а  оттуда  в  Гарвич,  где
остановилась в гостинице под видом только что приехавшей  из  Голландии,  не
сомневаясь,  что  мне  удастся  там  что-нибудь   выудить   у   иностранцев,
приезжающих в этот город; однако я обнаружила, что у них по большей части не
было ценных  вещей,  за  исключением  тех,  что  находились  в  чемоданах  и
голландских корзинах и охранялись лакеями, тем не менее однажды вечером  мне
удалось похитить  один  из  таких  чемоданов  из  комнаты,  где  остановился
голландец, я воспользовалась минутой, когда лакей крепко уснул на кровати и,
по-видимому, был сильно пьян.
     Комната, в которой я остановилась, была смежной с  комнатой  голландца,
и, перетащив с большим  трудом  тяжелую  вещь  к  себе,  я  вышла  на  улицу
посмотреть, не представится ли какой-нибудь возможности  увезти  чемодан.  Я
долго бродила, но не нашла никакого способа вывезти чемодан  или  же  унести
часть вещей, которые в нем находились, так как Гарвич город  маленький  и  я
была там совсем  чужая;  поэтому  я  решила  вернуться  в  гостиницу,  чтобы
перетащить чемодан обратно и оставить там, где я его взяла. Но в эту  минуту
я услышала, как какой-то мужчина  торопит  кучку  людей,  крича,  что  лодка
сейчас отходит, так как прилив спадает. Я тотчас  же  обратилась  к  нему  с
вопросом:
     - Что это за лодка?
     - Ипсвичский ялик, сударыня, - говорит.
     - Когда же он отходит? - спрашиваю.
     - Сию минуту, сударыня, - говорит, - вы изволите ехать в Ипсвич?
     - Да, - говорю, - если вы обождете, пока я вынесу свои вещи.
     - А где ваши вещи, сударыня?
     - В такой-то гостинице, - говорю.
     - Ладно, я схожу с вами, сударыня, - любезно предлагает он, -  и  снесу
их.
     - Пойдемте, - говорю я и веду его с собой.
     В гостинице была  большая  суматоха:  только  что  прибыл  пакетбот  из
Голландии, а также две кареты из Лондона,  привезшие  пассажиров  на  другой
пакетбот,  который  отходил  в  Голландию;  кареты  эти  на  следующий  день
отправлялись обратно с только что высадившимися пассажирами. В этой суматохе
я подошла к стойке рассчитаться с хозяйкой гостиницы, сказав, что  уезжаю  в
Лондон на ялике.
     Тамошние ялики - крупные суда,  вполне  приспособленные  для  перевозки
пассажиров из Гарвича в Лондон; хотя на Темзе принято  называть  так  легкие
лодки с одним или двумя гребцами, однако гарвичские ялики  могут  перевозить
двадцать пассажиров и десять или  пятнадцать  тонн  груза,  а  также  вполне
пригодны для морских рейсов. Все  это  я  узнала  накануне,  расспрашивая  о
разных путях, какими можно добраться отсюда в Лондон.
     Хозяйка гостиницы была со мной очень любезна, приняла деньги по  счету,
но в этой суматохе ее тотчас же куда-то отозвали,  поэтому  я  ее  покинула,
провела парня в свою комнату, дала ему чемодан,  или  сундук,  -  он  больше
походил на сундук, - прикрыв его старым передником, и мы пошли прямо  к  его
лодке, причем никто не задал нам ни одного вопроса. Что же касается  пьяного
голландского лакея, то он еще спал, а его господин  весело  ужинал  внизу  с
другими иностранцами. Я преспокойно уехала с чемоданом в Ипсвич, и  так  как
дело было вечером, то все в гостинице считали, будто я уехала в Лондон,  как
я сказала хозяйке.
     В Ипсвиче у меня произошла досадная встреча с таможенными  чиновниками,
задержавшими мой сундук, как я его называла, с  целью  вскрыть  и  осмотреть
его. Я не возражала против осмотра,  но  сказала  чиновникам,  что  ключ  от
сундука у мужа, который остался в Гарвиче; это  было  мной  сказано  на  тот
случай, чтобы чиновники не удивлялись, если при осмотре найдут одни  мужские
вещи. Так как они твердо решили открыть сундук, то я дала согласие на взлом,
то есть чтобы они сорвали замок, и ото без труда было сделано.
