придумать ничего дельного,  потому
что нам не с чем было начинать. В заключение муж попросил меня  не  говорить
больше об этом, иначе, сказал он, я  разобью  ему  сердце;  после  этого  мы
побеседовали еще немного о других предметах, пока наконец муж  не  простился
со мной и не уснул.
     Он встал поутру раньше меня, так как я, не  смыкавшая  глаз  почти  всю
ночь, очень крепко уснула и проспала до одиннадцати часов.  Воспользовавшись
этим, он забрал лошадей, троих слуг, все свое  белье  и  гардероб  и  уехал,
оставив у меня на столе следующее коротенькое, но трогательное письмо:

                                 "Милая!

     Я - подлец; я Вас обманул, но меня увлекла на этот  путь  низкая тварь,
вопреки  моим правилам и  обыкновениям.  Простите  меня,  дорогая!  От всего
сердца  прошу  у  Вас  прощения;  обманув  Вас, я поступил, как  отъявленный
негодяй. Я был так счастлив обладать Вами,  а  теперь,  увы,  с  прискорбием
вынужден бежать от Вас. Простите меня,  дорогая!  Еще  раз  прошу,  простите
меня! Я не в силах видеть Вас загубленной мной, и я не в силах  оказать  Вам
поддержку. Наш брак не действителен; я никогда  больше  не  увижусь  с  Вами
вновь; освобождаю Вас от всяких обязательств; если Вам представится выгодная
партия, не отказывайтесь из-за меня. Клянусь Вам всем святым и даю Вам слово
честного человека, никогда я не потревожу Вашего покоя, если узнаю об  этом,
что, однако, мало вероятно. С другой стороны, если Вы  не  выйдете  замуж  и
если судьба мне улыбнется, все мое будущее состояние в  Вашем  распоряжении,
где бы Вы ни находились.
     Часть оставшихся у меня денег я положил Вам в карман; садитесь со своей
горничной в дилижанс и поезжайте в Лондон. Надеюсь, моих денег Вам хватит на
дорожные расходы и не придется прибегать к собственному кошельку. Еще раз от
всего сердца прошу у Вас прощения и буду  просить  каждый  раз,  как  о  Вас
подумаю.
     Прощайте, милая, навсегда.
                                                        Искренне Вас любящий
                                                                     Дж. Э."

     Ни одно событие в моей жизни не западало так глубоко мне в сердце,  как
это прощание. Я мысленно посылала мужу тысячи упреков за то, что он  покинул
меня, так как я пошла бы за ним на край света хоть и с сумой в руке. Пошарив
в кармане, я нашла десять гиней, золотые часы и два колечка:  бриллиантовое,
стоившее не больше шести фунтов, и обыкновенное золотое.
     Я смотрела на эти вещи не отрываясь два часа подряд, не произнеся почти
ни слова, пока служанка не вошла в комнату сказать, что обед готов.  Я  едва
прикоснулась к еде и после обеда неудержимо разрыдалась, то и  дело  окликая
мужа по имени - его звали Джеймсом.
     - О, Джемми, - причитала я, - вернись, вернись! Я отдам тебе  все,  что
имею, буду просить милостыню, буду голодать  вместе  с  тобой!  И  вне  себя
бегала взад  и  вперед  по  комнате,  временами  присаживаясь,  потом  снова
срывалась с места, умоляя его вернуться, и снова разражалась рыданиями.  Так
провела я весь день, почти до семи вечера, - когда стало уже смеркаться, был
август, как вдруг, к моему несказанному удивлению, в гостиницу  возвращается
муж и идет прямо в мою комнату.
     Я пришла в неимоверное замешательство и  он  тоже.  Я  никак  не  могла
вообразить, что заставило  вернуться,  и  недоумевала,  радоваться  мне  или
сокрушаться; однако любовь поборола все другие чувства, и я не в силах  была
скрыть свою  радость,  которая  была  слишком  бурной,  чтобы  выразиться  в
улыбках, и прорвалась слезами. Войдя в комнату, муж мой тотчас  подбежал  ко
мне, крепко обнял и чуть не задушил поцелуями,  но  не  произнес  ни  одного
слова. Тогда я спросила:
     - Милый мой, как мог ты покинуть меня?
     Он ничего мне не ответил на это, точно лишился дара  речи.  Когда  наши
восторга немного остыли, он мне сказал, что отъехал больше чем на пятнадцать
миль, еще раз и еще раз со мной не попрощавшись.
