ляемой этим сознанием, и с хладнокровием, доказывающим  твердость  их
намерений. Борьба против нового закона длилась почти  два  года,  и  за  это
время  стало  совершенно  очевидно,  что  закон  этот  не  приносит   Англии
решительно никакой прибыли вследствие единодушного сопротивления со  стороны
всех колонистов,  доходившего  порой  и  до  небольших  стычек,  что  делало
положение государственных чиновников довольно неприятным, а проведение этого
ненавистного закона в жизнь - даже опасным, и министерство вынуждено было  в
конце концов отменить закон.  Однако  в  это  же  самое  время  парламент  в
специальной резолюции подтвердил свое право диктовать свою волю колониям  во
всех без исключения вопросах.
   Все дальновидные люди не могли  не  понимать,  что  империя,  разделенная
океаном, представляет собой нечто весьма громоздкое и со временем  неизбежно
должна будет распасться вследствие противоречивости интересов ее  отдаленных
друг от друга частей. Но в те годы американцы и не  помышляли  еще  о  таком
расколе, и в этом нетрудно было убедиться по тому хотя бы, что после  отмены
гербового сбора дух миролюбия и покорности тотчас воцарился в колониях. Если
бы колонии в то время уже стремились к  независимости,  то  неосмотрительная
резолюция парламента непременно подлила бы  масла  в  огонь.  Но  колонисты,
довольные  достигнутым  успехом,  незлобивые  по  натуре  и  чуждые  всякого
вероломства, лишь  посмеивались  над  пустым  тщеславием  своих  самозванных
правителей и поздравляли друг друга с тем,  что  было  на  их  взгляд  более
существенным достижением. Если бы тупоголовые слуги короля  умели  извлекать
уроки из прошлого, грозовые тучи развеялись бы  и  события,  о  которых  нам
предстоит повести рассказ, произошли бы столетием позже.
   Однако не успела жизнь войти в свое  привычное  русло,  как  министерство
решило ввести новый налог. Так как поднять государственный доход  с  помощью
гербового сбора не удалось, ибо колонисты не пожелали пользоваться  гербовой
бумагой, был придуман новый и, как полагали,  более  эффективный  ход.  Была
введена  таможенная  пошлина  на   чай   Ост-Индской   компании,   так   как
предполагалось,  что   любовь   к   этому   напитку   заставит   американцев
раскошелиться. Колонисты встретили новое посягательство на их права с тем же
единодушием и твердостью, как и прежде, но далеко не с прежним  благодушием.
Все области к югу от Больших Озер действовали в полном согласии, причем было
ясно, что их единомыслие будет проявляться не только в жалобах и  протестах,
но и в более серьезных действиях,  если  возникнет  необходимость  применить
силу.
   В большинстве случаев чай  оставался  лежать  на  складах  или  отсылался
обратно в Англию, но в  Бостоне  некоторое  стечение  обстоятельств  вызвало
более решительное сопротивление:  возмущенные  горожане  выбросили  довольно
значительное количество ненавистных тюков в океан. Произошло  это  в  начале
1774 года и повлекло за собой соответствующее возмездие: Бостонский порт был
закрыт, и английский парламент  издал  один  за  другим  несколько  законов,
преследовавших единую цель - напомнить непокорному народу о его  зависимости
от Британии.
   За этим  последовала  короткая  передышка,  когда  министерство  временно
приостановило введение новых налогов, и жалобы колонистов приутихли.  Однако
возникшее уже чувство отчужденности еще не успело  сгладиться,  как  роковой
спор вновь разгорелся, в несколько новой форме.
   За  время  с  1763  года  и  до  тех  дней,  к  которым  относится   наше
повествование, в колониях подросло новое  поколение;  его  уже  не  ослеплял
ореол монаршей власти, оно не испытывало ни благоговейного почтения к  своей
бывшей родине, подобно своим отцам,  ни  той  верности  королевскому  трону,
которой обычно отличается  народ,  созерцающий  блеск  королевской  славы  с
некоторого расстояния.  Все  же  те,  кто  имел  влияние  на  американцев  и
руководил их действиями, не были сторонниками раскола империи, считая  такой
шаг противоестественным и политически вредным.