     Никакой контрабанды таможенники не нашли, потому  что  сундук  уже  был
осмотрен  раньше,  зато  там  оказалось  кое-что  очень  меня  порадовавшее,
например, горсть  денег  в  французских  пистолях  и  несколько  голландских
дукатов, или риксдалеров; кроме того, там было два парика, носильное  белье,
бритвы, мыло, духи и  другие  принадлежности  мужского  туалета,  которые  я
выдала за вещи моего мужа и таким образом разделалась с таможенниками.
     Было очень рано, еще не рассвело, и я  не  знала  хорошенько,  что  мне
предпринять, я не сомневалась, что утром за мной пустятся в погоню  и,  чего
доброго,  поймают  вместе  с  вещами,  поэтому   я   решила   принять   меры
предосторожности. Я на виду у всех отправилась с  сундуком  в  гостиницу  и,
вынув оттуда все самое ценное, остальной  хлам  решила  бросить;  все  же  я
поручила хозяйке поберечь сундук до  моего  возвращения,  а  сама  вышла  на
улицу.
     Отойдя довольно далеко от гостиницы, я  встретила  старуху,  отпиравшую
ворота своего дома, и разговорилась с  ней;  задала  ей  кучу  вопросов,  не
имевших никакого отношения к моим целям и намерениям, но мне  удалось  таким
образом выяснить расположение города; я  узнала,  что  эта  улица  ведет  по
направлению к Хедли, другая - к реке, третья - к центру города, а вон  та  к
Колчесгеру и, значит, выходит на лондонскую дорогу.
     Скоро я распростилась со старухой, потому что желала только  узнать  от
нее дорогу на Лондон, и пошла в ту сторону; у меня не  было  намерения  идти
пешком ни в Лондон, ни в Колчестер, хотелось  только  спокойно  убраться  из
Ипсвича.
     Прошла я две или три мили и повстречала крестьянина, занятого  какой-то
работой  по  хозяйству;  сперва  я  засыпала  его  не  относящимися  к  делу
вопросами, но в заключение сказала, что  иду  в  Лондон,  так  как  почтовая
карета переполнена и мне не досталось в ней места, и спросила, не  может  ли
он сказать мне, где бы нанять верховую лошадь, которая  отвезла  бы  меня  с
провожатым в Колчестер, чтобы я могла взять  там  место  в  карете.  Простак
посмотрел на меня, помолчал с полминуты и сказал, почесывая затылок*
     - Лошадь, говорите... в Колчестер, свезти двоих? Отчего  же,  сударыня,
лошадей сколько угодно, ежели за деньги.
     - Само собой разумеется, любезнейший, - говорю, - я не собираюсь  ехать
даром.
     - Сколько же, сударыня, вы дадите?
     - Право, не знаю, любезный, какие у вас здесь цены, я  не  здешняя.  Но
если вы можете достать мне лошадь, достаньте подешевле, я заплачу за труды
     - Приятно слушать честное предложение, - проговорил крестьянин.
     "Не сказал бы так, - подумала я, - если бы знал все".
     - У меня, сударыня, есть лошадь, которая свезет двоих, - продолжал  он,
- я сам могу с вами поехать.
     - Вот это дело! - говорю. - Я уверена, что  вы  честный  человек.  Буду
рада, если вы согласитесь, я заплачу вам по совести.
     - Лишнего я с вас не  возьму,  сударыня,  -  говорит,  -  свезу  вас  в
Колчестер за пять шиллингов: лошадь, да труды немалые, ведь едва ли  к  ночи
успею вернуться.
     Словом, я наняла этого крестьянина и его лошадь, но, когда мы  приехали
в ближайший город (не помню его названия, стоит он на реке), я  притворилась
больной и заявила, что не могу ехать  дальше,  однако  если  мой  провожатый
пожелает остаться со мной, так как я никого в этих  местах  не  знаю,  то  я
охотно заплачу ему за труды и за лошадь.
     Сделала я так в предположении, что голландцы и их слуги  отправились  в
этот день в дорогу либо в почтовой карете, либо верхом, и тот  пьяный  лакей
или другие, видевшие меня в Гарвиче, могли бы узнать меня; если же я подожду
денек, подумала я, они все успеют проехать.
