ная вежливость требует, чтобы мы разрешили  ему  покинуть  нас
ради казарм и больше не уговаривали остаться.
   - Мои побуждения остались непоняты, если желание покинуть вас...
   - О сэр! Не утруждайте себя объяснениями.  Вы  привели  столько  доводов,
кузен Лайонел, что истинное и главное ваше побуждение  осталось  скрыто.  Но
это может быть только скука.
   - В таком случае, я остаюсь, - сказал Лайонел. -  Самое  страшное,  когда
тебя подозревают в бесчувственности.
   Сесилия казалась и довольной и разочарованной.  Несколько  секунд  она  в
замешательстве вертела в руках ложечку и даже с досады закусила  хорошенькую
губку, но потом ответила уже более дружелюбно:
   - Я снимаю с вас это  обвинение.  Перебирайтесь  к  себе,  если  вам  так
угодно;  а  мы  поверим  в  ваши  маловразумительные  причины  для  подобной
перемены. К тому же на правах родственника вы, разумеется,  будете  навещать
нас каждый день.
   Итак, у Лайонела не оставалось больше повода изменить  свое  решение.  И,
хотя миссис Лечмир расставалась со своим молодым родственником  с  очевидной
неохотой, совсем не похожей на ее обычно холодное  и  сдержанное  обращение,
майор Линкольн в то же утро переехал к себе.
   ...После этого миновало несколько недель. Из Англии, как было  описано  в
предыдущей  главе,   продолжали   прибывать   подкрепления,   и   в   помощь
медлительному Геджу в Бостоне появлялись все новые генералы. Наиболее робкие
среди колонистов пугались, когда слышали длинный список прославленных  имен.
Тут был Хау, потомок благородного рода, давно  известного  своими  воинскими
доблестями, - глава его уже  когда-то  пролил  свою  кровь  на  американской
земле; Клинтон, тоже младший отпрыск именитой семьи, более известный  личным
мужеством и добротой, нежели суровыми качествами воина; изящный и утонченный
Бергойн, успевший стяжать себе славу на полях брани в Португалии и Германии,
славу, которую, впрочем, ему вскоре суждено было потерять в диких  просторах
Америки. Кроме того, следует упомянуть Пиго, Гранта, Робертсона и наследника
герцога Нортумберлендского, каждый из которых командовал бригадой, не говоря
уж о множестве менее известных офицеров, проведших юность в армии и  готовых
теперь применить свой опыт в войне с необученными землепашцами Новой Англии.
   И, словно этого списка  было  недостаточно,  чтобы  ошеломить  неопытного
противника, жажда воинской славы привлекла в эту точку, куда  были  обращены
все взоры, цвет английской  аристократической  молодежи  и  среди  последних
того, кто впоследствии присоединил самый пышный венок к лаврам своих предков
- наследника домов Гастингса и Мойра, бесстрашного, но  еще  не  испытавшего
своих сил юношу Родона <Фрэнсис Родон,  маркиз  Гастингс  (1754  -  1826)  -
английский  военный  и  политический  деятель.   Получил   известность   как
генерал-губернатор Индии (1813 - 1823).>. В таком избранном  обществе  -  со
многими из этих молодых людей Линкольн был знаком еще в Англии - часы летели
незаметно, и у него не оставалось времени подумать о причинах, приведших его
самого в это место раздоров.
   Однажды в теплый июньский вечер Лайонел через открытую дверь, ведущую  из
его кабинета в комнату, которую Полуорт  с  полным  на  то  правом  именовал
"приютом гурманов", оказался свидетелем следующей сцены. За столом с  важным
видом судьи восседал Макфьюз, рядом с ним Полуорт, казалось взявший на  себя
двойную роль судьи и писаря. Перед этим грозным трибуналом стоял Сет Седж  -
ему, как видно, пришлось все-таки ответить за  вменяемые  ему  преступления,
совершенные на поле боя. Молодому человеку не было известно, что его  хозяин
не попал в число обмененных пленных, и, желая узнать, что  означало  лукавое
выражение, которое нет-нет да проскальзывало на мрачных  лицах  его  друзей,
Лайонел положил перо и прислушался.
   - А теперь отвечай  на  предъявленные  тебе  обвинение  -  начал  Макфьюз
суровым голосом, способным в известной степени внушить тот страх и почтение,
которые говоривший силился вызвать,  тараща  отчаянно  глаза.  -  Говори  со
смелостью мужчины и чистосердечием христианина, если  они  у  тебя  имеются.
