нщины.  Миссис
Лечмир сильно ушиблась, и начавшееся вследствие этого воспаление, хотя и  не
было особенно  тяжелым,  неожиданно  затянулось  и  вызывало  тревогу  у  ее
близких. Теперь, однако, жар спал, и она начала поправляться.
   Обо всем этом Лайонел узнал от Сесилии, и читатель легко догадается,  что
это отнюдь  не  уменьшило  впечатления,  которое  на  него  произвело  такое
выражение симпатии со стороны его  престарелой  родственницы.  Однако,  хотя
Сесилия с большим жаром  описывала  Лайонелу  этот  случай  как  несомненное
свидетельство  горячей  привязанности  миссис  Лечмир  к  своему   внучатому
племяннику, Лайонел не преминул заметить, что Сесилия  редко  упоминает  имя
миссис Лечмир в их беседах и всегда с какой-то особенной  осторожностью.  Но
по мере того как они ближе узнавали друг друга, Сесилия во время  их  частых
разговоров начинала все меньше скрывать от Лайонела самые  сокровенные  свои
чувства, и перед ним открывались тайны правдивого и чистого сердца.
   По возвращении из церкви Сесилия и Агнеса тотчас поспешили в покои  своей
больной бабушки, и  Лайонелу  была  предоставлена  возможность  наслаждаться
собственным обществом в  маленькой,  обшитой  панелями  гостиной,  поскольку
Полуорт прямо после службы отправился верхом к себе домой.  Молодой  человек
шагал  из  угла  в  угол,  сосредоточенно  перебирая   в   уме   подробности
разыгравшейся перед церковью сцены и  время  от  времени  бросая  рассеянный
взгляд на пышные стенные украшения, где  его  герб  занимал  такое  почетное
место. Но вот послышались легкие шаги, которые он уже узнавал мгновенно, и в
гостиную вошла мисс Дайнвор.
   - Как себя  чувствует  миссис  Лечмир?  Надеюсь,  что  лучше?  -  спросил
Лайонел, подводя Сесилию к кушетке и садясь рядом с ней.
   - Ей настолько лучше, что она готова даже отважиться сегодня на  свидание
с неким грозным воином. Право же, Лайонел, вы должны быть  очень  благодарны
моей бабушке за то глубокое участие, которое она принимает в  вашей  судьбе!
Невзирая на свой недуг, бабушка неустанно справляется о  вашем  здоровье  и,
будучи сама тяжко и опасно больна, отказывалась отвечать на вопросы  врачей,
пока они не сообщат ей новости о вас.
   При этих словах на  глазах  у  Сесилии  навернулись  слезы,  а  щечки  ее
зарумянились, так была она взволнована.
   - Этим в большей мере я обязан вам, - возразил Лайонел. - Ведь,  позволив
соединить мою судьбу с вашей, вы тем самым возвысили меня  в  глазах  миссис
Лечмир.
   Сообщили ли вы ей о моей смелости? Известно ли ей о нашей помолвке?
   - Могла ли я поступить  иначе?  Пока  ваша  жизнь  была  в  опасности,  я
скрывала нашу тайну от всех близких, но, как только блеснул луч  надежды  на
ваше выздоровление, я вручила ваше письмо той, кто волею  судьбы  всю  жизнь
была моей наставницей и советчицей, и для меня было большой радостью узнать,
что она одобряет мой... мою..,  пожалуй,  я  не  ошибусь,  если  скажу:  мое
безрассудство, не так ли, Лайонел?
   - Называйте его как хотите,  только  не  отрекайтесь  от  этого  чувства,
Сесилия! Недуг миссис Лечмир препятствовал мне осведомиться,  как  отнеслась
она  к  моему  предложению,  но  позволю  себе   все   же   надеяться,   что
домогательства мои не отвергнуты.
   Мисс Дайнвор вспыхнула - нежный румянец залил ее щеки, виски и лоб,  -  и
она метнула на возлюбленного укоряющий взгляд; затем кровь отхлынула  от  ее
лица, щеки страшно побелели, и она ответила спокойно, но с легким упреком  в
голосе:
   - Быть может, моя бабушка и повинна в том,  что  относится  с  чрезмерным
пристрастием к главе своего рода, но за это нельзя  платить  ей  недоверием.
Такая слабость, на мой взгляд, вполне простительна, хотя и не  перестает  от
этого быть слабостью.