     Мы простояли в том городе всю  ночь,  а  на  следующее  утро  я  встала
довольно поздно, так что приехала в Колчестер только  часам  к  десяти.  Мне
было очень отрадно посетить город, где я провела столько приятных дней, и  я
усердно расспрашивала о судьбе добрых старых друзей,  которые  у  меня  были
здесь когда-то, но узнала не много; все они лежали в могиле  или  уехали  из
этих мест. Барышни повыходили замуж или переселились в Лондон; старый  барин
и его жена, мои благодетели, оба умерли; но еще больше меня взволновало  то,
что умер также мой первый любовник,  ставший  потом  моим  деверем.  У  него
оставалось двое сыновей, теперь взрослых, но они тоже переселились в Лондон.
     Я отпустила здесь своего старика и пробыла в Колчестере  инкогнито  три
или четыре дня, а потом  поехала  в  телеге,  потому  что  боялась  сесть  в
гарвичскую карету. Эта предосторожность была, впрочем, излишней, так как  из
гарвичских жителей я имела дело только с хозяйкой гостиницы, но и та вряд ли
узнала бы меня: ведь в доме была тогда такая  суматоха  и  она  видела  меня
только раз, да и то при свечах.
     Я вернулась в Лондон и хотя благодаря последнему случайному приключению
поживилась порядочно, однако не чувствовала желания возобновлять  поездки  в
провинцию; я не решилась бы больше выехать  из  Лондона,  продолжай  я  свое
ремесло хоть до конца жизни.
     Я рассказала о своих приключениях пестунье; ей  очень  понравилось  мое
путешествие из Гарвича, и в разговоре по этому поводу она заметила, что  вор
живет оплошностями своих жертв - если  он  бдителен  и  искусен,  то  всегда
найдет удобный случай чем-нибудь поживиться; поэтому такая мастерица  своего
дела, как я, нигде не останется без работы - ни в Лондоне, ни в провинции.
     С другой стороны, каждый эпизод  моей  повести,  если  его  рассмотреть
должным образом, может принести пользу честным  людям;  во  избежание  таких
неожиданностей они научатся держать ухо востро  с  незнакомцами,  ибо  почти
всегда те готовят  им  ту  или  иную  ловушку.  Впрочем,  представляю  самим
читателям извлекать нравоучение из моей повести, так как я мало подхожу  для
роли проповедника. Пусть жизненный опыт  низко  павшей  и  порочной  женщины
послужит им предостережением.
     Я подхожу теперь к новой полосе в моей жизни. Пристрастившись к  своему
ремеслу,  благодаря  долголетней  привычке  и  беспримерной  удаче,   я   не
чувствовала никакого желания  расставаться  с  ним,  хотя,  если  судить  по
примеру других преступников, такая жизнь не могла не кончиться несчастьем  и
позором.
     Чтобы  закончить  длинный  перечень  преступлений,  расскажу,  что   на
Рождестве следующего года я вышла вечером на улицу посмотреть, не  попадется
ли чего-нибудь под руку, как вдруг, проходя по Фостер-лейн  мимо  мастерской
серебряника, я увидела соблазнительную  приманку:  в  мастерской  никого  не
было, а на окне и возле табурета мастера, очевидно работавшего в этом  углу,
лежало много посуды и других серебряных вещей.
     Я смело вошла и только  что  собиралась  протянуть  руку  к  серебряной
тарелке, - а я могла бы спокойно взять  и  унести  ее,  потому  что  серебро
лежало в лавке без  всякого  присмотра,  -  как  вдруг  какой-то  услужливый
паренек из дома напротив,  увидев,  что  я  вошла  и  в  лавке  никого  нет,
перебегает улицу и, не спрашивая, кто я  и  что  я,  хватает  меня  и  зовет
хозяев.
     Я еще ни к чему не успела притронуться  и,  заметив,  что  сюда  бегут,
моментально нашлась, с силой стукнула ногой об пол и стала звать мастера,  и
тут этот парень схватил меня.
     Однако я всегда обнаруживала большое присутствие духа в  самых  опасных
положениях, поэтому, когда молодчик уже схватил меня, я высокомерно заявила,
что пришла сюда купить полдюжины серебряных  ложек;  на  мое  счастье,  этот
серебряник не только изготовлял посуду для других лавок, но и  сам  продавал
ее. Парень расхохотался; он так  гордился  услугой,  оказанной  соседу,  что
поклялся, будто я пришла не покупать, а воровать; стала собираться толпа,  и
я  сказала  хозяину  лавки,  которого  тем  временем  разыскали  где-то   по
соседству, что нам не к чему  поднимать  скандал  и  вступать  в  какие-либо
пререкания; этот парень утверждает, будто я пришла сюда воровать, - пусть он
это докажет; поэтому я без дальнейших  разговоров  требую,  чтобы  он  пошел
вместе со мной к судье. Все это я говорила с  тем  расчетом,  что  молодчику
меня не переспорить.
