могла бы откровенно  рассказать  о
своем положении; ведь если бы судебные власти были осведомлены о том, где  я
нахожусь, они бы схватили меня и отобрали все, что мне удалось спасти.
     Под влиянием этих страхов я первым делом порвала все свои знакомства  и
приняла другое имя. С этой целью под влиянием этих страхов  я  первым  делом
порвала все свои знакомства и приняла другое имя. С этой целью я перебралась
в Минт, сняла помещение в очень укромном месте, оделась во вдовье  платье  и
назвалась миссис Флендерс.
     Тут я и скрывалась, и хотя мои новые знакомые ничего обо мне не  знали,
у меня не было недостатка в обществе. Может быть, женщина  редкость  в  этих
краях,  а  может,  люди,  чем  они  несчастней,  тем  больше   нуждаются   в
развлечении. Как бы то ни было, я вскоре убедилась, что женщина, если только
она  привлекательная,  может  всегда  рассчитывать  на  радушный   прием   у
несчастных горемык, населяющих Минт. Я увидела, что те самые  люди,  которые
были не в состоянии заплатить полкроны с фунта своим кредиторам и обедали  в
долг в трактире Быка,  всегда,  однако,  находили  деньги  для  того,  чтобы
поужинать с женщиной, которая им приглянулась.
     Однако на первых порах я себя соблюдала. Правда,  подобно  возлюбленной
лорда Рочестера, которая охотно встречалась с ним, но дальше этого не шла, я
уже начинала пользоваться репутацией шлюхи, не  ведая  тех  радостей,  какие
ведает она. Итак, недовольная и местом, в котором я очутилась, и  обществом,
которое меня окружало, я стала подумывать о переезде.
     В самом деле, было о чем призадуматься, глядя на этих  людей:  дела  их
были запутаны самым  ужасающим  образом,  они  были  хуже  нищих,  семьи  их
сделались предметом благотворительности для других и ужаса для них самих.  А
они, пока у них оставался хоть единый грош в кармане, а  подчас  даже  и  не
имея его, спешили утопить свои горести в грехе; они отягощали  свою  совесть
все новыми и новыми прегрешениями; вместо того  чтобы  вспомнить  о  прежних
своих проступках, они всеми средствами стремились забыть их, уготовляя  себе
новую пищу для раскаяния; они продолжали  грешить  сегодня,  словно  в  этом
видели исцеление от вчерашних грехов.
     Впрочем, у меня нет дара проповедника; я хочу  лишь  сказать,  что  эти
люди слишком далеко зашли в своей неправедности,  даже  для  такой,  как  я.
Гнусным и нелепым казался мне их грех, в нем чувствовалась натяжка,  насилие
над  собой.  Они  шли  не  только  против  своей  совести,  но  даже  против
собственной природы. Все кругом наводило  на  грустные  размышления,  а  они
насильственно гнали от себя эти мысли. Их песни - это было нетрудно заметить
- прерывались невольными вздохами, а лица их, хотя  они  и  улыбались  через
силу, были бледны и выражали муку; порой она  воплем  срывалась  с  их  уст,
когда за неизменное наслаждение, за порочную ласку им  приходилось  отдавать
последние деньги. Я не раз своими ушами слышала, как, не находя  себе  места
от тоски, кто-нибудь из них издавал глубокий вздох и вскрикивал: "Какой же я
подлец, однако! Дай-ка я хоть выпью за твое здоровье, дорогая Бетти!" Это он
взывал к своей честной жене, у которой в это время, может быть,  и  полкроны
не было, чтобы прокормить себя и своих четверых детей. Наутро все они  вновь
начинают каяться. К иному из них, может быть, придет жена, вся в  слезах,  -
пожаловаться на кредиторов, рассказать, как ее выгнали  на  улицу  вместе  с
детьми или принести еще какую-нибудь ужасную весть. После  ее  посещения  он
еще пуще начинает, казниться; он думает без конца о своем положении и чуть с
ума не сходит. У него нет правил, на которые он  мог  бы  опереться,  он  не
находит утешения ни в себе самом, ни выше,  не  видит  кругом  себя  ничего,
кроме мрака, и вновь обращается к тем же спасительным средствам  -  к  вину,
разврату, к обществу людей, пребывающих в том же состоянии, что  и  он  сам,
вновь творит он те же преступления, и так с каждым днем продвигается к своей
окончательной гибели.