   Лишь теперь впервые Лайонелу  полностью  открылась  причина  изменчивости
поведения Сесилии; он понял, почему в ответ на те знаки внимания, которые он
ей оказывал, она проявляла такую сдержанность, пока более  глубокое  чувство
не победило ее щепетильности. Однако, ничем не выдав сделанного им открытия,
он сказал только:
   - Благодарность никак не заслуживает того, чтобы ее путали с таким низким
чувством, как недоверие, а тщеславие  не  позволит  мне  признать  симпатию,
испытываемую к моей особе, слабостью.
   - Слабость - хорошее, правдивое слово в приложении к грешной человеческой
натуре, -  обворожительно  улыбнувшись,  ответила  Сесилия,  -  и  вам,  мне
кажется,  следует  отнестись  к  ней  снисходительно,  памятуя  о  том,  что
недостатки передаются по наследству.
   - За это милое признание я прощаю вам ваши недобрые подозрения. Могу ли я
теперь без колебаний просить у миссис Лечмир позволения назвать  себя  вашим
супругом как можно скорее?
   - Неужели вы хотите услышать  свою  эпиталаму  сейчас,  зная,  что  через
минуту вам, быть может, придется слушать панихиду по кому-нибудь из друзей?
   - Именно  эта  причина,  Сесилия,  и  заставляет  меня  спешить  с  нашей
свадьбой. Как только погода изменится и война  перестанет  быть  игрой,  Хау
либо положит конец осаде и прогонит американцев с холмов, либо начнет  более
решительные действия в другом месте. Но в любом случае вы, еще слишком юная,
чтобы защитить себя, должны будете служить защитой и опорой вашей  почтенной
бабушке в раздираемой  междоусобицей  стране.  Поверьте,  Сесилия,  в  такое
беспокойное время вам следует стать моей женой не только  из  сострадания  к
моим чувствам, но, да будет мне позволено сказать, - из сочувствия к себе.
   -   Право   же,   -   промолвила   Сесилия,   -   меня   восхищает   ваша
изобретательность, пусть даже ваша логика и  хромает.  Но  прежде  всего  я,
однако, не верю, что вашему генералу так легко удастся выбить американцев из
их позиций, ибо путем самого простого арифметического  подсчета,  в  котором
даже я  кое-что  смыслю,  вы  без  труда  можете  установить,  что  подобное
предприятие обойдется ему слишком дорого, если за один только  холм  вы  уже
заплатили сотнями людей... Ах нет, Лайонел, не хмурьтесь  так,  умоляю  вас!
Неужели вы можете подумать, что я способна бессердечно смеяться над  битвой,
едва не стоившей вам жизни, а мне.., мне.., моего счастья!
   - Признаюсь, - сказал Лайонел, с нежной улыбкой глядя на ее взволнованное
лицо, отчего туча, омрачавшая его чело,  тотчас  рассеялась,  -  я  восхищен
совершенством вашей казуистики и в восторге от высказанных вами  чувств,  но
тем не менее ваши доводы меня не убеждают.
   Эти спокойные, мягкие слова утешили Сесилию,  и  она  заговорила  прежним
шутливым тоном:
   - Ну, допустим, что вы захватите  все  холмы  и  прогоните  Вашингтона  -
который, кстати сказать, хотя и мятежник,  но  весьма  достойный  человек  -
вместе со всем его войском в глубь страны. Я позволю себе надеяться все  же,
что вы справитесь с этим без помощи женщин!
   Если же, как вы только что сами предположили, Хау уйдет из Бостона, то, я
полагаю, город он с собой  не  захватит.  Значит,  в  любом  случае  я  могу
спокойно оставаться на месте и чувствовать себя в полной безопасности  среди
английского гарнизона, а среди своих соотечественников и подавно.
   - Сесилия, вы не имеете ни малейшего представления ни об опасностях, ни о
жестоком беззаконии войны!
   Если Хау и оставит город, то  лишь  на  время.  Поверьте,  наши  министры
никогда не допустят, чтобы город, который так долго отказывался  подчиниться
их указам, остался в руках людей, поднявших оружие против своего государя.
   - Как ни странно, но  вы,  по-видимому,  забыли  все,  что  произошло  за
последние полгода, Лайонел, иначе вы не упрекнули бы меня в том,  что  я  не
ведаю, какое горе может принести война.
   - Тысячу благодарностей, счастье мое, Сесилия, как  за  ваше  драгоценное
для меня признание, так и за ваш намек, - сказал Лайонел, со  всем  пылом  и
настойчивостью влюбленного возвращаясь к  дорогой  его  сердцу  теме.  -  Вы
открыли мне свои чувства и, я надеюсь, не откажетесь  открыто  признаться  в
них еще раз?
