еялись.
     И вот не прошло и недели, является вдруг к нам  жена  мэра  с  дочерьми
навестить мою старую воспитательницу, посмотреть ее школу и  детей.  Посидев
немного, жена мэра спрашивает:
     - Скажите мне миссис***, где же та девочка, которая хочет быть барыней?
     Услышав эти слова, я страшно испугалась, сама не знаю почему;  но  жена
мэра подходит ко мне и говорит:
     - Здравствуйте, мисс, покажите-ка мне, что такое вы шьете.
     Слово "мисс" очень  редко  можно  было  слышать  в  нашей  школе,  и  я
удивилась, почему она называет меня таким нехорошим именем; все же я встала,
сделала реверанс, она взяла у  меня  из  рук  работу,  взглянула  на  нее  и
сказала; что сделано очень хорошо, потом посмотрела на мои руки и. сказала:
     - Право, она. может стать барыней: поглядите,  какие  у  нее  беленькие
ручки.
     Ужасно мне это понравилось, но жена мэра этим не  ограничилась,  сунула
руку в карман, дала мне шиллинг и велела  работать  старательно  и  прилежно
учиться, тогда мне, может быть, удастся сделаться барыней.
     Все это время моя добрая  старушка-воспитательница,  жена  мэра  и  все
прочие вовсе меня не понимали,  потому  что  они  подразумевали  под  словом
"барыня" одно, а я - совсем другое. Увы! Мне казалось, что  быть  барыней  -
значит работать на себя и зарабатывать столько денег, чтобы  не  нужно  было
идти в прислуги,  тогда  как  для  них  это  означало  высокое  положение  в
обществе, богатство, широкую жизнь и не знаю что еще.
     Когда жена мэра удалилась, вошли ее  дочери  и  тоже  пожелали  увидеть
барыню; они  долго  со  мной  разговаривали,  и  я  отвечала  им  с  тем  же
простодушием; каждый раз, как они спрашивали меня, действительно ли я решила
стать барыней, я отвечала "да". Наконец они  спросили  меня,  что  же  такое
"барыня". Вопрос очень меня смутил. Все же  я  кое-как  объяснила,  что  это
женщина, которая не ходит работать по домам; они были  в  восторге  от  моих
ответов, моя болтовня им, видно, очень понравилась и позабавила  их,  и  они
тоже дали мне денег.
     Деньги эти я  все  отдала  своей  наставнице,  как  я  называла  ее,  и
пообещала старушке по-прежнему отдавать ей все, что буду зарабатывать, когда
стану барыней. После этого и после других моих слов  воспитательница  начала
понимать, что я подразумеваю под словами "быть барыней" и что  они  означают
для меня всего лишь возможность  собственным  трудом  зарабатывать  себе  на
хлеб; наконец она меня спросила, так ли это.
     Я ответила ей "да" и упорно твердила, что это и  значит  быть  барыней.
"Ведь вот такая-то, -  сказала  я,  называя  одну  женщину,  которая  чинила
кружева и стирала дамские кружевные чепчики, - ведь она  же  барыня,  и  все
зовут ее мадам".
     - Глупенькая, - рассмеялась моя добрая старушка, - такой  барыней  тебе
стать нетрудно: про нее дурная слава идет, у нее двое незаконных.
     Я ни слова не поняла, однако ответила: "Я знаю, что ее  зовут  мадам  и
она не живет в прислугах". Поэтому я твердо стояла на том, что она барыня, и
хотела быть такой же.
     Все это снова было передано дамам, и те  очень  смеялись,  и  время  от
времени дочери  господина  мэра  приходили  повидать  меня,  спрашивая,  где
маленькая барыня, что наполняло меня немалой гордостью.  Навещая  меня,  эти
молодые дамы иногда приводили с собой знакомых; таким  образом,  меня  скоро
знал чуть не весь город.
     Мне было тогда около десяти лет, и я уже начинала походить на маленькую
женщину, так как была очень серьезной и  чинной,  и  вы  легко  можете  себе
представить, какую я чувствовала гордость, слыша от дам, что я хорошенькая и
буду красавицей. Однако эта  гордость  не  оказывала  еще  на  меня  дурного
действия;  деньги,  которые  дамы   часто   дарили   мне,   а   я   отдавала
старушке-воспитательнице, женщина эта добросовестно тратила на меня, покупая
мне чепчики, белье и перчатки, так что я была опрятно  одета;  будь  на  мне
лохмотья, они и то всегда  были  бы  чистые,  я  сама  бы  стирала  их;  но,
повторяю, добрая моя воспитательница; когда мне дарили деньги, добросовестно
тратила их на меня и всегда говорила дамам, что то-то и то-то куплено на  их
деньги; это побуждало их делать мне новые подарки,  пока  наконец  городские
власти и в самом деле не вызвали меня и не предложили поступить  на  службу.
