другой. Бетти или никто - вот  мой  девиз.  Судьба  моя  зависит  от  вашего
решения, матушка, лишь бы в нем не принимали участия мои добрейшие сестры.
     Все это было ужасно для меня, потому что мать стала сдаваться, и  Робин
непрестанно ее уговаривал. С другой стороны, она посоветовалась  со  старшим
сыном, и тот пустил в ход все доводы, чтобы убедить ее согласиться: ссылался
на страстную любовь ко мне брата, на почтительность, которую  я  проявила  к
семье, отказываясь от своей выгоды в столь деликатном вопросе, и  на  тысячу
подобных вещей. Что же касается отца, то это был  человек,  всецело  занятый
общественными  обязанностями  и  добыванием  денег,  редко  бывавший   дома,
думавший только об обогащении и все семейные  дела  оставлявший  на  решение
жены.
     Легко себе представить, что, когда секрет был, по их мнению,  разгадан,
старший брат, которого никто ни в чем не подозревал, без особенного труда  и
опасности получил ко мне более свободный доступ, чем  прежде,  да  что  там,
мать сама пошла навстречу его желанию и предложила  ему  поговорить  с  мисс
Бетти.
     - Может быть, многое тебе в этом деле будет яснее, чем мне,  -  сказала
она, - посмотри, действительно ли  она  так  тверда  в  своем  решении,  как
говорит Робин.
      Ему только этого  и  нужно  было;  он  сделал  вид,  будто  соглашается
поговорить со мной, уступая просьбе матери,  которая  привела  меня  в  свою
комнату, сказав, что у ее сына есть ко мне дело, и оставила нас  вдвоем;  он
же закрыл за нею дверь.
     Потом он подошел ко мне, обнял и нежно поцеловал, сказав, что наступила
та решительная минута, которая может сделать меня счастливой или  несчастной
на всю жизнь, и что, если я не соглашусь подчиниться  его  желанию,  мы  оба
погибли. Затем он передал мне весь разговор между Робином,  как  он  называл
брата, матерью, сестрами и им самим.
     - Теперь, дитя мое, - обратился он ко мне, - взвесьте  хорошенько,  что
значит выйти замуж за джентльмена из хорошей семьи, с хорошим состоянием,  с
согласия родителей, и наслаждаться всем, что может дать свет; представьте, с
другой стороны, тяжелую участь женщины, потерявшей свое доброе имя; хотя  я,
покуда жив, останусь верным вашим другом, однако же ко мне будут  относиться
с подозрением, так что вы побоитесь  видеться  со  мной,  а  я  побоюсь  вас
признавать.
     Не дав мне времени ответить, он продолжал так:
     - Все, что произошло между нами, дитя мое, если мы будем  благоразумны,
может быть похоронено и предано забвению. Когда вы станете моей  сестрой,  я
всегда буду вашим  искренним  другом,  без  всяких  поползновений  на  более
близкие отношения, и мы сможем общаться и беседовать, не упрекая друг  друга
в прошлых грехах. Прошу вас подумать над этим и не воздвигать препятствий на
пути к своему спасению, и благоденствию. В доказательство моей  искренности,
- прибавил он, - вот вам пятьсот фунтов - возмещение за вольности, которые я
себе позволил с вами; будем смотреть на них как на безрассудство  молодости,
которое, нужно надеяться, будет заглажено нашим раскаянием.
     Я не в силах передать того чувства и той силы  убеждения,  с  какой  он
говорил все это. Пусть те, кто читает мою Повесть, поверят, что  говорил  он
свыше полутора часов и подкрепил свои просьбы всеми доводами,  какие  "может
изобрести человеческий ум.
     Не могу сказать, однако, чтобы что-нибудь из его длинной речи произвело
на меня впечатление  и  заставило  согласиться  с  ним.  Наконец  он  заявил
напрямик, что, если я откажусь, он, к  сожалению,  вынужден  будет  навсегда
прекратить наши прежние отношения;  хотя  он  любит  меня  по-прежнему  и  я
по-прежнему ему мила, однако он не утерял  чувства  порядочности  настолько,
чтобы продолжать связь с женщиной, за которой ухаживает и на  которой  хочет
жениться его родной брат; и если он теперь расстанется со  мной,  услышав  о
моем отказе, то хотя и не оставит меня своими заботами, чтобы я ни в чем  не
нуждалась, как пообещал с самого начала, однако пусть меня не  удивляет  его
заявление, что он больше не может видеться со мной  и  что  я,  конечно,  не
вправе на это рассчитывать.