   Тем временем противники, в  равной  мере  не  желавшие  проливать  кровь,
готовились  все  же  к  решительной  схватке,  сознавая   ее   неизбежность.
Положение, создавшееся  в  колониях,  было  столь  необычным,  что  история,
кажется, не знала подобных примеров. Все колонисты  утверждали,  что  хранят
верность монарху, и в то же самое время законам, издаваемым его  министрами,
оказывалось упорное неповиновение. Каждая колония имела свое управление, и в
большинстве   из   них   политическое   влияние   английской   короны   было
непосредственным и  весьма  глубоким.  Но  мало-помалу  верх  взяло  чувство
возмущения,  вызванное  махинациями  и  интригами  английских  властей.   Те
колониальные законодательные учреждения, в которых большинство  принадлежало
"Сынам  Свободы"  (так  именовали  тех,  кто  боролся   против   беззаконных
правительственных мер), избрали делегатов на конгресс,  который  должен  был
обсудить  стоявшие  перед  колониями  задачи  и  способы  их  разрешения.  В
одной-двух   провинциях,   где   в   законодательных   органах   большинство
принадлежало  роялистам,  народ  избрал  специальных  представителей.   Этот
конгресс, созывавшийся открыто, действовавший без утайки в  смелом  сознании
своей правоты и воодушевленный революционными чувствами,  пользовался  таким
влиянием, каким не пользовался впоследствии никто из  его  юридически  более
правомочных преемников. Его решения обладали всей силой закона,  не  вызывая
вместе с тем к себе ненависти.
   Оставаясь  по-прежнему  подданными  английского   короля,   члены   этого
конгресса все еще писали петиции и жалобы, не забывая в то  же  время  всеми
имевшимися  в  их  распоряжении  средствами  противиться  карательным  мерам
английского правительства.
   Народ призывали объединяться в  союз  для  борьбы,  которая  должна  была
вестись по трем направлениям, поименованным в трех резолюциях: "Долой ввоз",
"Долой вывоз" и "Долой  потребление".  Помимо  этих  чисто  негативных  мер,
сделать что-нибудь, не нарушая конституции, было невозможно,  и  борьба  все
время велась с большой осторожностью; прилагались все усилия к  тому,  чтобы
не выйти за рамки, которыми закон  ограничивал  права  подданных.  Открытого
сопротивления никто не оказывал, однако каждый пользовался всеми  доступными
ему средствами, чтобы быть готовым к роковой схватке, если  она  произойдет.
Недовольство и  возмущение  росли  день  ото  дня  во  всех  колониях,  а  в
Массачусетсе,  где   разыгрывались   описанные   выше   события,   назревали
политические беспорядки, и, казалось, их уже невозможно было, предотвратить.
   Основные  споры,  вокруг  которых  шла  борьба,  в   некоторых   колониях
переплетались с чисто местными причинами недовольства, и  в  первую  очередь
это относилось к Бостону. Жители этого города раньше других оказали открытое
и бесстрашное сопротивление произволу правительства, и в  Англии  уже  давно
поговаривали о том, что необходимо силой подавить  этот  вольнолюбивый  дух,
для чего из различных областей к непокорному городу были стянуты  войска.  В
начале  1774  года  губернатором  Массачусетса  назначили  лицо  военное,  и
правительство стало действовать более решительно.  Этот  правитель,  имевший
высокий чин генерал-лейтенанта  и  стоявший  во  главе  всех  размещенных  в
Америке королевских войск, начал свою деятельность  с  того,  что  распустил
колониальную ассамблею. Почти одновременно с  этим  из  Англии  был  прислан
новый  указ,  предусматривавший  существенные  изменения  в  государственном
устройстве колоний. С этого момента власть короля перестала  признаваться  в
Массачусетсе, хотя открыто против  нее  никто  еще  не  выступал.  Колонисты
созвали свой конгресс; он заседал в двадцати милях от  столицы  и,  обсуждая
особо важные вопросы, выносил решения. Мужчин  вербовали  в  армию,  обучали
военному делу и вооружали чем бог пошлет. Эти войска, в которые попадал цвет
молодежи, мало чем могли похвалиться, кроме крепости духа и уменья стрелять.