Но я уже стала тогда такой прекрасной работницей и дамы были  так  добры  ко
мне, что обошлось без службы; я могла зарабатывать для своей воспитательницы
все, что она тратила на мое содержание,  поэтому  она  попросила  разрешения
оставить у себя "барыню", как все называли  меня,  говоря,  что  я  буду  ей
помогать в обучении детей, с чем я  отлично  могла  справиться,  потому  что
работала очень ловко, даром что была еще очень молода.
     Однако доброта моих покровительниц пошла еще дальше; узнав,  что  город
больше не содержит меня, они стали чаще дарить деньги, а когда  я  подросла,
начали приносить мне работу на дом: шить белье, чинить  кружева,  отделывать
шляпки, и не только платили мне, но еще и учили, как все это  нужно  делать,
так что я действительно сделалась барыней, как я понимала это слово: мне  не
исполнилось еще двенадцати лет, а  я  не  только  справляла  себе  платья  и
платила воспитательнице за пропитание,  но  еще  и  откладывала  деньги  про
черный день.
     Дамы часто мне дарили свои платья или что-нибудь из платья своих детей:
то чулки, то юбку, то одно, то другое; и моя старушка берегла все  это,  как
мать, заставляя меня чинить и переделывать, потому что была она на  редкость
бережливая хозяйка.
     Наконец так я полюбилась одной из дам, что она пожелала пригласить меня
на месяц к себе в дом, чтобы я, говорила она, побыла с ее дочерьми.
     Хотя это приглашение было  необыкновенной  любезностью  с  ее  стороны,
однако, как сказала ей добрая моя старушка, она  причинит  маленькой  барыне
больше зла, чем добра,  если  решила  взять  меня  лишь  на  время.  "Да,  -
согласилась дама, - вы  правы;  возьму  ее  к  себе  на  неделю  посмотреть,
сойдутся ли с ней мои дочери и понравится ли мне ее характер, и потом с вами
поговорю,  а  если  тем  временем  кто-нибудь  придет  навестить   ее,   как
обыкновенно, скажите, что вы послали ее ко мне".
     Все было устроено по-хорошему, и я  отправилась  в  гости  к  названной
даме; но так мне там понравилось с молодыми барышнями и им  так  понравилось
со мной, что тяжело было от них  уходить,  да  и  им  не  хотелось  со  мной
расставаться.
     Все же я их покинула и жила еще с год у моей честной старушки: теперь я
была ей настоящей помощницей, потому что мне  минуло  уж  четырнадцать  лет,
росту была я высокого и смотрела маленькой женщиной; но так я приохотилась к
барской жизни в доме той дамы, что уже не чувствовала  себя  привольно,  как
раньше, в своем старом жилище,  и  я  думала,  что  и  вправду  хорошо  быть
барыней,  только  понятия  мои  о  том,  что  такое  барыня,  теперь  совсем
переменились, и так как я думала, что хорошо быть барыней,  -  то  нравилось
мне быть с барынями и страшно хотелось вернуться к ним.
     Когда мне  исполнилось  четырнадцать  лет  и  три  месяца,  моя  добрая
старушка - мне бы следовало называть ее  матерью  -  заболела  и  умерла.  Я
оказалась тогда в очень печальном положении: ведь не  стоит  большого  труда
разорить семью бедного человека, когда его снесут на кладбище; так что после
похорон бедной старушки приходские дети  тотчас  были  разобраны  церковными
старостами; со школой было покончено, и ученицам осталось только сидеть дома
и ждать, пока  их  пошлют  в  другое  место.  Все  добро,  оставшееся  после
покойницы, начисто прибрала ее дочь, замужняя женщина, мать шести  или  семи
детей; увозя пожитки, она не нашла ничего лучше, как посмеяться  надо  мной,
сказав, что маленькая барыня может устраиваться теперь самостоятельно,  если
ей угодно.