     Я рассказала ему, как провела время и как звала его.  Он  ответил,  что
совершенно ясно слышал меня Деламерском лесу, на расстоянии почти двенадцати
миль отсюда. Я улыбнулась:
     - Не думай, что я шучу, - сказал он, - право же я отчетливо слышал, как
ты звала меня, и по временам даже видел, как ты бежишь за мной.
     - А что же я говорила? - спросила я, потому что не сообщила Джеймсу,  с
какими словами к нему обращалась.
     - Ты громко звала  меня,  восклицая:  "О  Джемми,  о  Джемми!  Вернись,
вернись!" Я рассмеялась.
     - Не смейся, дорогая, - сказал он, - даю  тебе  слово,  я  слышал  твой
голос так же явственно, как ты слышишь сейчас мой. Если тебе угодно, я готов
подтвердить это присягой.
     Тогда я крайне изумилась, даже испугалась и рассказала, что я делала  и
как его звала. Мы оба подивились столь необыкновенному явлению, и я  сказала
мужу:
     - Ну, теперь ты больше не уйдешь от меня. Лучше я пойду с тобой хоть на
край света.
     Он ответил, что ему будет очень трудно покинуть меня, но  так  как  это
необходимо, то он надеется, что я постараюсь по  возможности  облегчить  ему
прощание; что же касается его, то он предвидит, что идет на погибель.
     Однако тут же заметил, что вот он отпускает меня а Лондон одну, в такой
далекий путь, а между тем ничто не мешает и ему поехать в ту же сторону, так
что он решил проводить меня до столицы, взяв с меня слово, что я не буду  на
него сердиться, если он потом скроется, не попрощавшись со мной.
     Он рассказал мне, что отпустил своих трех слуг, продал  их  лошадей,  а
самих отправил на все четыре стороны, успев сделать все это в самое короткое
время в каком-то городе по пути. "И я даже заплакал,  -  сказал  он,  -  при
мысли, насколько они счастливее своего барина, потому что  могут  предложить
свои услуги в ближайшем господском доме, тогда как я не знаю, куда мне  идти
и что с собой делать".
     Я ответила, что после его отъезда я чувствовала  себя  несчастной,  как
никогда в жизни, и что  теперь,  когда  он  вернулся,  я  с  ним  больше  не
расстанусь, если он согласен взять меня с собой, куда бы  он  ни  поехал.  А
пока что мы сговорились ехать вместе в Лондон; однако я ни за что не хотела,
чтобы он по приезде скрылся, не попрощавшись со мной, но  сказала  в  шутку,
что, если он уйдет, я снова буду громко звать  его,  как  сегодня.  Потом  я
вынула его часы, два кольца и десять гиней и отдала  ему,  но  он  отказался
взять и тем еще больше укрепил мое подозрение, что хочет скрыться по  дороге
и покинуть меня.
     По правде говоря, его бедственное положение, пылкое письмо, благородное
поведение во всем этом деле, его заботливость и щедрый подарок,  который  он
мне уделил из своих  скудных  средств,  все  это  произвело  на  меня  такое
глубокое впечатление, что я нежно его полюбила и не могла допустить мысли  о
разлуке.
     Два дня спустя мы покинули Честер;  я  в  дилижансе,  он  верхом.  Свою
горничную я отпустила в Честере. Он сильно противился тому, чтобы я осталась
без служанки, но так как девушка была из деревни и я не  собиралась  держать
прислугу в Лондоне, то я возразила, что было бы  жестоко  брать  бедняжку  с
собой, чтобы тотчас же по приезде в столицу отказать ей; притом  ее  поездка
вовлекла бы меня в ненужный расход; словом, я его убедила, и он успокоился.
     Муж доехал со мной до Данстебла, в тридцати милях  от  Лондона,  и  тут
сказал, что злой рок и его собственные  несчастья  заставляют  его  покинуть
меня и что ему неудобно появляться в Лондоне  по  причинам,  которые  он  не
может мне сообщить; и я увидела, что он готовится уехать. Дилижанс обычно не
останавливался в Данстебле, но я попросила кучера подождать четверть часа, и
тот согласился постоять у ворот гостиницы, в которую мы зашли.