     Я выслушала последнюю часть его речи с удивлением  и  тревогой,  и  мне
стоило больших усилий не упасть в обморок, потому что я, право,  любила  его
до безумия. Заменив мое волнение, он стал умолять  меня  подумать  серьезно;
поклялся, что это единственный способ сохранить добрые отношения между нами,
что в новом положении мы останемся самыми искренними друзьями, будем  любить
друг друга чистой родственной любовью, не чувствуя угрызений  совести  и  не
подвергаясь ничьим упрекам,  что  он  навеки  мне  признателен  за  счастье,
которым я его подарила, что на всю жизнь он мой должник и  будет  уплачивать
свой долг до последнего вздоха. В конце концов он посеял  во  мне  некоторое
колебание. Ему удалось чрезвычайно живо обрисовать ожидающие меня опасности,
я уже видела себя выброшенной на улицу, беззащитной потаскушкой - а  я  ведь
ею и была, - может быть, ошельмованной, без друзей, без знакомых, покинувшей
этот город, где мне  нельзя  было  оставаться.  Все  это  страшило  меня  до
последней степени, и он  пользовался  каждым  случаем,  чтобы  рисовать  мне
будущее в самых мрачных красках, а с другой  стороны,  всячески  расхваливал
легкую, сытую жизнь, которая ожидала меня, если я послушаюсь его совета.
     На все мои возражения, все ссылки на его любовь и прежние  обещания  он
отвечал, что нам необходимо теперь принять  другие  меры;  что  же  касается
обещания жениться, то обстоятельства, говорил он, не позволяют сдержать его,
так как, по всей вероятности, я стану женой его брата,  прежде  чем  он  сам
сможет жениться на мне.
     Словом, он убедил меня, можно сказать, вопреки  всем  моим  убеждениям,
разбил все мои доводы, и я начала сознавать опасность  своего  положения,  о
которой прежде не думала: увидела себя брошенной обоими братьями, одинокой и
предоставленной собственным силам.
     Эта опасность и его убеждения в конце концов побудили меня согласиться,
хотя я шла в церковь с такой же охотой, как медведь на рогатину.  Я  немного
беспокоилась так же, как бы мой новый супруг, к которому, кстати сказать,  я
не чувствовала ни малейшего расположения, не оказался слишком подозрительным
и не потребовал у меня некоторых объяснений в первую нашу брачную  ночь;  но
не знаю, было ли  это  сделано  с  умыслом  или  нет,  только  старший  брат
позаботился основательно напоить его перед отходом ко сну, так что  я  имела
удовольствие провести первую ночь с пьяным мужем. Как он ухитрился, не знаю,
но убеждена, что все это было сделано для того, чтобы Робин не мог составить
представления о разнице между девушкой и замужней женщиной, и действительно,
никогда у того не возникало никаких сомнений и ни малейшего беспокойства  на
этот счет.
     Здесь я  должна  вернуться  назад,  к  тому  месту,  где  остановилась.
Покончив со мной, старший брат принялся за мать и не отставал  до  тех  пор,
пока та не уступила ему и даже мужа уведомила только письмом,  посланным  по
почте; словом, дала согласие на наш тайный брак,  взявшись  уладить  дело  с
отцом позднее.
     Потом он стал подъезжать к брату, хвалился, что оказал  ему  неоценимую
услугу, добившись согласия матери, - это была, правда, но хлопотал он  вовсе
не для того, чтобы услужить брату, а в собственных  целях;  в  общем,  очень
ловко провел Робина, да еще получил от него благодарность, назван был верным
другом за то, что  сбыл  брату  в  жены  свою  любовницу.  Вот  как  интерес
вытесняет  любовь,  вот  с  какой  легкостью  люди  отрекаются   от   чести,
справедливости и даже от религии,  когда  дело  доходит  до  спасения  своей
шкуры!
     Теперь мне нужно вернуться к братцу Робину, как мы всегда называли его,
который, получив согласие матери, тотчас прибежал ко мне сообщить новость  и
рассказал  все  подробности  с  такой  неподдельной  прямотой,  что,  должна
сознаться, мне было очень  больно  служить  орудием  обмана  столь  честного
юноши. Но другого выхода не было: он хотел взять меня в жены, а я  не  могла
сказать ему, что я любовница его брата, хотя  и  не  имела  другого  способа
отделаться от него; так мало-помалу я сдалась на его просьбы,  и  вскоре  мы
поженились.