     Я еще не  была  достаточно  развращена,  чтобы  жить  с  этой  братией.
Напротив, я стала весьма серьезно размышлять о том, что мне  делать,  каково
мое нынешнее положение и какой путь избрать мне в дальнейшем. Друзей у  меня
не было, это я знала; ни одного друга у меня не было на  свете,  ни  единого
родственника. Я видела, как таяло мое небольшое состояние, и понимала,  что,
когда  оно  вовсе  исчезнет,  меня  ожидают  лишь  горе  да   голод.   Итак,
преисполненная ужаса и к месту, в котором я  очутилась,  и  к  тем  страшным
живым примерам, которые постоянно стояли у меня перед  глазами,  я  решилась
уехать.
     В Минте я познакомилась с одной доброй, скромной  женщиной,  такой  же,
вдовой, как и я, но в лучшем  положении.  Муж  ее  был  капитаном  торгового
корабля; потерпев однажды кораблекрушение на пути из Вест-Индии,  откуда  он
рассчитывал вернуться с богатой поживой, он был настолько удручен  убытками,
что, хотя ему удалось спастись, не вынес потрясения и с  горя  умер;  вдова,
преследуемая кредиторами, принуждена была искать убежища в Минте. С  помощью
друзей  она  вскоре  поправила  дела  и  снова  была  свободна;  узнав,  что
поселилась в Минте скорее из желания вести уединенную  жизнь,  чем  с  целью
избежать преследований, и видя, что я чувствую такое же отвращение  к  этому
месту и его обитателям, как и она, вдова капитана предложила мне переехать к
ней  и  жить  вместе,  пока  мне  не  предоставится  случай  устроиться   по
собственному вкусу, вполне возможно, сказала она, что в  той  части  городам
где она думает поселиться, за мной станет  ухаживать  какой-нибудь  солидный
капитан.
     Я приняла ее предложение и жила с ней полгода, жила бы и дольше,  но  в
это время то, чего она желала мне, случилось с ней самой: она очень  выгодно
вышла замуж. Другим судьба улыбалась, а мне не везло, я ни встречала никого,
кроме  двух-трех  боцманов  и  других  подобных  людей,  что   же   касается
командиров, то это обыкновенно были люди двоякого рода: 1) те, у  кого  дела
шли хорошо, то есть было хорошее судно, искал только выгодной партии; 2) те,
что находились не у дел искали жену, чтобы с ее помощью устроиться;  я  хочу
сказать, - во-первых,  жену  с  деньгами,  которая  дал  бы  им  возможность
приобрести, как говорится, крупный пай в корабле и  поощрять  таким  образом
других вступить в долю; или же, во-вторых, жену хоть  и  без  денег,  но  со
связями, которая помогла бы молодом человеку наняться  на  хороший  корабль,
что не хуже приданого. Но ни одному из этих условий я не удовлетворяла, была
товаром, который сбыть нелегко.
     Словом, я скоро убедилась, что выйти замуж в Лондоне -  не  то,  что  в
провинции, что браки заключают здесь по расчету, по деловым  соображениям  и
любовь не играет при этом почти никакой роли. Правду сказала моя золовка  из
Колчестера: красота, ум, манеры, рассудительность, ровный характер,  хорошее
поведение,  воспитание,  добродетель,  набожность  и   другие   достоинства,
телесные и душевные, не имеют значения; одни только  деньги  делают  женщину
милой. Любовницу мужчина  действительно  выбирает  по  влечению  сердца:  от
содержанки требуют, чтобы она была красива, хорошо сложена,  имела  пригожую
внешность и изящные манеры, но что касается жены,  то  никакое  уродство  не
режет глаз, никакие пороки не оскорбляют нравственного чувства; деньги - вот
что важно; приданое не косит, не хромает, деньги всегда милы, какова  бы  ни
была жена.
     С другой стороны, мужчин на рынке такая нехватка, что женщины больше не
пользуются своим правом отказывать;  для  женщины  большая  честь,  если  ей
делают предложение, и если какая-нибудь строптивая  молодая  леди  жеманства
ради ответит отказом, никогда не дождаться ей  второго  предложения,  а  тем
более не загладить своего ложного шага,  приняв  то,  что  она  отвергла.  У
мужчин такой огромный выбор, что положение женщины очень невыгодно;  мужчина
может стучаться в каждую дверь, и, если ему в  виде  исключения  отказали  в
одном доме, он может быть уверен, что будет принят в другом.