     Расположившись в гостинице, я сказала мужу, что хочу просить его только
об одном одолжении, именно: раз он не может ехать,  то  пусть  позволит  мне
остаться с ним в этом городе на  неделю  или  на  две,  и  мы,  может  быть,
придумаем, как нам предотвратить столь  тягостную  для  нас  обоих  разлуку;
кроме того, сказала я, у меня есть  одно  важное  предложение,  которое  он,
возможно, найдет небезвыгодным.
     Не было никаких оснований отвергать такой разумный  план,  поэтому  муж
позвал хозяйку гостиницы и сказал, что жена его расхворалась и  не  хочет  и
слышать о дальнейшей  поездке  в  дилижансе,  утомившем  ее  до  смерти.  Он
спросил, нельзя ли нам достать на два-три дня помещение в частном доме,  где
бы я могла немного отдохнуть, так как меня слишком измучила дорога. Хозяйка,
славная, благовоспитанная и услужливая женщина, тотчас же пришла  ко  мне  и
сказала, что у нее есть две-три прекрасные,  совершенно  отдельные  комнаты,
куда не доходит шум, и она не сомневается, что эти комнаты  мне  понравятся,
когда я взгляну на них; кроме того, в моем полном распоряжении будет одна из
ее служанок. Предложение хозяйки было настолько любезным, что мне оставалось
только поблагодарить и принять его; комнаты действительно  мне  понравились,
так как были уютны и превосходно  меблированы.  Мы  расплатились  с  кучером
дилижанса, взяли свой багаж и решили на некоторое время остановиться здесь.
     Тут я сказала мужу, что пробуду с ним, пока не выйдут все мои деньги, и
не позволю ему истратить ни шиллинга. У нас  произошла  маленькая  ссора  по
этому поводу, но я заявила, что так  как  мне,  вероятно,  в  последний  раз
суждено наслаждаться его милым обществом, то я прошу его позволить мне  быть
полной хозяйкой в этом деле, а всем остальным пусть распоряжается он сам; он
согласился.
     Однажды вечером, гуляя с мужем за городом, я сказала, что  хочу  теперь
сделать ему то предложение, о котором упомянула; и я рассказала, что жила  в
Виргинии, что у меня есть там мать, которая, вероятно, и до  сих  пор  жива,
хотя муж мой умер уже несколько лет тому назад. Я сказала, что если  бы  мое
имущество  не  погибло  во  время  кораблекрушения  (размер  его  я   сильно
преувеличила), то я была бы теперь богата и нам не грозила бы разлука. Потом
я рассказала, как люди устраиваются в тех краях, как поселенцам  отводят  по
тамошней конституции земельные участки, а если кто  и  не  получает  их,  то
легко может купить землю по такой  дешевой  цене,  что  о  ней  не  стоит  и
говорить.
     Потом я подробно  объяснила  мужу,  как  работают  на  плантациях,  как
трудолюбивый человек, привезя с  собой  английских  товаров  на  двести  или
триста фунтов, может с помощью  нескольких  слуг  и  земледельческих  орудий
очень скоро устроить свою  семью,  а  через  несколько  лет  сколотить  себе
состояние.
     Я рассказала ему, что там сажают, как обрабатывают и удобряют  почву  и
каковы урожаи в той стране. Начав с тем, что у нас есть,  доказывала  я,  мы
через несколько лет разбогатеем, и это так же верно, как то, что  сейчас  мы
бедны.
     Муж был поражен моим рассказом; целую неделю мы беседовали на эту тему,
и за это время я, как говорится, черным по белому выложила, что  нам  просто
невозможно не разбогатеть там при сколько-нибудь толковом и  умелом  ведении
дела.
     Потом я рассказала, каким образом рассчитываю собрать фунтов триста,  и
стала доказывать, какой бы это был превосходный способ положить конец  нашим
невзгодам и  восстановить  наше  положение  в  свете,  к  чему  мы  оба  так
стремились; лет через семь, прибавила я, мы были  бы  в  состоянии  оставить
нашу плантацию в надежных руках, вернуться на родину, получать доходы и жить
в свое удовольствие; и я  назвала  в  качестве  примера  несколько  человек,
которые поступили таким образом и отлично живут теперь в Лондоне.
     Словом, я так красноречиво  убеждала,  что  муж  почти  уже  готов  был
согласиться, но все мешало то одно, то другое, пока наконец мы не поменялись
ролями и он стал говорить мне почти то же самое об Ирландии.