     Хозяева лавки отнеслись к случившемуся гораздо спокойнее, чем их  сосед
из дома напротив; хозяин сказал мне:
     - Сударыня, вполне возможно, что вы зашли в мою лавку с самыми честными
намерениями. Однако заходить в такие лавки, как моя, когда там  никого  нет,
затея опасная, и я не могу не воздать должного своему услужливому  соседу  и
не признать правоты его действий, хотя, с другой стороны, у меня нет никаких
оснований подозревать вас в покушении на воровство, так что  я  затрудняюсь,
как мне поступить.
     Я настаивала, чтобы он пошел со мной к судье, и, если против меня могут
быть предъявлены какие-либо улики, я охотно подчинюсь, но в противном случае
сама привлеку его к ответу.
     Как раз когда мы препирались таким образом и у двери  собралась  толпа,
мимо проходит сэр Т. Б., городской старшина и мировой судья; узнав об  этом,
серебряник обратился к его милости с почтительной просьбой зайти в  лавку  и
рассудить нас.
     Нужно отдать серебрянику справедливость,  он  изложил  дело  с  большим
беспристрастием, между тем как парень, задержавший меня, сильно горячился  и
впадал в преувеличение, что пошло мне на пользу. Потом наступила моя очередь
говорить, и я сказала его милости, что только недавно приехала  в  Лондон  с
севера, что живу я там-то и что,  проходя  по  этой  улице,  зашла  в  лавку
серебряника купить полдюжины ложек. На мое счастье, у меня  была  в  кармане
старая серебряная ложка, которую я вынула, сказав, что захватила  эту  ложку
для образца, желаю купить полдюжины точно таких же  новых,  в  добавление  к
тем, что остались у меня в деревне; увидя, что в лавке никого нет, я  сильно
стукнула ногой, чтобы вызвать хозяев, а также громко  их  звала;  правда,  в
лавке были разбросаны серебряные вещи, но никто не может сказать,  что  я  к
чему-нибудь прикоснулась; этот мужчина вбежал в лавку с улицы и  свирепо  на
меня набросился как  раз  в  ту  минуту,  когда  я  звала  хозяев;  если  он
действительно намеревался оказать услугу своему соседу, ему следовало  стать
в сторонке и потихоньку наблюдать, возьму я  что-нибудь  или  нет,  и  потом
схватить меня на месте преступления.
     - Вы правы, - сказал господин старшина и,  обратившись  к  задержавшему
меня мужчине, спросил, действительно ли я стучала ногой.  Тот  ответил:  да,
стучала, но, может быть, потому, что он вбежал в лавку.
     - Постойте, - перебил его старшина, -  вы  противоречите  самому  себе:
только что вы сказали, что она стояла в лавке спиной к вам  и  не  заметила,
как вы к ней подошли.
     Я действительно стояла спиной к двери, но ремесло мое требовало,  чтобы
мои глаза смотрели одновременно во все стороны,  поэтому  я,  как  уже  было
сказано, увидела бежавшего через улицу человека, хотя он-то этого не знал.
     Выслушав всех нас, старшина сказал, что, по его мнению,  сосед  мастера
допустил оплошность и я невиновна; серебряник и его жена согласились с этим;
таким образом, я была отпущена.  Но  когда  я  собралась  уходить,  господин
старшина сказал:
     - Погодите, сударыня: если вы желали купить  ложки,  то,  надеюсь,  мой
друг не потеряет покупательницы из-за случившегося недоразумения.
     Я поспешно ответила:
     - Конечно, сударь, если только у него найдутся ложки по этому образцу.
     Серебряник порылся и нашел точно такие же ложки. Он взвесил их и оценил
в тридцать пять шиллингов; тогда я вынула кошелек, чтобы  расплатиться;  там
было около двадцати гиней, ибо я никогда не выходила из дому без  денег,  на
всякий случай, и мой кошелек выручил меня, как выручал уже не раз.
     Увидя, что у меня есть деньги, господин старшина сказал:
     -  Теперь,  сударыня,  я  убедился,  что  вас  обвинили   незаслуженно,
поэтому-то я и предложил вам  купить  ложки  и  подождал,  пока  вы  за  них
заплатите, так как, если бы у вас не оказалось денег, я усомнился бы в ваших
честных намерениях. Ведь люди, которые приходят в лавки с теми  намерениями,
в каких вас обвинили, редко носят в кармане кошельки с золотом.