Предвидя их будущую тактику, их довольно метко прозвали "мгновенными".
   К каким действиям они готовились, явствовало  из  того,  что  в  надежных
тайниках создавались склады из захваченного оружия и амуниции.
   Генерал  Гедж,   со   своей   стороны,   также   начал   принимать   меры
предосторожности: он усердно укреплял свой форт  и,  предугадывая  намерения
колонистов, всячески препятствовал  им  создавать  тайные  арсеналы.  Первая
задача не представляла трудности, так как ей чрезвычайно  благоприятствовало
расположение форта, так же как и характер войск, которыми он располагал.
   Окруженный  со  всех  сторон  морем,  за  исключением  узкого  перешейка,
увенчанный  тремя  грядами  холмов,  командующими  над   всеми   окружающими
возвышенностями, бостонский полуостров мог при наличии  толкового  гарнизона
выдержать любую осаду,  особенно  при  поддержке  хорошего  флота.  Впрочем,
укрепления, воздвигнутые генералом, отнюдь не отличались  особой  мощностью,
так как было общеизвестно, что  в  арсенале  колонистов  имеется  не  больше
полдюжины  легких  полевых  пушек  да  небольшой  осадный  парк,  состоявший
исключительно из старинных громоздких корабельных пушек. Вот почему,  прибыв
в Бостон, Лайонел увидел расположенные  на  вершинах  холмов  артиллерийские
батареи, часть  которых  совершенно  явно  предназначалась  не  столько  для
отражения нападения извне, сколько для поддержания порядка внутри города, да
еще поперек перешейка были возведены укрепления.
   Гарнизон насчитывал всего около пяти тысяч человек.
   К этому следовало  прибавить  некоторое  количество  морских  офицеров  и
матросов, приплывавших и уплывавших с военными кораблями.
   Все это время связь между городом и страной не нарушалась, хотя в  ней  и
были замечены перебои, обусловленные застоем в  торговле  и  неуверенностью,
порождаемой положением вещей. Не одна семья бостонцев  уже  покинула  родной
город, однако многие видные поборники американской независимости  продолжали
оставаться  в  своих  жилищах,  оглушаемые  треском  английских   барабанов,
распаляемые насмешками, которым подвергались их не искушенные в военном деле
соотечественники со стороны английских офицеров. По правде сказать, мнение о
военной  слабости   колонистов   было   распространено   не   только   среди
легкомысленных безусых юнцов;  многие  искренние  сторонники  американцев  в
Европе опасались, что в случае  военного  столкновения  спор  решится  не  в
пользу колонистов вследствие их неспособности отстоять свои права до конца.
   Так  обе  стороны  выжидали,  готовые  к  схватке:   народ   -   угрюмый,
настороженный и готовый  взять  оружие  по  первому  знаку  своих  вождей  -
сохранял образцовый порядок и спокойствие, но не подчинялся закону; армия  -
веселая, надменная, беспечная - держалась не слишком вызывающе и не  слишком
притесняла население, пока несколько неудачных экспедиций в поисках оружия в
глубь страны  не  окончились  полной  неудачей.  Но  с  каждым  часом  росли
недовольство со стороны колонистов и враждебность, смешанная с презрением, -
со  стороны  английских  войск,  чему  способствовали  бесчисленные  стычки,
носившие иной раз чисто личный, иной раз общественный характер.  Однако  они
скорее  принадлежат  истории  и  не  имеют  прямого   отношения   к   нашему
повествованию.  Вся  жизнь  в  городе  замерла,  люди  проводили   время   в
томительном ожидании.
   Было известно, что парламент  не  только  не  отменил  своих  политически
опасных решений, но наложил на колонии новые  ограничения  в  правах  и  для
поддержания порядка шлет свои войска и флот.
   Как долго может страна пребывать в столь противоестественном состоянии  и
чем все это кончится, никто не взялся бы  предугадать  -  дать  ответ  могло
только будущее.
   Народ, казалось, дремал; однако его сон  был  не  менее  чуток,  чем  сон
воина, задремавшего в доспехах, с мечом в руке. Войска  ежедневно  проводили
учения и маневры,  отчего  каждый,  даже  самый  закаленный  в  боях  солдат
приобретал со стороны еще  более  воинственный  вид,  и  тем  не  менее  обе
враждующие стороны  все  еще  продолжали  открыто  выражать  свое  нежелание
проливать кровь.