Почему бы мне не послать тебя сразу в Ирландию, чтобы ты получил заслуженные
три бревна, из которых одно для удобства прибьют поперек? Если у  тебя  есть
обоснованное  возражение,  выскажи  его  без  отлагательств   из   любви   к
собственному костлявому бренному телу.
   Шутники в какой-то мере достигли цели - обычное невозмутимое спокойствие,
отличавшее Сета даже в минуты крайней  опасности,  казалось,  покинуло  его.
Откашлявшись и посмотрев  вокруг,  чтобы  удостовериться,  на  чьей  стороне
присутствующие, он, однако, ответил с похвальным мужество":
   - Потому что это незаконно.
   - Брось свое крючкотворство! - прикрикнул на него Макфьюз. - И не  морочь
голову порядочным людям юридическими тонкостями, как каким-нибудь стряпчим в
пышных  париках!  Тебе  бы  надо  подумать  о  святом   писании,   безбожный
нечестивец, потому что рано или поздно тебе придется распроститься с жизнью,
и притом с непристойной поспешностью.
   - Ближе к делу, Мак, - прервал  его  Полуорт,  заметив,  что  раздражение
уводит друга от желанной цели, - или я изложу дело, да так, что это  сделало
бы честь любому чрезвычайному советнику.
   - Назначение чрезвычайных советников противоречит дарованной нам хартии и
закону, - вдруг сказал Сет, чья отвага возросла, едва только дело  коснулось
его политических убеждений. - И, на мой  взгляд,  если  министры  попытаются
сохранить их, начнутся большие беспорядки, а то и  настоящая  война,  потому
что вся страна поднялась.
   - Беспорядки,  ходячее  ты  криводушие!  Убийца  из-за  угла!  -  взревел
Макфьюз. - Ты  называешь  длившееся  целый  день  сражение  беспорядками?  И
считаешь, что прятаться за оградой в бурьяне, класть ствол мушкета на голову
Джэбу Прею, а казенную часть на пенек с тем, чтобы удобнее было  стрелять  в
своего ближнего, похвальным способом ведения войны?  Отвечай  мне  правду  и
гнушайся лжи, как гнушался бы есть что-либо помимо трески в субботу,  -  кто
были те двое, что выстрелили мне прямо в лицо, спрятавшись в бурьяне, как  я
только что указывал?
   - Простите меня, капитан Макфьюз, - вмешался Полуорт, -  если  я  замечу,
что усердие и возмущение опережают в вас благоразумие.  Если  мы  будем  так
неосторожно допрашивать арестованного, то можем помешать целям правосудия. А
кроме того, вы высказали только что хулу, с которой я никоим образом не могу
согласиться. Настоящей треской не следует пренебрегать, особенно если подать
ее в салфетке между двумя не столь нежными рыбами, чтобы сохранился  дух.  Я
уже давно подумывал о  том,  что  следует  учредить  субботний  клуб,  чтобы
насладиться богатством  залива  и  усовершенствовать  способы  приготовления
трески!
   - А  мне  разрешите  заметить,  капитан  Полуорт,  -  возразил  гренадер,
негодующе взглянув  на  собеседника,  -  что  ваши  эпикурейские  склонности
доводят вас до каннибализма - иначе это не  назовешь,  -  если  вы  способны
рассуждать о еде, когда дело идет о жизни и смерти вашего ближнего...
   - Как я понимаю, - перебил Сет, не терпевший ссор и подметивший  симптомы
закипавшего в его судьях раздражения, - капитан хочет знать, кто  были  двое
неизвестных, выстреливших в него незадолго  перед  тем,  как  его  ранило  в
плечо?
   - Незадолго? Ну и лицемер! Это произошло с  той  же  остротой,  на  какую
способны кремень и порох.
   - Может быть, тут все-таки какая-то ошибка, потому что многие  из  солдат
были не в своем виде...
   - Ты что же, хочешь сказать, что я напился перед лицом врага?  -  взревел
гренадер. - Послушайте, мистер Седж, я вас добром  спрашиваю:  кто  были  те
двое, что выстрелили в меня означенным  образом?  И  помните,  что  человеку
может наскучить задавать вопросы и не получать ответа!
   - Ну, - мялся Сет, который хоть и был мастер увиливать,  но  с  суеверным
ужасом страшился прямой лжи, я полагаю.., а капитан твердо уверен,  что  это
случилось сразу же за Менотоми?