     Скромность не позволяет мне разоблачить тайны брачной постели,  но  мне
оказалось как нельзя более на руку то, что муж мой, как  уже  сказано  выше,
был до такой степени пьян, ложась в постель, что не  мог  припомнить  утром,
имел он сношение  со  мной  или  нет,  и,  чтобы  оградить  себя  от  всяких
неприятностей с этой стороны, я вынуждена была ответить  ему  утвердительно,
хотя на самом деле между нами ничего не было.
     Дальнейшие подробности относительно этой семьи и моей собственной жизни
в течение пяти лет, проведенных с этим мужем, имеют очень мало  отношения  к
настоящей повести; отмечу только, что у нас было двое детей и что через пять
лет муж мой умер. Обращался он со мной очень хорошо,  и  жили  мы  в  полном
согласии, но, так как он получил  от  семьи  не  много  и  в  течение  своей
короткой жизни не приобрел большого состояния,  то  положение  мое  было  не
блестящим  и  брак  не  принес  мне  большой  выгоды.  Правда,  я  сохранила
обязательства старшего брата на пятьсот фунтов за мое  согласие  на  брак  с
Робином; эти бумаги вместе с частью тех денег, что он прежде  дарил  мне,  и
приблизительно такой же суммой, доставшейся мне от  мужа,  составляли  около
тысячи двухсот фунтов; таков был весь мой капитал, когда я овдовела.
     Дети мои, к счастью, были взяты у меня родителями мужа;  это  все,  что
они получили от мисс Бетти.
     Признаюсь, я не была очень опечалена  потерей  мужа,  не  могу  сказать
также,  чтобы  я  когда-нибудь  по-настоящему  любила   его   или   отвечала
взаимностью на его хорошее обращение, хотя был он нежен, ласков,  приветлив,
- лучшего мужа и пожелать нельзя; но его брат, всегда  находившийся  у  меня
перед глазами, по крайней мере пока мы жили в провинции, был для меня вечной
приманкой: лежа с мужем, я постоянно представляла себя в объятиях его брата.
И хотя тот ни разу не подарил меня лаской этого рода после  моей  свадьбы  и
вел себя со мной по-братски, однако я не могла относиться к нему как сестра;
словом, я каждый день мысленно совершала прелюбодеяние и кровосмешение, что,
без сомнения, так же грешно, как если бы я и в самом деле совершала подобные
вещи.
     Еще при жизни мужа старший брат женился; к тому времени мы переехали  в
Лондон, и старуха мать прислала нам приглашение на свадьбу. Муж поехал, а я,
сказавшись больной, осталась дома, потому что, говоря по правде, мне было бы
невыносимо видеть его с другой женщиной, хотя я знала,  что  никогда  он  не
будет моим.
     И вот я осталась одна на свете, еще молодая и  красивая,  как  все  мне
говорили и как я сама думала; у меня было теперь приличное  состояние,  и  я
знала себе цену. За мной ухаживало  несколько  богатых  купцов,  а  особенно
усердно один торговец полотном, в доме  которого  я,  будучи  дружна  с  его
сестрой, поселилась после  смерти  мужа.  Там  было  мне  приволье;  жила  я
беззаботно и  в  приятном  обществе,  так  как  сестра  моего  хозяина  была
сумасбродная  и  веселая  женщина,  далеко  не  такая   строгая   по   части
добродетели, как мне казалось на первых порах. Она ввела меня  в  разгульную
компанию и даже пригласила к себе нескольких  мужчин,  которым  явно  хотела
угодить, знакомя с хорошенькой вдовушкой, как она меня называла и  как  меня
скоро стали называть многие. Громкая слава притягивает дураков, и потому все
меня здесь ласкали, я имела кучу  поклонников,  и  ни  от  кого  из  них  не
получила  честного  предложения.  Что  же  касается  намерений   всех   этих
любезников, то я слишком хорошо их  понимала,  чтобы  еще  раз  попасться  в
ловушку. Положение изменилось: теперь у меня были деньги, и я могла обойтись
без кавалеров. Однажды меня поймали на удочку, называемую любовью, но с этой
игрой было покончено; я твердо решила,  что  соглашусь  только  на  брак,  и
притом выгодный.