     Еще я заметила, что мужчины без всякого зазрения  совести  снаряжаются,
говоря их языком, на охоту за приданым,  не  имея  за  душой  ни  денег,  ни
каких-либо других достоинств, которые давали бы им право искать себе богатых
невест. А держатся они при том с таким высокомерием, что женщина и не  думай
расспрашивать ни о репутации, ни о состоянии своего поклонника. Пример всему
этому я имела случай наблюдать в лице одной молодой дамы,  моей  соседки,  с
которой я в это время сблизилась. К ней сватался некий молодой капитан.  Она
всего-навсего позволила себе спросить кое-кого из его соседей о  том,  каков
его нрав, каких он правил, а может быть, о том, каково его состояние. И вот,
несмотря на то, что приданое ее составляло чуть ли не две тысячи фунтов,  он
выразил  ей  свое  неудовольствие,  заявив,  что  отныне  не  станет  больше
беспокоить ее своими посещениями. Я прослышала об этом и, так  как  мы  были
уже знакомы с ней, решилась ее навестить. Она  обстоятельно  рассказала  мне
обо всем и излила передо мной душу. Я  тотчас  заметила,  что,  хоть  она  и
считала, что он поступил с ней дурно, все же была не в силах возмущаться  им
и больше досадовала на то, что потеряла его, а пуще всего на то, что другая,
менее состоятельная женщина его заполучит.
     Я старалась подбодрить ее, укоряя в малодушии. Уж на  что,  говорила  я
ей, незавидно мое собственное положение, а и я, прежде чем дать мужчине свое
согласие на брак с ним, проверила  бы,  что  он  за  человек  и  каково  его
состояние; и я бы встретила его презрением, если бы он считал, что я  должна
довольствоваться тем, что он сам о себе расскажет. А уж ей, с ее приданым, и
подавно не след покоряться тому, что составляет бедствие нашего века; и  так
ведь  мужчины  безнаказанно  оскорбляют  нас,  бесприданниц.  Если  же   она
безропотно стерпит такую обиду, этим она не  только  собьет  себе  цену,  но
заслужит также и презренье  всех  женщин  нашей  части  города.  У  женщины,
говорила я, всегда есть возможность отомстить мужчине, который с  ней  дурно
поступает, и есть сколько угодно способов поставить такого молодца на  место
- иначе что же получается что женщина и впрямь самое несчастное существо  на
свете?
     Мне показалось, что она довольна моими  рассуждениями,  и  она  всерьез
заверила меня, что была бы рада  дать  ему  почувствовать  всю  силу  своего
справедливого негодования и либо заставить его вернуться к  себе,  либо  так
отомстить ему, чтобы все кругом узнали об ее мести.
     Я сказала ей, что если она последует моему  совету,  я  научу  ее,  как
достигнуть исполнения обоих ее желаний, и что берусь привести капитана к  ее
дверям, да еще; устрою так, что он будет умолять ее, чтобы она его впустила.
Она улыбнулась и тут же дала мне понять, что как она ни сердита на  него,  а
долго стучаться ему не придется.
     Как бы то ни было, она  выразила  готовность  следовать  моим  советам;
тогда я сказала ей, что первым делом ей следует заставить его уважать  себя:
ведь разные люди говорили ей, что он пустил слух, будто бы именно он  бросил
ее; таким образом, он  поставил  себя  в  выгодное  положение  виновника  их
размолвки; теперь же ей нужно постараться распространить среди женщин (а это
было нетрудно, потому что у нас только и жили что сплетнями), что  она  сама
навела о нем справки  и  обнаружила,  что  он  вовсе  не  столь  богат,  как
представлялся. "Дайте им понять, сударыня, - поучала я ее, - что  вы  узнали
за достоверное, что он не таков, каким он сначала вам показался,  и  что  вы
предпочитаете с ним не связываться, что вы слышали, что у него крутой  нрав,
что он любит хвастать тем,  как  дурно  поступал  с  женщинами,  а  главное,
напирайте на его испорченность и прочее". В  последнем  утверждении,  кстати
сказать, была доля истины; впрочем, как мне показалось, он не был  ей  менее
любезен, по этой причине.