   - Так уверен, как могут быть уверены люди, если только они  не  слепы,  -
сказал Полуорт.
   - Значит, капитан Полуорт готов это засвидетельствовать?
   - Думаю, что кусочек вашего свинца, почтеннейший Седж, до сих пор сидит в
лошади майора Линкольна.
   Под тяжестью улик Сет вынужден был сдаться; кроме того, гренадер захватил
его в плен в ту самую минуту, когда он вторично в  него  целился,  а  посему
американец весьма мудро рассудил, что лучше обратить нужду в  добродетель  и
чистосердечно признать свою причастность к нанесению упомянутых ран.  И  все
же самое большое, что допустила его привычная осторожность, были слова:
   - Поскольку ошибки тут быть не может, я склонен думать, что эти двое были
главным образом мы с Джэбом.
   -  "Главным  образом"!  Ах  ты,  сухопарая  неуверенность!  -  воскликнул
Макфьюз. - Если кто и был главный в этом  трусливом  покушении  из-за  угла,
поранивший человека и искалечивший коня - пусть это и бессловесная тварь,  а
кровь у нее благороднее, чем у тебя, - то это ты, образина нескладная! Но  я
рад, что ты хоть признался. Теперь я спокойно посмотрю,  как  тебя  повесят.
Если у тебя есть, что сказать в свое оправдание, поторапливайся, иначе  я  с
первым же кораблем отправлю тебя в Ирландию и в письме к вице-королю попрошу
устроить тебе торжественную казнь и приличные похороны.
   Сет, подобно многим людям его сословия, был очень хитер и  изобретателен,
но совершенно не понимал шуток.
   Обманутый гневом Макфьюза,  в  самом  деле  приметавшимся  к  притворному
возмущению, когда гренадер упомянул о  своей  ране,  чья  вера  в  священную
защиту  закона  сильно  поколебалась,  всерьез   встревожился,   подумав   о
превратностях военного времени и деспотической природе военной власти. Малая
толика юмора, унаследованная им от предков-пуритан, не имела ничего общего с
грубоватым остроумием ирландца, а то, чего Сет был лишен,  он,  естественно,
не способен был понимать,  поэтому  в  той  мере,  в  какой  его  страх  мог
способствовать планам наших заговорщиков, они вполне достигли своей цели.
   Видя замешательство бедного Седжа, Полуорт наконец  сжалился  над  ним  и
небрежно заметил:
   - Пожалуй, я могу предложить мистеру Седжу  способ  спасти  свою  шею  от
петли и одновременно услужить старому приятелю.
   - Слышишь, истребитель людей и животных? - воскликнул Макфьюз.  -  Сейчас
же на колени и благодари мистера Полуорта за его великодушие!
   Когда дело приняло такой оборот, у Сета немного отлегло от сердца, однако
привычная осторожность при  заключении  всякого  рода  сделок  побудила  его
скрыть свою радость, и он проронил с холодной  осмотрительностью,  сделавшей
бы честь самому проницательному купцу с Кинг-стрит, что,  "прежде  чем  дать
ответ, он желал бы узнать условия".
   - Условия такие, - ответил Полуорт, -  сегодня  же  вечером  вы  получите
пропуск и свободу, если подпишете этот договор,  по  которому  обяжетесь  за
время осады, как и раньше, поставлять нам к  столу  перечисленные  в  списке
припасы по указанным здесь ценам, настолько высоким, что против них не  стал
бы возражать даже  самый  скаредный  ростовщик.  Вот,  возьмите  документ  и
разжуйте его с тем, чтобы нам было что переварить.
   Сет взял  бумагу  и  изучил  ее  с  той  обстоятельностью,  какую  всегда
проявлял, чуть только речь заходила о его денежных интересах. Не было  цены,
против которой он не возразил бы, и он так долго и упорно торговался, что  в
конце концов настоял на своем. Кроме того, он потребовал,  чтобы  в  договор
был включен пункт, освобождающий его от  оплаты  неустойки  в  случае,  если
власти колоний запретят подобные поставки, а под конец заявил:
   -  Если  капитан  обязуется  взять  на  себя  охрану  моего  имущества  и
возместить мне возможные убытки, я, куда ни шло, сделку заключу.
   - Этот плут, даже выторговывая  свою  голову,  хочет  получить  барыш!  -
воскликнул гренадер. - Не  знаю,  следует  ли  потакать  его  корыстолюбивым
наклонностям, но уж так и быть, Полли, возьмем на себя охрану его имущества.