     Правда, я любила общество веселых и остроумных, обходительных и  видных
мужчин и часто развлекалась с ними; но  я  убедилась  на  опыте,  что  самый
блестящий человек подчас преследует самые темные цели,  то  есть  темные  по
отношению к моим собственным намерениям. С другой стороны, те, что приходили
с самыми лучшими предложениями, были самыми невзрачными и неприятными людьми
на свете. Я не питала отвращения к купцам, но считала, что  если  уж  купец,
так пусть будет похож на барина, хотела, чтобы мой муж, сопровождая меня  ко
двору или в театр, умел  носить  шпагу  и  имел  вид  человека  из  хорошего
общества, чтобы не казалось, будто  поверх  кафтана  на  нем  надет  рабочий
фартук, а парик примят шляпой или будто он привешен к шпаге, а  не  шпага  к
нему, словом, чтобы его ремесло не было написано у него на физиономии.
     Все же нашла я наконец эту амфибию, это  земноводное,  которое  зовется
"купец-барин"; в наказание за свою блажь  я  попалась  в  ловушку,  которую,
можно сказать, сама себе расставила.
     Он тоже торговал мануфактурой; хотя моя приятельница охотно  пристроила
бы меня к своему брату, однако, когда дело дошло до сговора, оказалось,  что
она хлопочет о любовнице, а не о жене, я же оставалась верной  правилу,  что
женщине никогда не следует быть содержанкой, если у  нее  достаточно  денег,
чтобы содержать себя.
     Так тщеславие, а не убеждение, деньги, а не добродетель удерживали меня
на честном пути,  хотя  лучше  было  бы,  как  потом  оказалось,  чтобы  моя
приятельница продала меня своему брату, нежели  самой  продать  себя  купцу,
который был бездельник, барин, лавочник и нищий, все вместе.
     Но я поспешила (из-за своей прихоти выйти замуж за  барина)  разориться
самым дурацким образом,  ибо  мой  новый  муж,  получив  сразу  кучу  денег,
пустился в такое мотовство, что и моих и его средств едва хватило на год.
     Он  очень  меня  любил  месяца  три,  и  от  этой  любви  я  имела   то
удовольствие, что часть моих денег тратилась на  меня  же  и  сама  я  могла
кое-что тратить.
     - Послушайте, милая, - говорит он мне однажды, - не прокатиться ли  нам
по Англии?
     - Куда же вы хотите прокатиться, мой друг?
     - Все равно куда: мне  хочется  недельку  пожить  вельможей.  Поедем  в
Оксфорд.
     - Как же мы поедем? - говорю я. - Верхом я не умею, а  для  кареты  это
слишком далеко.
     - Слишком далеко! Нет такого места,  куда  нельзя  было  бы  доехать  в
карете шестерней. Если я вывожу вас, то хочу, чтобы вы ехали, как герцогиня.
     - Чудачество, мой друг! Но раз вам так хочется, пусть будет по-вашему.
     Назначили день отъезда: у нас была  богатая  карета,  отличные  лошади,
кучер, форейтор и два лакея в красивых ливреях, камердинер верхом на  лошади
и паж, в шляпе  с  пером,  на  другой  лошади.  Слуги  называли  моего  мужа
милордом, а я была ее сиятельством графиней; так  доехали  мы  до  Оксфорда,
совершив очень приятное путешествие, ибо, нужно отдать справедливость  моему
мужу, ни один нищий на свете не сумел бы лучше разыграть роль  вельможи.  Мы
осмотрели все достопримечательности Оксфорда; сказали двум-трем  наставникам
колледжей о своем намерении отдать в университет племянника, оставленного на
попечение его сиятельства, и пригласили их в  репетиторы;  позабавились  еще
над несколькими бедными школярами, посулив им богатые приходы и  по  меньшей
мере место капелланов его сиятельства. Пожив таким  образом  вельможами,  во
всяком  случае  по  части  трат,  отправились  мы  в  Нортгемптон  и   после
двенадцатидневной поездки вернулись домой,  промотав  около  девяноста  трех
фунтов.