     По его словам, человек, способный  посвятить  себя  деревенской  жизни,
может арендовать там за пятьдесят фунтов в  год  ферму,  которая  сдается  в
Англии за двести фунтов; земля же там так плодородна и  урожаи  так  велики,
что если мы и не сможем много скопить, то жить сможем на наши доходы так  же
роскошно, как английский помещик на три тысячи фунтов в год; и  вот  у  него
возник план оставить меня в Лондоне, а самому поехать в Ирландию и  попытать
счастья; и если ему удастся, сказал он, прилично  устроиться  и  обзавестись
достойным меня хозяйством, в чем он не сомневается, он  приедет  за  мной  в
Лондон.
     Я страшно испугалась, как бы после такого предложения он не поймал меня
на слове, то есть мне не пришлось  бы  обратить  свой  небольшой  капитал  в
наличные деньги и отдать их мужу  для  его  ирландского  опыта;  но  он  был
слишком совестлив, чтобы попросить меня об этом или принять деньги, если  бы
я их предложила; как бы угадав мою мысль, он прибавил, что  поедет  попытать
счастья и  если  сколотит  себе  таким  образом  состояние,  то  мы  сможем,
присоединив еще и мои средства, зажить прилично; но что  он  не  рискнет  ни
одним шиллингом из моих  денег,  пока  не  проделает  опыта  с  собственными
скромными средствами; впрочем,  он  мне  обещал,  если  потерпит  неудачу  в
Ирландии, вернуться в Лондон и поехать со мной в Виргинию.
     Он с таким жаром настаивал на том, чтобы сначала испытать его план, что
я не в силах была противиться. Так или иначе, он обещал известить меня,  как
только прибудет на место, и дать мне знать, можно ли рассчитывать  на  успех
его предприятия. А на случай, что  дело  у  него  не  пойдет,  я  могу  пока
готовиться к другому путешествию, в  Америку,  в  котором  он  тогда  охотно
примет участие.
     Большего я не могла от него добиться; на обсуждение этих планов  у  нас
ушел целый месяц, и все это время я наслаждалась  обществом  моего  мужа,  а
более милого и приятного общества я еще  не  знала.  Тут  он  рассказал  мне
историю своей жизни,  действительно  замечательной  и  полной  разнообразных
приключений, из которых могла бы получиться книга, более занимательная,  чем
все,  какие  я  читала;  но  я  еще  буду  иметь  случай  вернуться  к  нему
впоследствии.
     Наконец мы расстались, хотя и с  неохотой;  достаточно  веские  причины
заставили мужа воздержаться от поездки в  Лондон,  и  позднее  я  убедилась,
насколько он был прав.
     Я оставила ему адрес, по которому он мог  писать  мне,  но  по-прежнему
держала от него  в  тайне  свое  настоящее  имя,  общественное  положение  и
местопребывание;  он  тоже  сообщил,  куда  направлять  письма,  чтобы   они
наверняка доходили до него.
     На другой день после нашей разлуки я приехала в Лондон, но по некоторым
соображениям не остановилась на своей старой квартире, а сняла помещение  на
Сент-Джон-стрит, или, как говорится в просторечии, Сент-Джон в  Кларкенвеле.
Там, оставшись в полном одиночестве, я на досуге много  размышляла  о  своих
скитаниях за последние семь месяцев,  ибо  мое  отсутствие  продолжалось  не
меньше.  С  бесконечным  наслаждением  вспоминала  я  очаровательные   часы,
проведенные мной с последним мужем; но это наслаждение  сильно  уменьшилось,
когда через некоторое время я почувствовала себя беременной.
     Открытие очень досадное, так как мне трудно было найти место, где бы  я
могла родить; ведь в то время для одинокой женщины, не имеющей друзей,  было
крайне щекотливым делом получить помощь в таких обстоятельствах, если у  нее
не было поручителей, а у меня их не было и неоткуда было достать.
     Все это время я заботилась о поддержании переписки  с  моим  другом  из
банка, или, вернее, он заботился об этом, так как писал мне аккуратно каждую
неделю; хотя я еще не истратила своих денег и  мне  поэтому  не  нужно  было
обращаться к нему, однако я тоже часто писала ему, с целью показать,  что  я
жива. Я оставила адрес  в  Ланкашире,  так  что  все  его  письма  были  мне
пересланы; а во время моего уединения на Сент-Джонстрит я получила  от  него
очень обязательное письмо, в котором он сообщал, что бракоразводный  процесс
подвигается успешно, хотя и встретились некоторые неожиданные затруднения.