     Она с готовностью принялась исполнять все, что  я  ей  внушила.  Первым
делом она постаралась отыскать нужных людей для приведения  нашего  плана  в
действие. Ей не пришлось долго искать: стоило ей рассказать свою  историю  в
общих чертах двум кумушкам, живущим по соседству, как эта история  сделалась
предметом толков за вечерним чаем во всех домах нашей части города, и,  куда
бы я ни приходила, всюду я попадала на одни и те же разговоры; а так как все
знали, что я приятельница этой молодой дамы, то  очень  часто  меня  просили
высказать  свое  мнение,  и  я   подтверждала   все,   что   говорилось,   с
соответствующими  преувеличениями,  расписывая  его  особу  в  самых  черных
красках; затем, под видом величайшей тайны, о  которой  другие  кумушки  еще
ничего не знают, я сообщала, что слышала, будто бы его дела весьма запутаны,
что он вынужден искать приданое затем, чтобы заплатить свой  пай  владельцам
корабля, на котором он служит, что пай этот им еще не выплачен и  что,  если
он в ближайшее время не внесет его, владельцы корабля его прогонят, а на его
место поставят его помощника, который сам зарится на этот пай.
     Тут признаюсь, я сильно досадовала на негодника, как я его величала,  я
еще прибавила, что до меня дошел слух, будто у него есть жена  в  Плимуте  и
другая в Вест-Индии, и никто этому не удивился, так как известно, что  такие
истории частенько приключаются с подобными ему джентльменами.
     Дальше все пошло  как  по-писаному.  Так,  рядом  с  нами,  под  опекой
родителей, проживала молодая девица. Отец  ее  тотчас  отказал  капитану  от
дома, а девицу посадили под замок. Еще в другом месте, где  он  бывал,  одна
женщина, как это ни удивительно, нашла в себе мужество сказать  ему  нет.  И
куда бы он ни толкался, всюду его попрекали высокомерием и тем,  что  он  не
дозволял женщинам расспрашивать о своих обстоятельствах и прочем.
     Ну так вот, вскоре он понял,  что  дал  маху.  Отпугнув  от  себя  всех
женщин, которые проживали по эту сторону реки, он направился в Ратклифф, где
ему удалось познакомиться с некоторыми из тамошних обитательниц. Однако  ему
не везло: хотя там, как и всюду в наше время, молодые женщины только и ждали
жениха, слава его следовала за ним и через  реку,  а  его  имя  пользовалось
такой же печальной известностью на том берегу, как и на этом. Так что хотя в
невестах у него недостатка не было, однако невесты  с  достатком,  а  только
такая ему и была нужна, он среди них не нашел.
     Но и это не все. Она сама придумала одну весь хитроумную штуку: вызвала
к себе одного молодого  человека,  своего  родственника,  и притом женатого,
договорилась, чтобы он два  или  три  раза  в  неделю  к  не  наведывался  в
роскошной карете с лакеями, одетыми пышные ливреи. Между тем две ее  кумушки
и я с ним пустили слух, что этот джентльмен к ней ездит свататься, что имеет
он тысячу фунтов годового дохода, что она  собирается  переехать  в  Сити  к
своей тетке, так как джентльмену трудно ездить к ней  в  Роттерхайт  -  у  я
очень узки и неудобны наши улицы для проезда в карете!
     Это возымело мгновенное действие. Где бы капитан  ни  появлялся,  всюду
его поднимали на смех. Он был  готов  повеситься!  Всеми  возможными  путями
пытался он возобновить свое знакомство  с  ней,  писал  ей  самые  пламенные
письма, в которых просил  прощения  за  свою  былую  опрометчивость.  Короче
говоря, после многих просьб ему удалось добиться разрешения прийти к ней,  с
тем чтобы, как он говорил, восстановить свое доброе имя в ее глазах.
     В это  свидание  она  полностью  поквиталась  с  ним.  За  кого  он  ее
принимает, вопрошала она, как мог он думать, что она вступит в брак, не зная
толком  всех  обстоятельств  человека,  с  которым  заключает  столь  важный
договор? Или он думает, что ее можно втравить в брак против ее  воли?  Может
быть, он спутал ее с кем-нибудь из ее соседок, у  которых  такое  положение,
что хоть за первого встречного выходи? Откуда ей знать, в самом ли  деле  он
дурной человек или просто несчастлив в своих соседях, которые его оговорили?