     Я  с  улыбкой  ответила  его  милости,  что,  выходит,  я  купила   его
благосклонность  своими  деньгами,   но   надеюсь,   что   и   его   прежний
беспристрастный приговор вынесен не без оснований. Он ответил, что, конечно,
не без оснований, но что теперь он окончательно убедился в своей правоте и с
этой минуты не сомневается, что меня  обидели  понапрасну.  Так  одержала  я
полную победу, хотя была уже на волосок от гибели.
     Не прошло  и  трех  дней,  как  я,  пренебрегши  на  этот  раз  грозным
предостережением и продолжая долголетний промысел,  к  которому  теперь  так
пристрастилась,  отважилась  проникнуть  в  дом,   двери   которого   стояли
открытыми, и, в полной уверенности, что меня никто  не  замечает,  запаслась
двумя кусками узорчатого шелка - он называется парчовым, -  очень  дорогого.
То не была розничная лавка или  склад  товаров,  а  скорее  частный  дом,  в
котором жил человек, скупавший товар у ткачей и продававший его лавочникам в
качестве маклера или агента.
     Чтобы поскорее покончить с этой печальной историей, скажу только, что я
подверглась нападению двух девок, набросившихся  на  меня  как  фурии  в  ту
минуту, когда я переступила порог, причем одна из них потащила меня назад, а
другая  заперла  в  это  время  входную  дверь.  Я  обратилась  было  к  ним
по-хорошему, но напрасно: драконы с огнедышащей пастью и те не могли бы быть
более свирепыми; они изорвали мое платье, неистовствовали и орали  на  меня,
точно собирались меня убить; вскоре пришла хозяйка  дома,  а  вслед  за  ней
хозяин, и оба стали осыпать меня оскорблениями.
     Я стала  просить  прощения  у  хозяина,  объяснила,  что  дверь  стояла
открытой и вещи явились для меня большим соблазном, так как  я  бедная  и  в
большой нужде, а бедность  переносить  трудно,  и  со  слезами  умоляла  его
сжалиться надо мной. Хозяйка дома была тронута и склонялась  к  тому,  чтобы
отпустить меня; ей уже почти удалось уговорить мужа,  но  подлые  девки,  не
дожидаясь приказаний, успели сбегать за констеблем; тогда хозяин заявил, что
теперь ничего не поделаешь, я должна буду явиться к судье, и  ответил  жене,
что у него могут выйти неприятности, если он меня отпустит.
     Вид констебля привел меня в ужас, я думала, что сквозь землю провалюсь.
Я упала в обморок, хозяева испугались, что я умираю, и жена снова  выступила
на мою защиту, прося мужа отпустить меня, тем более  что  они  не  потерпели
никакого убытка. Я предложила хозяину заплатить за материю, сколько  бы  она
ни стоила, хотя и не взяла ее, и доказывала, что так как шелк остался у него
и он ничего не потерял, то  было  бы  жестоко  посылать  меня  на  смерть  и
требовать моей крови за одно лишь покушение на воровство. Я также  поставила
на вид констеблю, что не взломала дверей и ничего не унесла, и когда явилась
к судье, тоже ссылалась на то, что не взламывала замков, чтобы проникнуть  в
дом, и ничего не унесла, и судья уже готов был отпустить меня на свободу. Но
одна из злобных негодяек, задержавших меня, показала, что  я  чуть  было  не
ушла с материей, да только она остановила меня и  потащила  назад,  и  тогда
судья не колеблясь приговорил меня к тюремному заключению, и меня  отвели  в
Ньюгет. Страшное место! Кровь стынет в жилах при одном  этом  слове;  место,
где было заключено столько моих товарок и  откуда  они  угодили  на  роковую
перекладину; место, где так жестоко страдала моя мать, где  я  появилась  на
свет и откуда не рассчитывала освободиться иначе, как  посредством  позорной
смерти; место, которое так долго ждало меня  и  которого  я  столь  долго  и
успешно избегала!
     Вот когда я попалась! И описать невозможно, как жутко мне стало,  когда
меня впервые ввели сюда, когда моему взору предстали все ужасы этой  мрачной
обители. Я чувствовала себя конченым человеком и уже ничего не ждала,  кроме
смерти, и какой позорной смерти! Шум,