в  месте,
более соответствующем нашему положению, что, судя  по  вашему  обхождению  и
манере изъясняться, я отнюдь не считаю невозможным, поверьте, я  не  премину
стать на защиту его прав.
   Незнакомец понимающе улыбнулся, поклонился и, отступая в глубину  темного
коридора, ответил:
   - Если не ошибаюсь, наши отцы не раз встречались в тех сферах, которые вы
имеете в виду. Не приведи господь, чтобы  встреча  сыновей  оказалась  менее
дружественной.
   Лайонел, оставшись один, ощупью выбрался на улицу, где увидел поджидавших
его Ральфа и Джэба. Не спросив Лайонела о причинах задержки, старик,  как  и
прежде, не обращая ни малейшего внимания на разбушевавшиеся стихии,  зашагал
обратно по направлению к дому миссис Лечмир.
   - Вы имели сейчас возможность познакомиться с настроением народа, - после
непродолжительного молчания  сказал  он.  -  По-прежнему  ли  вы  не  видите
опасности, не верите, что извержение вулкана вот-вот начнется?
   - Конечно. Все, что я сегодня видел и слышал, лишь утверждает меня в моем
мнении, - отвечал Лайонел. - Бунтовщики едва ли станут произносить  накануне
восстания столь рассудительные и умеренные  речи.  И  даже  те,  кто  обычно
служит топливом в костре мятежа, - даже чернь держалась в рамках  законности
и обсуждала свои конституционные права, словно какие-нибудь ученые юристы.
   - Так вы полагаете, что костер  будет  пылать  менее  жарко  оттого,  что
"топливо", как вы выражаетесь, будет хорошо выдержанным и сухим? -  возразил
Ральф. - Вот как судит наша молодежь, получившая образование в чужих землях!
Этот мальчик равняет своих  трезвых  и  рассудительных  соотечественников  с
европейскими крестьянами!
   Эти слова Лайонел расслышал вполне отчетливо, но  дальше  все  слилось  в
нечленораздельное, исступленное бормотание, и смысла его он не уловил.
   Достигнув той части  города,  с  которой  Лайонел  был  уже  знаком,  его
провожатый указал, куда ему нужно идти дальше,  и  покинул  его,  сказав  на
прощание:
   - Я вижу, лишь последний, страшный довод - довод силы - может убедить вас
в том, что американцы  исполнены  твердой  решимости  не  подчиняться  своим
угнетателям. Да минует нас эта беда! Но если  она  нагрянет,  а  она  должна
нагрянуть  неизбежно,  вы  поймете   свою   ошибку,   молодой   человек,   и
откликнетесь, надеюсь я, на зов родины и крови.
   Лайонел хотел что-то возразить, но звук поспешно удаляющихся шагов Ральфа
сделал  всякие  возражения  бессмысленными,  ибо  не  успел  молодой  офицер
раскрыть рот, как  худая  фигура  его  спутника  уже  начала  таять,  словно
призрак, за частой сеткой дождя и вскоре совсем скрылась из глаз, слившись с
ночным мраком, который поглотил вслед  за  тем  и  менее  призрачную  фигуру
дурачка Джэба.;

Глава 7

   Мы все исполним.
   Бедные служаки,
   Когда другие сладко спять в постелях,
   В дождь, в холод, ночью сторожить должны мы.
   Шекспир, "Король Генрих IV"

   На смену ненастью ласково, по-весеннему засияло солнце, и в эти несколько
погожих  дней  Лайонелу  не  довелось  больше  встретиться  с   таинственным
стариком. Джэб же, наоборот, так доверчиво и простодушно следовал повсюду за
молодым офицером, что тронул его сердце, - особенно после того, как  Лайонел
понял, каким насмешкам столь часто подвергали беднягу грубые, невежественные
солдаты.
   Меритон с явной неохотой занялся, по приказу Лайонела, гардеробом Джэба и
сумел заметно облагообразить внешность  своего  подопечного,  хотя  и  ценой
больших  для  него  неудобств.  В  эти  дни  вместе  с  прояснившимся  небом
сгладилось и впечатление, произведенное на Лайонела описанной  в  предыдущей
главе  сценой,  чему  немало  способствовало   также   общество   его   юных
родственниц; которое  весьма  нравилось  ему.  Полуорт  полностью  освободил
приятеля от всех домашних хлопот. Лайонел заметно оживился  и  повеселел,  и
легкое облачко таинственной печали уже  не  затуманивало,  как  прежде,  его
чела.