Мы с капитаном Полуортом  даем  слово,  что  все  будет  в  сохранности.  Но
посмотрим, что тут значится, - продолжал гренадер, с самым  серьезным  видом
просматривая статьи договора. - Ба, Питер, да ты неплохо позаботился о своей
кладовой! Говядина,  баранина,  поросята,  репа,  картошка,  дыни  и  другие
фрукты.., но вот тут ошибочка - английские офицеры целый месяц надрывали  бы
животы, если бы это написал ирландец! Как будто дыня - фрукт, а  картошка  -
нет! Не вижу, однако, чтобы здесь говорилось о чем-либо особо  существенном,
если не считать еды! На, мудрец, приложи-ка к этому свою руку, и я  клянусь,
что мы с тобой сварим кашу.
   - Не лучше ли было бы закрепить на бумаге и последний  уговор?  -  сказал
Сет. - На всякий случай.
   - Вот так плуты сами себя и  наказывают!  -  воскликнул  Макфьюз.  -  Два
капитана дали слово чести, а он эту их честь готов променять  на  письменное
обязательство!
   Требование слишком разумное, чтобы в этом отказать,  Полли,  и  мы  будем
финансовыми самоубийцами, если  его  отвергнем,  так  что  добавь  небольшой
параграф внизу, поясняющий ошибку, в которую впал этот джентльмен.
   Полуорт не замедлил это исполнить,  и  через  несколько  минут  все  было
улажено к полному удовлетворению  сторон:  капитаны  поздравляли  себя,  что
успешно осуществили свой план и стол их не оскудеет от осады, а Сет не видел
особых препятствий к выполнению соглашения, сулившего большие  выгоды,  хотя
сомневался, признал ли бы суд эту сделку законной. Пленнику объявили, что он
свободен, и посоветовали поскорее воспользоваться пропуском и покинуть город
без лишнего шума. В последний раз тщательно  просмотрев  обязательство,  Сет
ушел, довольный выторгованными условиями и радуясь  возможности  ускользнуть
от гренадера,  чей  полусерьезный,  полунасмешливый  взгляд  озадачивал  его
несравненно больше, чем все, что до сих пор требовало его проницательности.
   После его ухода оба героя уселись за вечернюю  трапезу,  от  души  смеясь
успеху своей остроумной затеи.
   Лайонел, ни слова не говоря, дал Сету выйти из комнаты, но,  едва  только
его хозяин нерешительным шагом покинул собственный дом, молодой человек,  не
сказав никому, что слышал все, последовал  за  ним  на  улицу  с  похвальным
намерением самому поручиться за сохранность его имущества. Однако он  вскоре
убедился, что не так-то легко угнаться  за  человеком,  который  только  что
вырвался на волю  после  длительного  заключения  и,  видимо,  рад-радешенек
поразмять ноги. Сет чуть ли не бежал, пока не привел  Лайонела  на  окраину,
где молодой человек увидел, как он встретился с каким-то мужчиной и оба  они
нырнули под арку, ведущую в темный и узкий двор. Лайонел  прибавил  шагу  и,
когда очутился в подворотне,  успел  заметить,  как  долговязая  фигура  его
хозяина скользнула в ворота напротив, и в ту же минуту  столкнулся  лицом  к
лицу с мужчиной, который только что беседовал с Сетом.
   Когда Лайонел посторонился, свет фонаря упал  на  незнакомца,  и  молодой
человек  узнал  председателя  недавнего  политического  собрания,  хотя  тот
надвинул шляпу, закутался и, если бы пола его плаща случайно не  откинулась,
прошел бы мимо самого близкого друга неузнанным.
   - Вот мы и опять встретились! - вырвалось у Лайонела от неожиданности.  -
Но, очевидно, нам суждено встречаться под покровом ночи.
   Незнакомец вздрогнул и сперва явно хотел пройти мимо,  делая  вид,  будто
Лайонел ошибся, но  потом  овладел  собой,  повернулся  и  непринужденно,  с
достоинством ответил:
   - Два раза встретились,  в  третий  не  миновать.  Я  рад  видеть  майора
Линкольна  здравым  и  невредимым  после  опасностей,  которым  он   недавно
подвергался.
   -  Опасности,  вероятно,  сильно  преувеличены  теми,   кто   сочувствует
ослушникам нашего государя, - холодно ответил Лайонел.