     Меня не огорчило известие, что процесс оказался более сложным,  чем  он
ожидал; ибо, хотя мое положение еще не позволяло мне выйти за клерка замуж ?
я была не так глупа, чтобы выйти за одного, будучи беременной от другого, на
что некоторые женщины, я знаю, решаются, однако я ничуть не желала  потерять
его; словом, решила стать его женой, если он не изменит своих намерений, как
только поправлюсь после родов; мне ясно было, что я больше не услышу о своем
другом муже; и так как он много раз уговаривал меня выйти замуж, уверял, что
примет это как должное и никогда не заявит своих прав  на  меня,  то  я  без
колебания решила так поступить, если буду иметь возможность и  мой  друг  из
банка останется верен уговору; а у меня было очень много  оснований  быть  в
этом  уверенной  благодаря  его  письмам,  как  нельзя  более   ласковым   и
обязательным.
     Талия моя стала все больше округляться, и квартирные  хозяева,  заметив
это, учтиво мне намекнули, что я должна подумать  о  переезде.  Я  пришла  в
крайнее замешательство и очень опечалилась, так как положительно  не  знала,
что мне предпринять; у меня  были  деньги,  но  не  было  друзей,  и  теперь
предстояло остаться с ребенком на руках положение, в котором я  еще  никогда
не бывала, как видно из предшествующего рассказа.
     Во время этой истории я тяжело захворала, и  мое  удрученное  состояние
еще обострило болезнь. В конце концов она оказалась всего  лишь  лихорадкой,
но я сильно опасалась выкидыша. Впрочем, "опасалась" неподходящее выражение:
я была бы рада выкинуть, но не  предпринимала  никаких  мер,  чтобы  вызвать
выкидыш; самая мысль об этом была мне противна.
     Однако дама, у которой я жила, заведя об этом речь, предложила  послать
за повивальной бабкой. После некоторых колебаний я согласилась, но  сказала,
что не знаю ни  одной  женщины,  занимающейся  этим  делом,  и  предоставила
хлопоты ей самой.
     По-видимому, моя хозяйка не была таким новичком в подобного рода делах,
как я сначала подумала: это сразу же  обнаружилось,  когда  она  послала  за
самой подходящей повитухой, то есть как раз такой, какая мне была нужна.
     Эта женщина, по-видимому, была опытна в своем ремесле, то есть  ремесле
повивальной бабки, но была у нее еще и другая профессия, в  которой  она  не
уступала большинству женщин, если только не превосходила их. Пригласив ее ко
мне, моя хозяйка сказала ей, что я очень печальна и что, по ее  мнению,  это
дурно отразилось на моем здоровье; а затем продолжала:
     - Миссис Б., мне кажется, недомогание этой  дамы  принадлежит  к  числу
тех, в которых вы так сведущи; поэтому, если вы можете чем-нибудь ей помочь,
пожалуйста, помогите; она очень достойная женщина.
     И с этими словами вышла из комнаты.
     Я положительно ее не понимала, но как только она ушла,  добрая  бабушка
принялась обстоятельно объяснять мне, что она хотела сказать.
     - Сударыня, вы, по-видимому,  не  понимаете,  что  имеет  в  виду  ваша
хозяйка, и, когда поймете, вам не нужно показывать ей это. Она полагает, что
по тем или иным обстоятельствам роды являются стеснительными для вас  и  что
вы не желаете предавать это дело огласке. Больше я про это ничего не  скажу,
но если вы соблаговолите приоткрыть мне свою тайну в той мере, в  какой  это
нужно (ибо у меня нет ни малейшего желания совать нос в чужие дела),  то  я,
может быть, смогу оказать вам помощь, вернуть  вам  спокойствие  и  прогнать
ваши мрачные мысли.
     Каждое слово этой женщины было для  меня  бальзамом,  оживляло  меня  и
придавало мужества; кровь быстрее потекла по  моим  жилам,  и  вся  я  точно
переродилась; у меня появился аппетит, и вскоре после этого  я  поправилась.
Повитуха долго еще говорила на эту тему;  потом,  убедив  меня  быть  с  ней
откровенной и торжес