   Полуорт и Лайонел встретили в Бостоне знакомого офицера, с которым они  в
Англии служили  в  одном  полку;  теперь  он  командовал  ротой  гренадеров,
входившей в состав бостонского гарнизона.  Этот  офицер  -  ирландец  Денные
Макфьюз умел отдать должное кулинарному искусству  капитана  легкой  пехоты,
так как был наделен великолепным аппетитом и любил  вкусно  поесть,  но  сам
отнюдь не обладал теми удивительными научными  познаниями  в  этой  области,
которыми отличался  Полуорт.  Все  это  сделало  его  постоянным  гостем  на
ежевечерних пиршествах, устраиваемых Полуортом в квартире Лайонела.  И  вот,
когда третий кряду погожий день уже начинал клониться к вечеру,  мы  застаем
его в обществе обоих друзей за столом, уставленным яствами, которым Полуорт,
если принять уверения этого последователя Гелиогабала <Гелиогабал -  римский
император (218 - 222), устраивавший  неслыханно  роскошные  пиры.>  посвятил
немало усилий.
   - Словом, майор Линкольн, - сказал Полуорт, уже оседлав своего конька,  -
человек может жить где угодно - в Англии или за ее пределами, безразлично, -
но при непременном условии, что он будет есть вдоволь. Одежда, может быть, и
нужна, но только для внешнего вида, пища же - это  единственное  необходимое
условие существования для всего животного царства, и я считаю,  что  природа
даже обязывает человека по мере сил ублаготворять  свой  желудок...  Я  буду
чрезвычайно признателен вам, Макфьюз, если вы перестанете  резать  это  филе
вдоль волокон.
   - Ну не все ли равно,  Полли,  каким  манером  разрезать  кусок  мяса!  -
возразил  капитан  гренадеров  с  легким  ирландским  акцентом   и   типично
ирландским юмором, искрившимся в его открытом мужественном взгляде. -  Важно
лишь ублаготворить желудок, не так ли?
   - Однако мы должны всячески помогать природе, - серьезно  и  торжественно
возразил Полуорт, которого не так-то легко  было  сбить  с  тона,  когда  он
председательствовал  за  столом.  -  Облегчать  жевание   и   способствовать
пищеварению - это два чрезвычайно важных условия, сэр, особенно для военных,
которые зачастую располагают слишком ничтожным временем для первого и лишены
возможности подремать после еды, чтобы спокойно завершить второе.
   - Он разглагольствует, как провиантмейстер, который  не  успел  подтянуть
обозы и хочет, чтобы одного рациона хватило  на  двоих,  -  сказал  Макфьюз,
подмигивая Лайонелу. -  В  таком  случае,  Полли,  вам  следует  перейти  на
картофель. Его вы можете резать и вдоль и поперек, если он не  разварен,  не
опасаясь за состояние его волокон.
   - Прошу прощения, капитан Макфьюз, - сказал Полуорт. - Картофель вовсе не
следует резать, а только мять... Я не знаю  овоща,  которым  бы  так  широко
пользовались и так мало понимали в нем толк.
   - Вот как! Значит, вы,  Питер  Полуорт,  капитан  легкой  пехоты,  хотите
научить Денниса Макфьюза,  как  есть  картофель!  -  расхохотался  гренадер,
опуская вилку и нож. - Я готов уступить первенство англичанину во всем,  что
касается рыцарского обращения с  говядиной,  -  будь  то  филе  или  огузок,
пожалуйста, на здоровье! - но у  меня  на  родине  каждая  ферма  наполовину
болото, а наполовину - картофельное  поле,  и  тут  вы,  сэр,  легкомысленно
посягнули на священную собственность ирландца!
   - Обладание какой-либо вещью и умение ею пользоваться - далеко не одно  и
то же...
   - В таком случае, я обладаю и тем и другим, - снова  прервал  его  пылкий
ирландец, - особенно когда речь идет о кусочке Зеленого  острова.  Разрешите
старому  солдату  Ирландского  королевского  полка  резать   свою   еду   по
собственному вкусу. Ставлю свое месячное жалованье - а для меня это  то  же,
что для майора сказать: "Иду на тысячу", - что вы понятия не имеете  о  том,
сколько блюд можно приготовить и сколько их каждый день готовится в Ирландии
из такой простой штуки, как картофель.