Глава 6

   Он слишком тощ! Его я не боюсь...
   Смеется редко, если ж и смеется,
   То словно над самим собой с презреньем
   За то, что не сумел сдержать улыбку.
   Шекспир, "Юлий Цезарь"

   В течение последующей недели Линкольн узнал много различных  подробностей
о положении колоний, характерных,  быть  может,  для  того  времени,  но  не
вмещающихся в рамки нашего повествования. Его собратья по оружию оказали ему
тот  сердечный  прием,  какой  неизменно  бывает  оказан  всякому  богатому,
независимому, хотя бы даже и не слишком  общительному  молодому  человеку  в
любом обществе, где превыше всего ценятся удовольствия и показной блеск.
   В начале недели в войсках производились особенно  усиленные  перемещения,
что известным образом повлияло и  на  судьбу  Лайонела.  Вместо  того  чтобы
вернуться в свой полк, он получил  приказ  принять  команду  над  батальоном
легкой пехоты, проходившим обучение, обычное для этого рода  войск.  Однако,
поскольку  было  известно,  что   майор   Линкольн   -   уроженец   Бостона,
главнокомандующий  со  свойственной  ему   снисходительностью   и   добротой
предоставил молодому офицеру небольшой отпуск,  чтобы  он  мог  отдать  дань
естественным в его положении чувствам.
   И вскоре всем стало известно, что майор Линкольн,  прибывший  в  Америку,
чтобы стать в ряды королевской армии  в  случае,  если  возникнет  печальная
необходимость   призвать   английские   войска   к   оружию,   получил    от
главнокомандующего  разрешение  в  течение  двух  месяцев,  считая  со   дня
прибытия,  быть  свободным  от  несения  службы  и  развлекаться,  как   ему
вздумается. Те, кто гордился своей необычайной проницательностью,  усмотрели
в этом распоряжении генерала Геджа тонкий и хитроумный расчет - использовать
влияние обходительного молодого провинциала на его родственников и друзей  с
целью пробудить в их душе верноподданнические чувства,  слишком  многими  из
них утраченные. Но таков уж был дух времени: ничтожным событиям  придавалось
непомерно  большое   значение   и   в   поступках,   продиктованных   самыми
естественными побуждениями, усматривались тайные замыслы.
   Однако  ни  образ  жизни  Лайонела,  ни  все  его  поведение   ничем   не
подтверждали подобных догадок. Он продолжал жить в доме миссис  Лечмир,  но,
не желая слишком злоупотреблять радушием своей родственницы, снял неподалеку
от ее дома квартиру, поместил там своих слуг и принимал гостей - как близких
друзей, так и  лиц,  наносивших  ему  официальные  визиты.  Это  чрезвычайно
обескуражило капитана Полуорта, сразу лишив его тех преимуществ,  какими  он
надеялся воспользоваться, получив доступ в дом своей возлюбленной на  правах
друга ее родственника, и он не уставал  громко  сетовать  по  этому  поводу.
Впрочем, Лайонел, как и подобало молодому богатому человеку, жил на  широкую
ногу, и пылкий капитан  легкой  пехоты  находил  в  этом  немало  источников
утешения, которых он безусловно был бы лишен,  если  бы  хозяйство  Лайонела
вела бережливая миссис Лечмир. Линкольн и Полуорт  учились  в  одной  школе,
затем в Оксфорде - в одном колледже  и,  наконец,  служили  в  одном  полку.
Невозможно, казалось бы, найти двух людей, столь несхожих между собой как по
внешности, так и по характеру, однако, согласно  странной  прихоти  природы,
которая заставляет нас любить свою  противоположность,  Линкольн  и  Полуорт
поддерживали тесную дружбу, и других таких закадычных приятелей не сыскалось
бы, пожалуй, во всем полку. Нет смысла особенно вникать в  эту  удивительную
дружбу. Нечто подобное встречается на каждом  шагу  и  связывает  людей  еще
более несхожих друг с другом. Такая дружба возникает порой случайно, порой в
силу привычки и зиждется нередко, как и в настоящем случае, на  неистребимом
добродушии одного из друзей. Если  не  чем  другим,  то  уж  этим  качеством
капитан Полуорт был наделен в полной  мере.  Оно  поддерживало  в  неизменно
цветущем состоянии его бренную плоть и делало общение с ним весьма приятным.