   - Я могу признаваться в своих слабостях, не теряя  уважения  к  себе,  но
признаваться в них перед всем светом -  на  такое  безрассудство  не  так-то
легко решиться.
   - Тогда пусть ваше сердце решится на это  за  вас,  -  серьезно  произнес
Лайонел, словно не заметив ее кокетливого тона.  -  Даже  надеясь  на  самый
лучший исход, вы ведь не будете отрицать возможности новых сражений?
   Сесилия бросила на него встревоженный взгляд, но промолчала.
   - Мы с вами знаем, Сесилия, - я, во всяком случае,  убедился  в  этом  на
горьком опыте, - что я отнюдь не могу считать себя неуязвимым.  Так  скажите
же мне, Сесилия, ответьте мне без пустой и ложной женской гордости, а с  тем
великодушием и чистосердечностью, которые куда более присущи  вам:  если  бы
события последних шести месяцев повторились снова, предпочли бы вы  пережить
все, что было, как тайно обрученная со мной моя  невеста  или  как  законная
жена, которая может, не таясь и не краснея, выказывать свою любовь и  заботу
перед всем светом?
   Две слезы блеснули при этих словах на темных  ресницах  Сесилии  Дайнвор,
но, смахнув их, она взглянула Лайонелу прямо в глаза и произнесла, заливаясь
румянцем:
   - Значит,  вы  полагаете,  что  я  страдала  недостаточно,  будучи  вашей
невестой, и, чтобы исполнилась мера моих страданий, мне  следовало  бы  быть
вашей супругой?
   - Не получив от вас прямого ответа на мой  вопрос,  я  лишен  возможности
даже поблагодарить вас за эти слезы так, как мне того хотелось бы.
   - Разве это великодушно, Линкольн?
   - На первый взгляд, может быть, и нет,  но  по  существу  -  да.  Клянусь
богом, Сесилия, я ведь не только ищу счастья для себя, но в  такой  же  мере
стремлюсь, насколько это в моих силах, охранить вас от жестокости жизни!
   Мисс Дайнвор  казалась  не  только  смущенной,  но  и  расстроенной;  она
промолвила тихо:
   - Вы забываете, майор Линкольн, что существует еще одно лицо, без  совета
и одобрения которого я ничего не могу вам обещать.
   - Значит, вы оставляете решение этого вопроса на волю миссис  Лечмир?  И,
если она отнесется одобрительно к моему намерению безотлагательно  заключить
наш союз, могу ли я сказать ей, что получил  ваше  разрешение  обратиться  к
ней?
   Сесилия ничего не  ответила,  но,  улыбнувшись  сквозь  слезы,  позволила
Лайонелу взять ее за руку,  что  могло  быть  истолковано  только  как  знак
согласия даже человеком, менее уверенным в успехе.
   - Так идемте же! - вскричал Лайонел. - Поспешим к миссис Лечмир, ведь  вы
сказали, что она ждет меня! - И, взяв под руку  Сесилию,  которая  не  стала
этому противиться, он повел ее к дверям.
   Хотя сердце Лайонела, пока он  вел  Сесилию  по  коридорам  и  переходам,
направляясь к покоям миссис Лечмир, было  исполнено  ликования,  он  все  же
чувствовал, что был бы рад избежать этой встречи. События последнего времени
еще не совсем изгладились из его памяти, и  он  не  в  силах  был  заглушить
тяжелые подозрения, шевельнувшиеся однажды  в  его  душе.  Но  решимость  не
оставила  его,  а  одного  взгляда  на  прелестную  девушку,  так  доверчиво
опиравшуюся на его руку, было  достаточно,  чтобы  все  другие  соображения,
кроме тех, в которых она играла  первенствующую  роль,  улетучились  из  его
сознания.
   Когда же он увидел, как миссис Лечмир ослабела  от  болезни,  и  внезапно
вспомнил, что этим страданиям подвергла ее тревога за его судьбу, в душе его
пробудились  самые  добрые  чувства,  и  он  приветствовал  ее   не   только
почтительно, но и с чувством, весьма близким к благодарности.