   - Я не стану оспаривать сведений человека, столь тогда  отличившегося,  -
ответил незнакомец со спокойной, во гордой улыбкой, -  однако  позволю  себе
напомнить, что если переход до Лексингтона, как и наши  встречи,  происходил
под покровом ночи, то отступление было озарено ярким солнцем  и  его  видели
все.
   - Мне нечего скрывать, - ответил Лайонел, раздосадованный  самообладанием
своего собеседника, - но, быть может, человек, с которым  я  говорю,  боится
показываться на улицах Бостона средь бела дня?
   - Человек, с которым вы говорите, майор Линкольн, - отвечал  неизвестный,
шагнув к Лайонелу, - осмеливался ходить по улицам Бостона и  днем  и  ночью,
когда чванные прислужники того, кого  вы  именуете  своим  государем,  гордо
расхаживали по ним в дни безопасности и мира; неужели же он побоится ступать
по родной земле, когда народ поднялся, чтобы посрамить их!
   - Для врага, находящегося в  пределах  британского  лагеря,  вы  говорите
довольно смело! А вы не спросили себя, чего требует от меня долг?
   - Это вопрос, на который  майору  Линкольну  может  ответить  только  его
собственная совесть, - сказал  неизвестный,  -  хотя,  -  добавил  он  после
небольшой паузы и более мягким тоном, словно вспомнив  об  опасности  своего
положения, - среди его предков, когда они жили  в  родной  стране,  не  было
доносчиков.
   - Не станет им и потомок. Но пусть это будет нашим  последним  свиданием,
пока мы не встретимся как подобает  друзьям  -  или  врагам,  которые  могут
отстаивать свои убеждения с оружием в руках.
   - Аминь! - произнес неизвестный и, схватив  руку  Лайонела,  пожал  ее  с
благородной горячностью. - Час этот не очень  далек,  и  пусть  правое  дело
восторжествует.
   Не сказав более ни слова, он плотнее закутался в плащ  и  быстро  зашагал
прочь, так что Лайонел, если бы даже захотел, не смог бы его  остановить.  О
том, чтобы догнать Сета, теперь нечего было и думать, и  молодой  человек  в
глубокой задумчивости медленно побрел домой.
   Последующие  два-три  дня  ознаменовались  более  усиленными  учениями  в
войсках; кроме того, как стало известно, несколько генералов из свиты  Геджа
тщательно обследовали соседний полуостров.
   Лайонел терпеливо ждал  развития  событий,  но,  когда  стало  ясно,  что
военные действия вот-вот начнутся, он решил еще раз попытаться проникнуть  в
тайну странного обитателя пакгауза и с этой целью спустя  четыре  дня  после
описанной нами встречи с незнакомцем направился вечером к Портовой площади.
   Вечерняя зоря давно уже отзвучала, и в городе стояла та глубокая  тишина,
которая сменяет шумливую суматоху казарм; улицы опустели, и по пути Лайонелу
попадались лишь часовые, мерно расхаживавшие взад и вперед на  своем  посту,
да офицеры, возвращавшиеся в этот поздний час с пирушки  или  дежурства.  Ни
огонька не светилось в окнах пакгауза, и обитатели его, если они были  дома,
спали. Взволнованный Лайонел продолжал свою прогулку, углубляясь все  дальше
в лабиринт узких мрачных улочек северной части города,  пока  неожиданно  не
очутился  возле  кладбища   на   Копс-Хилл.   На   этом   холме   английский
главнокомандующий распорядился установить батарею тяжелых пушек, и  Лайонел,
не желая, чтобы его окликали часовые, свернул в сторону,  прошел  по  гребню
холма и, усевшись на камень, задумался о собственной судьбе  и  положении  в
колониях.
   Ночь была темной, но нависший над бухтой туман порой рассеивался, и тогда
при слабом мерцании звезд смутно выступали черные корпуса военных  кораблей,
стоявших на якоре в порту, и неясные очертания противоположного полуострова.
Ночное безмолвие окутывало все вокруг, и, когда  замирали  протяжные  окрики
"Слушай!", доносившиеся с  кораблей  и  батареи,  наступала  такая  глубокая
тишина, что казалось, вся Вселенная,  уверовав  в  безопасность,  безмятежно
опочила. В такую минуту, когда  становилось  слышно  даже  легкое  дуновение
полуночного ветерка, до с