Как бы то ни было, ему придется рассеять кой-какие  ее  подозрения;  вполне,
впрочем, обоснованные. Иначе чувство собственного  достоинства  заставит  ее
показать ему, что она не боится  сказать  нет  ни  ему,  ни  любому  другому
мужчине.
     Тут же она выложила ему все,  что  ей  довелось  о  нем  слышать,  или,
вернее, все те слухи, которые она сама с моей  помощью,  распустила  о  нем:
он-де не внес свой пай  за  часть  корабля,  которая,  по  его  словам,  ему
принадлежит: владельцы корабля будто бы намерены по ставить на его место его
помощника; о его нравственности всюду говорят дурно;  его  имя  связывают  с
такими-то и такими-то женщинами; в Плимуте и Вест-Индии у него, оказывается,
жены, и все в таком роде. Разве она не вправе требовать, чтобы он объяснился
с ней по всем статьям обвинения?  Разве  они  недостаточно  серьезны,  чтобы
отказать ему, если он не сможет оправдаться?
     Он был так поражен ее речами, что не мог и слова вымолвить в  ответ,  а
она, видя его замешательство,  чуть  не  подумала,  что  все,  что  она  ему
высказала, было и в самом  деле  правдой,  хоть  и  знала  превосходно,  что
источник всех этих слухов - она сама.
     Однако он оправился и с  той  минуты  сделался  самым  скромным,  самым
робким и со всем тем самым усердным из женихов.
     Но она все не унималась. Неужели, спрашивала она его,  он  думает,  что
она дошла до такой крайности, чтобы ей можно и должно было терпеть  подобное
обращение с собой?  Неужели  он  не  видит,  что  у  нее  нет  недостатка  в
поклонниках? Иные из них, кстати сказать, не ленятся ездить к ней  из  более
далеких мест, чем он, - это  она  намекала  на  того  джентльмена,  которого
нарочно пригласила ездить к себе.
     С помощью подобных уловок она довела его  до  состояния  совершеннейшей
покорности; теперь он шел на  любые  меры,  чтобы  успокоить  ее  не  только
относительно дел своих, но и  поведения.  Он  представил  ей  неопровержимые
доказательства того, что корабельный пай его уплачен,  принес  свидетельство
владельцев корабля о том, что слухи об их намерении сместить его и поставить
на его место его помощника лишены каких бы то ни было оснований; словом,  он
сделался полной противоположностью тому, чем был прежде.
     Так удалось мне доказать ей, что женщины сами виноваты,  когда  мужчины
берут верх над ними там, где дело идет о браке: мужчины полагают, что у  них
якобы неограниченный выбор и что поэтому с женщиной всегда  можно  поладить;
нам же недостает смелости стоять на своем и защищать свои права. И правильно
сказал лорд Рочестер, что

                      В беде не надо женщине грустить:
                      Она мужчине может отомстить.

     Дальше моя приятельница так ловко повела дело, что ему  стало  казаться
труднейшим на свете предприятием заполучить ее себе в жены. На самом же деле
она давно уже решилась выйти за него и только об этом и хлопотала все время.
А добилась она всего не тем, что напустила на себя холод и важность, а  тем,
что повела разумную политику: поменявшись с ним ролями,  она;  обратила  его
игру против него самого; прежде он высокомерным  своим  обращением  поставил
себя так, точно; не нуждался ни  в  каких  рекомендациях,  всякие  расспросы
принимал как личное для себя оскорбление; тогда она  с  ним  поссорилась.  И
теперь он покорно сносил любые расспросы; мало того, он, со своей стороны, и
заикнуться не смел об ее делах.
     Довольно с него, что она соглашалась выйти за него замуж.  Относительно
своего состояния она ему прямо заявила, что так как  ее  обстоятельства  ему
известны, то справедливость требует, чтобы и она о  нем  знала  столько  же.
Правда, он мог судить о ее приданом только по слухам, но ведь он столько раз
уверял ее в своей пламенной страсти, сопровождая, как водится, св