   Миссис Лечмир уже  на  протяжении  нескольких  недель  была  прикована  к
постели, и заострившиеся  черты  се  лица,  помимо  естественного  отпечатка
дряхлости,  которое  наложило  на  них  время,  несли  на  себе   отчетливое
свидетельство того, как тяжек был  ее  недуг.  Бледное,  исхудалое  лицо  ее
приобрело то беспокойное выражение,  которое  всегда  сопутствует  долгим  и
мучительным страданиям. Однако чело ее было безоблачно, и лишь едва заметная
дрожь, пробегавшая временами по губам, выдач пала мучившую ее боль.  Улыбка,
которой она встретила своих  посетителей,  была  мягче  и  приветливей,  чем
прежде, а болезненный и изнуренный вид почтенной дамы  значительно  усиливал
производимое этой улыбкой впечатление.
   - Вы очень добры, дорогой Лайонел," - произнесла она,  протягивая  своему
юному родственнику сухую, морщинистую руку. - Больной, вы  пришли  навестить
меня - здоровую. Так долго я была исполнена страха за вас, что мой пустячный
ушиб кажется мне еще пустячней по сравнению с вашим серьезным ранением.
   - Желал бы я, сударыня, чтобы вы так же легко и счастливо  оправились  от
своего  недомогания,  как  я,  -  отвечал  Лайонел,  от  всей  души  пожимая
протянутую ему руку. - Я никогда не забуду,  что  причина  вашего  недуга  -
тревога за меня.
   - Не стоит вспоминать  об  этом.  Волнения  за  тех,  кого  мы  любим,  -
естественное движение души. Бог помог мне дожить до счастливой минуты, когда
я снова вижу вас в добром здравии, и я верю, что он даст  мне  увидеть,  как
этот гнусный мятеж будет подавлен. - Она умолкла,  затем,  улыбнувшись  юной
чете, приблизившейся к ее ложу, продолжала:
   - Сесилия рассказала мне все, майор Линкольн.
   - Нет, не все, сударыня, - возразил Лайонел.  -  Я  должен  добавить  еще
кое-что и прежде всего должен признаться, что  весьма  рассчитываю  на  ваше
расположение и доброту и надеюсь, что мои притязания найдут у вас поддержку.
   - Притязания - не слишком удачно выбранное слово, дорогой  Лайонел!  Там,
где наблюдается  полнейшее  равенство  происхождения,  воспитания  и  личных
достоинств, а если принять во внимание разницу полов, то и состояния, -  там
слово "притязания" является малоуместным.
   Сесилия, дитя мое, пойди в библиотеку - в маленьком потайном ящике  моего
секретера ты найдешь бумагу со  своим  именем.  Прочти,  что  там  написано,
милочка, а потом принеси ее сюда.
   Жестом она предложила Лайонелу  сесть  и,  когда  закрылась  за  Сесилией
дверь, возобновила прерванный разговор:
   - Так как нам следует обсудить некоторые дела, майор Линкольн, а бедняжка
смущена, мы не будем настаивать на ее присутствии. В  чем  же  состоит  ваша
просьба ко мне?
   -  Подобно   упорному   попрошайке,   привыкшему   злоупотреблять   вашей
неограниченной щедростью, я пришел молить вас о последнем  и  самом  большом
благодеянии, какое вы можете мне оказать.
   - Вы просите руки моей внучки? Церемонность между нами неуместна, дорогой
Лайонел, ибо я, как  вам  известно,  тоже  принадлежу  к  благородному  роду
Линкольнов. Так будем говорить прямо и откровенно, как двое друзей, решающих
вопрос, одинаково дорогой сердцу каждого из них.
   - Ничто не может быть для меня приятней,  сударыня.  Я  старался  убедить
мисс  Дайнвор,  что  в  такое  грозное  время  всякое  промедление   чревато
опасностями, ибо вижу в этом самое веское основание безотлагательно скрепить
союз наших сердец узами брака.
   - А Сесилия?
   - Она была верна себе: добра, как ангел, и во всем  покорна  вам.  Как  и
повелевает долг любящей внучки, она последует вашему совету.
   Миссис Лечмир ответила  не  сразу,  но  волновавшие  ее  мысли  отчетливо
отразились на ее лице. Не могло быть сомнения в том, что ее  молчание  никак
не является проявлением неудовольствия, ибо в запавших глазах  ее  светилась
радость;  трудно  также  было  бы  предположить,   что   она   находится   в
нерешительности, ибо счастливое  волнение,  которое  она  не  могла  скрыть,
говорило скорее о достижении давно задуманной  цели,  нежели  о  сомнении  в
благоразумии  предлагаемого  на  ее  усмотрение  шага.  Но  мало-помалу  она
справилась  с  этим  непонятным  смятением,  ему  на  смену   пришли   более
естественные чувства, ее холодные глаза  наполнились  слезами,  а  в  голосе
прозвучала такая мягкость, какой Лайонел никогда от нее не ожидал.