     Я перепугалась почти до потери разума и не знала, что делать; ведь меня
просто-напросто выгоняли вон, и, что еще хуже, у честной старушки  хранились
мои двадцать два шиллинга,  составлявшие  все  богатство  маленькой  барыни;
когда же я попросила у дочери свои деньги, она прикрикнула на меня,  сказав,
что знать ничего не знает.
     Между тем добрая старушка говорила дочери о моих  деньгах,  показывала,
где они лежат, объяснила, что это деньги девочки, раза  два  или  три  звала
меня, чтобы мне их вернуть, но, к несчастью, меня не было дома, - а когда  я
вернулась, она уже не могла  говорить.  Впрочем,  дочь  оказалась  настолько
честной, что впоследствии отдала мне деньги, несмотря  на  то,  что  сначала
поступила со мной жестоко.
     Теперь я действительно была бедной барыней и в тот же вечер должна была
отправиться  на  все  четыре  стороны:  дочь  вывезла  все  до  единой  вещи
покойницы, у меня не было ни крова, ни куска хлеба. Но, видно, -  кто-то  из
соседей сжалился надо мной и дал знать  о  случившемся  той  даме,  в  семье
которой я гостила; она тотчас же прислала за мной служанку, которую пожелали
сопровождать две  хозяйские  дочери,  я  мигом  собрала  свои  пожитки  и  с
радостным сердцем отправилась к  ней.  Ужас  моего  положения  так  на  меня
подействовал, что я уже не хотела быть барыней и охотно бы согласилась стать
служанкой и исполнять любую работу, какую мне дадут.
     Но моя новая великодушная  госпожа  была  лучшего  мнения  обо  мне.  Я
называю ее великодушной, потому что она во всем  настолько  же  превосходила
добрую женщину, у которой  я  жила,  насколько  выше  было  ее  общественное
положение; говорю "во всем", за  исключением  честности;  и  хотя  эту  даму
нельзя упрекнуть ни в чем, однако ни при каких обстоятельствах я  не  должна
забывать, что моя наставница, несмотря на свою бедность, была такой честной,
что честнее и не сыскать.
     Только эта добрая барыня, как я сказала, увела меня к себе, как  первая
дама, то есть жена мэра, послала дочерей позаботиться обо мне,  и  еще  одна
семья, приметившая меня, когда я была маленькой барыней и  брала  работу  на
дом, послала за мной вслед за женой мэра, так что все дамы  наперебой  стали
за мной ухаживать и были  в  большой  обиде,  особенно  жена  мэра,  что  ее
приятельница перехватила меня у нее; ведь я по праву принадлежу ей, говорила
жена мэра, так как она первая обратила на  меня  внимание.  Но  та  дама,  у
которой я жила, не захотела отпустить меня; ну, а мне ничего  лучшего  и  не
надо было.
     Так и жила я у этой дамы до семнадцати с половиной, и  было  это  столь
полезно для моего воспитания, что лучше и вообразить  нельзя:  дочерей  моей
хозяйки обучали танцевать, говорить по-французски и писать; обучали их также
музыке; так как я всегда была с ними, то вместе с ними и училась; и хотя  ко
мне не были приставлены учителя, однако я при помощи подражания и расспросов
научилась всему, чему их учили при помощи наставлений и указаний; словом,  я
научилась танцевать и говорить  по-французски  не  хуже  их  самих,  а  пела
гораздо лучше, потому что у меня был хороший голос. Я не  могла  так  быстро
научиться играть на клавикордах и на спинете, потому  что  у  меня  не  было
своего инструмента для упражнений и  я  могла  заниматься  только  урывками,
когда не играли барышни; но все же я научилась играть вполне сносно, так как
под конец барышни обзавелись двумя инструментами, то есть и  клавикордами  и
спинетом, и сами стали давать мне уроки. Что  же  касается  танцев,  то  они
просто не могли не обучить меня контрдансу, потому что я всегда  была  нужна
для пары;  и  вообще  их  готовность  обучать  меня  всему,  чему  они  сами
выучились, ничуть не уступала моей охоте учиться у них.
     Таким  образом,  я  пользовалась  всеми  выгодами  воспитания,  которое
получила бы, будь я такой же барышней, как и те, с которыми я жила; и кое  в
чем я имела над ними  преимущество,  даром  что  они  стояли  выше  меня  по
положению; природа наделила  меня  дарами,  которых  никаким  богатством  не
приобрести. Во-первых, я была гораздо красивее их, во-вторых, лучше  сложена
и, в-третьих, лучше пела, то есть голос у меня был лучше;  надеюсь,  вы  мне
поверите, что высказываю я не свое мнение, а мнение всех, кто знал ту семью.