     Суетность есть первое свойство фата. Мой муж ставил себе в заслугу, что
не придавал никакой цены деньгам.  Судьба  этого  человека,  как  вы  можете
судить, не представляет большого интереса, и достаточно будет  вам  сказать,
что через два года с небольшим он обанкротился и, не успев скрыться в  Минт,
угодил в лапы бейлифа. Будучи арестован по одному крупному делу, так как  не
мог представить обеспечения, из дома бейлифа он послал за мной.
     Меня это ничуть не  удивило,  ибо  я  давно  уже  поняла,  что  ему  не
выпутаться, и позаботилась приберечь кое-что для себя; но, прислав за  мной,
он повел себя гораздо умнее, чем  я  ожидала:  сказал  напрямик,  какого  он
свалял дурака, позволив  накрыть  себя,  между  тем  как  этого  можно  было
избежать; признался, что ему теперь не справиться, и просил  меня  вернуться
домой и ночью спрятать в безопасном месте все,  что  есть  ценного  в  доме;
потом, сказал, чтобы я, если это возможно, унесла из лавки на сто или двести
фунтов товару, "только,  говорит,  ничего  мне  об  этом  не  сообщайте,  не
говорите, что вы берете и куда уносите, так как, что касается меня, говорит,
то я решил вырваться из заключения и бежать; и если  вы  никогда  больше  не
услышите обо мне, дорогая моя, то желаю вам счастья и прошу простить меня за
те неприятности, которые я вам доставил". На  прощанье  он  сказал  мне  еще
несколько любезностей,  потому  что  был,  как  я  уже  говорила,  человеком
светским; изысканно вежливое обращение до последней минуты - вот  и  все  то
добро, которое я от него  имела;  жаль  только,  что  промотал  он  все  мое
состояние, заставив меня воровать у кредиторов на кусок хлеба.
     Все же я сделала,  как  он  мне  сказал,  -  другого  выхода  не  было;
расставшись с мужем, я больше никогда его не видела, так как в ту самую  или
в следующую ночь ему удалось бежать из дома  бейлифа;  каким  образом  -  не
знаю; мне лишь удалось узнать, что около трех часов утра он вернулся  домой,
перевез остаток своих товаров в Минт, запер лавку, а потом, собрав,  сколько
мог, денег, бежал во Францию, откуда прислал мне два или три письма и больше
не подавал никаких признаков жизни.
     Когда муж ненадолго возвращался домой, я его  не  видела,  потому  что,
получив от него упомянутые предписания,  поторопилась  их  выполнить,  после
чего уже не заходила к себе, боясь, как бы меня не задержали кредиторы: ведь
муж вскоре был объявлен банкротом и меня могли задержать. Но муж  мой  после
отчаянно смелого побега (спустившись из верхнего  окна  в  доме  бейлифа  на
крышу другого дома, он спрыгнул со второго этажа на  землю,  рискуя  сломать
себе шею) явился домой и увез  свои  товары  раньше,  чем  кредиторы  успели
наложить арест, то есть раньше, чем они добились объявления его банкротом  и
описи имущества.
     Мой муж был настолько внимателен ко мне, - я еще раз  повторяю,  в  нем
было много качеств настоящего джентльмена, - что в первом же письме  сообщил
место, где им были заложены  за  тридцать  фунтов  двадцать  кусков  тонкого
голландского полотна, настоящая цена которым была девяносто фунтов; к письму
он приложил квитанцию, по которой я  выкупила  полотно,  и  через  несколько
времени выручила за него сто фунтов, на досуге разрезав его и  распродав  по
частям знакомым семьям.
     Однако, произведя подсчет, я обнаружила, что, несмотря на эту прибыль и
все мои прежние сбережения, дела мои сильно пошатнулись и состояние  заметно
уменьшилось: вместе с голландским полотном и тюком тонкого муслина,  который
я успела унести из лавки, едва набралось пятьсот фунтов; при этом  положение
мое было очень щекотливое, так как, хотя детей у меня не было (я  родила  от
купца-барина одного ребенка, но он  умер),  все  же  я  осталась  соломенной
вдовой, у которой есть муж и  нет  мужа,  и  не  могла  вновь  выйти  замуж,
несмотря на уверенность, что  муж  мой  никогда  больше  не  увидит  Англии,
проживи он даже пятьдесят лет. Таким образом, повторяю,  брак  был  исключен
для меня, какие бы предложения я ни получила; вдобавок мне  не  с  кем  было
посоветоваться, не было друга, которому я