   - Она добрая, почтительная внучка, моя дорогая, моя послушная Сесилия!  У
нее нет приданого, которое могло бы послужить заметным дополнением  к  вашим
богатствам, майор Линкольн, или громкого титула, который  мог  бы  прибавить
еще больше блеска вашему благородному имени, но она принесет вам не менее, а
быть может, даже и более - о да, я уверена, что более - ценный  дар:  сердце
добродетельное и чистое, не знающее коварства и обмана.
   - О, в тысячу, в тысячу раз более ценное в моих глазах, дорогая  бабушка!
- воскликнул Лайонел, растроганный  таким  проявлением  чувствительности  со
стороны суровой миссис Лечмир. - Пусть Сесилия  придет  в  мои  объятия  без
всякого приданого, без славного имени, от  того  ее  неоценимые  достоинства
ничуть не станут меньше, а она - менее желанной супругой для меня.
   - О, я бы так далеко не заходила, майор Линкольн.
   Дочери полковника Дайнвора и  внучке  виконта  Кардонелла  не  приходится
краснеть за свою родословную, а прямая наследница  Джона  Лечмира  не  может
быть бесприданницей! Когда Сесилия  станет  леди  Линкольн,  она  может  без
смущения присоединить свой родовой герб к гербу своего супруга.
   - Молю небо, да отодвинется на самый долгий срок для каждого  из  нас  та
минута! - воскликнул Лайонел.
   - Может быть, я не правильно  поняла  вас?  Разве  вы  не  просили  моего
согласия на немедленный брак?
   - Совершенно правильно, сударыня, но вы, конечно, не могли забыть  о  том
дорогом для нас обоих человеке, которому, я верю, судьба  дарует  еще  много
лет жизни и - я верю в это тоже - счастье и возвращение рассудка!
   Миссис  Лечмир  устремила  ошеломленный   взгляд   на   своего   молодого
родственника, затем медленно поднесла руку к лицу и несколько  минут  сидела
молча, прикрыв рукой глаза, и  Лайонел  заметил,  что  изможденное  тело  ее
затряслось, как в лихорадке.
   - Вы правы, мой юный друг, - сказала она, улыбнувшись слабой  улыбкой.  -
Боюсь, что мой телесный недуг расстроил мою память...  Давно  прошедшие  дни
возникли перед моим мысленным взором, и вы -  в  образе  вашего  несчастного
отца, и Сесилия - в образе ее матери, моей  своевольной  Агнесы,  так  давно
оплаканной мною!
   Все же она была моей дочерью, и господь бог простит  ей  ее  прегрешения,
снизойдя к мольбам ее матери!
   С такой неистовой силой  и  страстью  были  произнесены  эти  слова,  что
Лайонел невольно отшатнулся, в изумлении взирая на больную.  На  бледных  ее
щеках проступил лихорадочный румянец, и, прижав к груди стиснутые руки,  она
молча откинулась на подушки. Две крупные слезы скатились по ее впалым  щекам
и упали на одеяло.
   Рука Лайонела потянулась к колокольчику,  но  больная  жестом  остановила
его.
   - Все прошло, - сказала она. - Подайте мне,  пожалуйста,  лекарство,  что
стоит возле вас.
   Миссис Лечмир отпила из стакана, и скоро  волнение  ее  улеглось  и  лицо
снова застыло в своей угрюмой неподвижности, а глаза опять смотрели  холодно
и сурово, словно это не они секунду назад проливали слезы.
   - Это мгновение слабости покажет вам,  майор  Линкольн,  насколько  легче
юность переносит недуги, нежели старость, - произнесла миссис Лечмир.  -  Но
возвратимся к другому, более приятному предмету: я не только  даю  вам  свое
согласие, но от всей души желаю, чтобы вы сочетались браком с моей  внучкой.
Я не смела этого ждать, но все же в глубине души надеялась,  и  теперь  могу
сказать не таясь, что нахожу в этом  осуществление  моих  самых  сокровенных
желаний и буду благословлять судьбу за то, что она послала мне  в  последние
дни моей жизни такое счастье!
   - В таком случае, бесценная миссис Лечмир, зачем  нам  медлить?  В  такое
время, как сейчас, никто не знает, что готовит  нам  грядущий  день,  а  шум
битвы - не самая подходящая свадебная музыка.
   После недолгого размышления миссис Лечмир ответила:
   - В  нашей  богобоязненной  стране  существует  добрый  обычай,  согласно
которому день, избранный господом