     Со всем тем я не чужда была тщеславия, свойственного нашему  полу:  мне
хорошо было известно, что все меня считают  хорошенькой  или,  если  хотите,
красавицей, и я сама вполне разделяла это  мнение  и  в  особенности  любила
слышать его  от  других,  что  случалось  часто  и  доставляло  мне  большое
удовольствие.
     До сих пор, как видите, жизнь моя текла без особых происшествий;  я  не
только жила в прекрасной семье, всеми уважаемой за добродетель, скромность и
другие хорошие качества, но и сама слыла девушкой рассудительной, скромной и
добродетельной, какой и была на самом деле, к тому же я не имела еще  повода
направлять свои мысли в другую сторону и познать искушение порока.
     Но то, чем я так тщеславилась, стало моей гибелью или, вернее, причиной
ее было мое тщеславие. У моей  покровительницы  было  двое  сыновей,  юношей
весьма даровитых и отменно воспитанных, и, на свое несчастье, я с ними  была
очень хороша, они же обошлись со мной совсем иначе.
     Старший,  большой  весельчак,  одинаково  хорошо  проводивший  время  в
столице и в деревне, хотя и совершал  по  легкомыслию  дурные  поступки,  но
благодаря большой опытности дешево расплачивался за свои удовольствия. Начал
он с того, что расставил мне пагубную  ловушку,  в  которую  попадаются  все
женщины, то есть при всяком  случае  замечал,  какая  я  хорошенькая,  какая
милая, какая грациозная и тому подобное;  и  делал  он  это  преловко,  умел
заманивать женщин в свои сети так же, как куропаток;  говорил  эти  вещи  не
мне, а сестрам, улучая минуту,  когда  я  была  недалеко  и  наверное  могла
услышать его. Сестры вполголоса останавливали его:  "Те,  братец,  она  тебя
услышит; она в соседней комнате". Тогда он начинал говорить тише, делая вид,
будто попался впросак, и признавался, что поступил нехорошо,  потом,  словно
забывшись, снова возвышал голос, а я, в восторге от его слов,  жадно  к  ним
прислушивалась, как только представлялся случай.
     Наживив таким образом удочку и легко найдя способ забросить ее на  моем
пути, он стал играть в открытую; и вот однажды, проходя мимо комнаты сестры,
когда я была там, он весело ко мне обращается:
     - Ах, мисс Бетти! Как поживаете, мисс Бетти? У вас не горят  уши,  мисс
Бетти?
     Я сделала реверанс и покраснела, но ничего не ответила.
     - Зачем ты так говоришь, братец? - сказала барышня.
     - Затем, что у нас внизу целых полчаса шел разговор о ней.
     - Но ведь вы не могли говорить о ней ничего дурного, я в этом  уверена,
и нам не интересно, что вы там болтали.
     - Помилуй! - говорит. - Дурного у нас и в мыслях не было, напротив,  мы
говорили о ней много-много хорошего. Столько лестных вещей  было  сказано  о
мисс Бетти, уверяю тебя; мы говорили,  что  она  самая  красивая  девушка  в
Колчестере; словом, в городе начинают пить за ее здоровье.
     - Удивляюсь тебе, братец, - оборвала его сестра.  -  Бетти  не  хватает
только одного, но это одно стоит всего остального, потому что нынче наш  пол
ценят дешево;  молодая  женщина  может  быть  писаной  красавицей,  знатной,
воспитанной,  остроумной,  рассудительной,  изящной  и  скромной,   обладать
всевозможными прекрасными качествами, но если у нее нет денег -  у  нее  нет
ничего; в наши дни одни только деньги заставляют уважать женщину; нет  денег
- и мужчины не церемонятся с нашей сестрой.
     - Постой, сестрица, не торопись, - вмешался младший брат,  находившийся
тут же, - я - исключение из твоего правила.  Уверяю  тебя,  если  я  встречу
женщину с такими совершенствами, как ты говоришь, я не стану беспокоиться  о
деньгах.
     - О, ты будешь осторожен и не увлечешься  женщиной,  у  которой  ничего
нет!
     - Почем ты знаешь?
     - К чему все эти разглагольствования о богатстве, сестра? - не выдержал
старший. - Не знаю,  как  в  чем  другом,  а  в  деньгах  у  тебя  ведь  нет
недостатка.