   С рвением отнюдь не бескорыстным - чего он даже и не пытался  скрывать  -
капитан взялся  за  налаживание  хозяйства  Линкольна.  По  уставу  капитану
надлежало столоваться вместе со  всеми  офицерами,  неукоснительно  соблюдая
различные правила, которые мешали развернуться  его  талантам,  так  же  как
состояние кошелька мешало потворствовать его  желаниям.  На  квартире  же  у
Лайонела ему предоставлялось широкое поле деятельности, причем  без  всякого
ограничения затрат, о чем он давно втайне мечтал. Городская беднота,  сильно
страдавшая от отсутствия заработков, существовала за счет  вспомоществования
в виде денег, пищи и одежды, посылаемых из соседних колоний, но для тех, кто
имел деньги, на рынке было  полно  товаров.  Такое  положение  вещей  вполне
устраивало капитана Полуорта, и недели через две после прибытия  Лайонела  в
полку стало известно, что капитан постоянно обедает у своего  друга,  майора
Линкольна, хотя следует  заметить,  что  сам  майор  Линкольн  весьма  часто
отправлялся обедать к штабным офицерам.
   В то же время майор Линкольн продолжал  ночевать  на  Тремонт-стрит  и  с
усердием,  которого  никак  нельзя  было  ожидать  после  довольно  ощутимой
неловкости первого знакомства, старался сойтись покороче с обитателями этого
дома. Правда, что касается миссис Лечмир, то здесь он не  достиг  особенного
успеха. Всегда церемонная, хотя и неизменно  учтивая,  она,  словно  плащом,
была окутана холодной рассчитанной отчужденностью, и Лайонелу, даже если  бы
он очень к этому стремился, едва ли удалось бы пробить ее  броню.  Однако  с
более молодыми родственницами дело уже через  несколько  дней  пошло  совсем
по-иному. Агнеса Денфорт, отнюдь не замкнутая по  натуре,  начала  незаметно
поддаваться очарованию мужественных и любезных манер молодого офицера и  уже
к концу первой недели с таким добродушием, непосредственностью  и  простотой
отстаивала права колонистов, подшучивала над выходками  офицеров  и  тут  же
признавалась в своей предубежденности, что,  в  свою  очередь,  больше,  чем
другие, расположила к себе  своего  английского  кузена,  как  величала  она
Лайонела. Куда более странным,  если  не  сказать  совершенно  необъяснимым,
казалось Лайонелу поведение Сесилии Дайнвор. День за  днем  она  могла  быть
молчаливой, надменной, неприступной, а затем внезапно, словно  под  влиянием
какого-то  тайного  побуждения,  становилась  естественной,  общительной   и
простой. И тогда  вся  ее  душа,  казалось,  светилась  в  ее  выразительных
лучистых глазах, а ее мягкий юмор и веселость, сломав преграды сдержанности,
прорывались наружу, приводя в восхищение всех окружающих и делая их столь же
веселыми и счастливыми, как  она  сама.  Долгие  часы  размышлений  посвятил
Лайонел  необъяснимым  переменам  в  поведении  молодой  девушки.  В   самой
изменчивости  ее  настроений  таилось  своеобразное   очарование,   невольно
привлекавшее к ней Лайонела, а изящная фигурка и прелестное умное личико  не
могли  не  усилить  его  стремления  поближе  познакомиться  с  прихотливыми
особенностями этой  натуры,  что,  естественно,  привело  к  пристальному  и
пытливому наблюдению за ней. В результате этого  постоянно  оказываемого  ей
внимания поведение Сесилии стало почти  неприметным  образом  меняться:  оно
становилось все менее и менее капризным и все более и более обворожительным,
а Лайонел в силу какой-то странной забывчивости вскоре упустил из виду  свою
главную цель и, как ни странно, перестав  отмечать  перемены  в  настроениях
кузины, даже не испытал разочарования.
   В  вих