   - Его можно варить, и можно печь, и можно  иногда  начинять  им  домашнюю
птицу, и...
   -  Этим  пусть  старухи  занимаются!  -  снова  прервал  его  Макфьюз,  с
неизъяснимым  презрением  махнув  рукой.  -  Вот,  сэр,  слушайте:  мы  едим
картофель с маслом и без масла, считайте - это уже два блюда; затем мы  едим
его в мундире и...
   - ..без мундира, -  смеясь,  подхватил  Лайонел.  -  Мне  думается,  этот
занимательный диспут может продолжить наш Джэб, который, я вижу, как  раз  в
эту минуту поглощает предмет вашего ученого спора,  насаженный  на  вилку  в
предпоследнем из вышеописанных состояний.
   - Поскольку разрешить этот вопрос по плечу разве только царю Соломону,  -
отозвался Макфьюз, - то не лучше ли  нам  сделать  арбитром  нашего  хозяина
мистера Сета Седжа, который, судя по выражению его лица, унаследовал, должно
быть, частицу мудрости древнего иудейского монарха?
   - Какой же Сет монарх? - вмешался Джэб, оторвавшись от своего  картофеля.
- Монарх - это король, надутый, важный, а сосед Седж пускает к себе Джэба  и
дает ему поесть, как добрый христианин.
   - Рассуждения этого малого не лишены здравого смысла, майор  Линкольн,  -
сказал Полуорт. - Он чутьем умеет отличить добро от зла - недаром он наносит
визиты в часы еды.
   - Боюсь, что бедняге просто нечего есть дома, - сказал Лайонел. -  А  так
как он был одним из первых,  с  кем  я  свел  знакомство,  возвратившись  на
родину, то по моей просьбе мистер Седж открыл ему доступ сюда в любое  время
дня и прежде всего - в те часы, когда он может отдать дань твоему искусству,
Полуорт.
   - И очень хорошо, - сказал Полуорт. - Гастрономическая неискушенность так
же мила мне, как девичья наивность... Будьте так любезны, Макфьюз,  отрежьте
мне грудку этого дикого гуся... Нет, нет, повыше, пожалуйста.
   Прелестные птицы несколько жестковаты возле крыльев...
   Впрочем, простота в принятии пищи - в этом секрет жизни, господа.  Ну,  и
еще, конечно, в том, чтобы еды было вдоволь.
   - На этот раз вы правы, - смеясь, отвечал гренадер, - ибо этот  гусь  был
одним из фланговых стаи и проделал вдвое больше маневров, чем все остальные,
а может быть, я разрезал и его не так, как следует... Однако, Полли, вы  еще
не рассказали нам, каковы ваши успехи в рядах легкой пехоты.
   Капитан  Полуорт,  который  к  этому  времени  уже   успел   основательно
ублаготворить  свой  желудок,  утратив  вместе  с  тем  значительную   часть
предобеденной важности, ответил на сей раз куда менее высокомерно:
   - Если Гедж не произведет  какой-нибудь  реформы  в  наших  занятиях,  он
загоняет нас насмерть. Ты,  верно,  слышал,  Лео,  что  все  фланговые  роты
освобождены от несения караула для обучения новым приемам. Они полагают, что
тем самым облегчили нашу  участь,  но  единственное  облегчение,  которое  я
ощущал, наступает в  те  минуты,  когда  раздается  команда  остановиться  и
открыть огонь.  Тут,  признаться,  секунды  этак  две  испытываешь  воистину
райское блаженство.
   - Вот уже вторую неделю я  беспрерывно  убеждаюсь  в  этом,  слушая  твои
стоны, - заметил  Лайонел.  -  Но  что  вы  думаете  по  поводу  этих  новых
упражнений, капитан Макфьюз? Не задумал ли Гедж чего-нибудь  помимо  обычных
маневров?