     - Понимаю, братец, - резко ответила сестра. - Ты хочешь сказать, что  у
меня есть деньги, а красотой Бог обидел. Но  такие  уж  нынче  времена,  что
довольно одних денег:  деньги  всегда,  дадут  мне  преимущество  над  моими
сверстницами.
     - Это верно, - заметил младший брат, - зато и у  сверстниц  может  быть
преимущество: ведь с красотой  можно  иногда  подцепить  мужа,  невзирая  на
деньги, и когда горничная миловиднее госпожи, то часто не остается  внакладе
и идет под венец первой.
     Я сообразила, что пора мне убраться, и ушла, но недалеко, так  что  мне
слышен был весь разговор, и узнала я кучу лестных для  себя  вещей,  приятно
пощекотавших мое самолюбие, но, как я  вскоре  обнаружила,  подорвавших  мое
положение в семье, потому  что  сестра  жестоко  поссорилась  из-за  меня  с
младшим братом; он наговорил ей много грубостей, которые она приняла  близко
к сердцу, как я в том убедилась из ее последующего обращения со мной,  очень
несправедливого, ибо у меня и в мыслях никогда не было того, в чем она  меня
подозревала относительно своего младшего брата; старший,  тот  действительно
как-то загадочно и издалека заговаривал со мной, и я имела глупость  принять
всерьез его шутки, которые  при  неопытности  моей  поселили  во  мне  самые
несбыточные надежды.
     Однажды он взбежал по лестнице в комнату,  где  обыкновенно  сидели  за
шитьем его сестры, что проделывал часто; еще с лестницы он, по  обыкновению,
окликнул их. Я была в комнате одна подошла к двери и сказала:
     "Сударь, барышень здесь нет,  они  гуляют  в  саду".  Тут  он  как  раз
подлетел и будто нечаянно заключил меня в объятия.
     - Ах, мисс Бетти, вы здесь? Вот прекрасно! Вас-то мне  и  нужно,  а  не
сестер, - проговорил он и с этими словами, не выпуская меня из объятий,  три
или четыре раза поцеловал.
     Я стала отбиваться, но не очень настойчиво, а он крепко держал  меня  и
продолжал целовать, пока совсем не задохся, и, садясь, сказал:
     - Милая Бетти, я влюблен в вас.
     От этих слов, должна сознаться, вся кровь во мне закипела и  хлынула  к
сердцу. Волнение  мое,  конечно,  не  укрылось  от  него.  Он  повторил  еще
несколько раз, что влюблен в меня, и  сердце  мое  отчетливо  говорило,  что
слова эти мне нравятся. Да, каждый раз, как он твердил: "Я влюблен  в  вас",
румянец мой ясно отвечал:
     "Мне это приятно, сударь".
     Однако в тот раз дело этим и ограничилось. Он  остался  бы  со  мной  и
дольше, но, взглянув случайно в окно, увидел, что к  дому  подходят  сестры,
поэтому быстро простился, еще раз поцеловал меня, сказал, что не шутит и что
вскоре я услышу о нем еще, и ушел, оставив меня в изумлении, Но и в  большой
радости. Если бы дело было чистое, все было бы хорошо, но беда  в  том,  что
мисс Бетти была искренна, а барин забавлялся.
     С тех пор голова моя пошла  кругом,  я  была  поистине  сама  не  своя;
подумать только: такой барин признавался в любви ко мне  и  говорил,  что  я
прелестное создание! Не знала я, как и перенести  все  это:  загордилась  до
последней степени. Высоко держала я голову и,  не  подозревая  о  порочности
нашего века, совсем забыла о добродетели: если бы молодой барин пожелал,  он
тогда же мог позволить себе со мною какие угодно вольности. На мое  счастье,
он в тот раз не воспользовался этой возможностью.
     Вскоре он снова нашел случай поймать меня врасплох, и почти  в  той  же
обстановке  с  его  стороны  все  было  рассчитано,  а  для   меня   явилось
неожиданностью. Вышло так: барышни с матерью пошли куда-то в гости,  младший
брат уехал за город, а отец уже с неделю был в Лондоне.  Молодой  барин  так
усердно сторожил каждый мой шаг, что ему  было  известно,  где  я  нахожусь,
тогда как я даже не знала, что  он  дома.  И  вот  он  проворно  вбегает  по
лест