   - Вы спрашиваете меня о вещах, сэр, которые мне совершенно неизвестны,  -
отвечал гренадер. - Я солдат и повинуюсь приказу, не  пытаясь  проникнуть  в
его цель и не рассуждая. Мне известно только  одно:  как  гренадеры,  так  и
легкая пехота освобождены от  несения  караульной  службы,  и  мы  ежедневно
отмеряем довольно изрядные  концы  маршем  и  контрмаршем,  к  чрезвычайному
огорчению нашего Полли, который теряет в весе с такой же быстротой, с  какой
приобретает выправку.
   -  Вы  находите,  Мак?  -  обрадованно  вскричал  Полуорт.  -  Значит,  я
проделываю эти треклятые упражнения не совсем зря? Обучать  нас  муштре  они
поставили коротышку Гарри Скипа, а у него, мне кажется,  самые  непоседливые
ноги во всем войске его королевского величества.
   Вы согласны со мной, мистер Седж? Вас, кажется, необычайно  заинтересовал
этот вопрос?
   Уже упоминавшийся выше персонаж, к которому были обращены слова капитана,
стоял, окаменев, с тарелкой в руке, весь обратившись в слух, словно  предмет
разговора пригвоздил его к месту, однако глаза его  были  при  этом  опущены
долу, и он даже отвернулся от собеседников, как бы  не  желая  привлекать  к
себе внимания. Сет Седж был владельцем дома, в котором Лайонел  снимал  себе
квартиру. Семью свою он только что отправил в деревню - он объяснял это тем,
что ему трудно прокормить ее в городе, где царит такой застой в делах, - сам
же  остался  дома,  Чтобы  охранять   свою   собственность   и   обслуживать
постояльцев. Человека этого  можно  было  признать  воплощением  душевных  и
телесных  качеств,  отличающих  определенную  часть  его  соотечественников.
Немного выше среднего роста, тощий, угловатый, неуклюжий,  он,  -  казалось,
состоял из одних сухожилий и костей. У него были маленькие черные глазки,  и
трудно было поверить, что светившиеся в них проницательность и  ум  свободны
от хитрости и расчетливости. Лицо  у  него  тоже  было  тощее  и  желтое,  а
выражение лица суровое и замкнутое. На неожиданный  вопрос  Полуорта  мистер
Седж отвечал осторожно и сдержанно, как всегда.
   - У мистера Гарри Скипа довольно беспокойный  характер,  но  для  офицера
легкой пехоты это ведь как раз то, что надо. Теперь, когда генерал ввел  эту
новую возню с солдатами, капитан Полуорт, наверно, сильно утомляется,  шагая
в строю.
   - А что вы думаете по поводу этой "возни", как  вы  изволили  выразиться,
мистер Седж? - спросил Макфьюз. - Вы человек наблюдательный и, должно  быть,
хорошо знаете ваших соотечественников. Собираются ли они драться?
   - Крыса кусается, если кошка  загонит  ее  в  угол,  -  сказал  Седж,  не
поднимая глаз.
   - А разве американцы считают, что их загнали в угол?
   - Да, пожалуй, народ думает так, капитан.  Страна  сильно  перебаламучена
из-за гербовых марок и чая. Но, когда народ  не  привык  сорить  деньгами  и
умеет довольствоваться простой пищей, его никакие законы не согнут в дугу.
   - Значит, вы не  считаете  это  непомерным  угнетением,  мистер  Седж,  -
вскричал гренадер, - если вас просят немного раскошелиться на налоги,  чтобы
ваш покорный слуга был достойным образом экипирован, когда пойдет  сражаться
за ваши права?
   - Ну, что до этого, капитан, то, я полагаю, мы сами  сумеем  постоять  за
себя, если потребуется, хотя поднимать драку без особой нужды наш  народ  не
захочет.
   - В таком случае, мой дорогой Седж, скажите, чего, собственно, хотят  все
эти ваши "Комитеты безопасности" и "Сыны Свободы", как  они  себя  называют,
устраивая парады, запасая провиант, выкрадывая пушки и проделывая прочие  не
менее жуткие вещи? Ха! Неужто  они  и  вправду  думают  запугать  английских
солдат дробью своих барабанов? Или они просто забавляются,  играя  в  войну,
как мальчишки на каникулах?
   - Я заключил из этого, что народу  не  до  шуток  -  он  взялся  за  дело
всерьез, - все так же невозмутимо отвечал Седж.
   - За какое же д