следовало доверить ему свои тайны, потому что ни один муж не был
больше достоин этого; но я положительно не  знала,  как  ему  открыть  такую
вещь, а между тем, не имея возможности поделиться с кем-либо этой тайной,  я
изнывала под ее тяжестью, ибо, что там ни говори о нашей сестре, будто мы не
умеем  хранить  тайны,  жизнь  моя  служит  неопровержимым   доказательством
противного. Но у каждого из нас - и у  мужчин  и  у  женщин  -  должен  быть
поверенный наших тайн, близкий друг, перед которым мы могли бы излить и наши
радости, и наши горести. Иначе, печальная ли наша тайна или  радостная,  она
становится нам в тягость и бремя ее подчас оказывается непосильным для  нас.
Все, что мы знаем о человеческой природе, только подтверждает мои слова.
     Вот почему не только женщины, но и  достойнейшие  из  мужчин  проявляют
иной раз слабость в этом деле: не в силах нести  бремя  тайной  радости  или
тайной печали, они кончают тем, что кому-нибудь да открывают свою душу, лишь
бы дать исход своим чувствам, лишь  бы  избавиться  от  этого  невыносимого,
бремени; и это не есть следствие  глупости  или  беспечности,  а  совершенно
естественное явление. Эти самые люди, даже если бы они продолжали бороться с
искушением, в конце концов ночью, во сне, выболтали бы  свою  тайну,  и  она
сделалась бы достоянием всякого, кто находился бы в  это  время  поблизости.
Так силен этот непреодолимый инстинкт, что люди, виновные в самых чудовищных
преступлениях, хотя бы в убийстве, не в силах противиться  ему;  они  должны
поведать свою тайну, пусть даже ценою собственной жизни. Все  эти  внезапные
исповеди и признания справедливо приписывают божественному промыслу;  однако
несомненно и то, что провидение, обычно избирающее своим орудием природу,  и
тут прибегает к естественным средствам, когда творит свои сверхъестественные
дела.
     Я могла бы привести несколько замечательных примеров, которые я вынесла
из своего длительного общения с преступным миром. Когда я сидела в  Ньюгете,
я познакомилась там с одним человеком из числа так называемых "ночных птиц";
впрочем, может, теперь их стали называть иначе. А работали они  вот  как:  к
вечеру по тайному сговору с кем-нибудь из стражи такого молодца выпускают на
волю; там он откалывает всякие штуки, а наутро специалисты по  поимке  воров
(тоже честный народ!) "обнаруживают" все его проделки  и  за  вознаграждение
приносят потерпевшим все, что вор у них  украдет  за  ночь.  Так  вот,  этот
парень непременно выбалтывал во сне, что он делал, что украл и у кого; можно
было подумать, что он подрядился описывать свои приключения  шаг  за  шагом,
точно  ему  ничего  не  грозило!  Поэтому,  чтобы  не  выдать  своей   тайны
постороннему, каждый раз, когда он возвращался с  ночной  прогулки,  он  был
вынужден либо сам запираться на ключ, либо просить сторожа, на  которого  он
работал, запирать его.  С  другой  стороны,  стоило  ему  поделиться  своими
приключениями и успехами с кем-либо из своих друзей и  товарищей  по  оружию
или хотя бы со своим хозяином (ибо как его  еще  назвать?),  и  все  было  в
порядке: он мог спать спокойно, как всякий другой человек.
     Надеюсь, что этот рассказ о том, как  люди  бывают  вынуждены  открыть.
самые  заветные  тайны,  и  свои  и  чужие,  не  будет  сочтен  за  ненужное
отступление; ведь я затем только и решила напечатать описание  своей  жизни,
чтобы из каждой ее части можно было вывести мораль; я рассказываю свою жизнь
в назидание и поучение читателю, в надежде предостеречь его от моих ошибок и
заблуждений.
     Моя тайна, как я уже говорила, тоже лежала тяжелым бременем у  меня  на
душе, и единственное, в чем я могла найти облегчение, было открыться мужу  в
такой  степени,  чтобы  ему  стала   ясна   необходимость   переселиться   в
какое-нибудь другое место; и главной нашей заботой  стало  теперь,  в  какую
часть английских колоний нам направиться. Муж  был  совершенно  незнаком  со
страной, не знал и географического расположения разных мест, а я, не знавшая
до сих пор, что означает слово "географический", имела  о  ней  самое  общее
представление из частых разговоров с приезжими. Но мне было хорошо известно,
что Мериленд, Пенсильвания, Ист- и Вест-Джерси, Нью-Йорк и Новая Англия  все
лежат к северу от Виргинии, и, значит, климат там холоднее; по этой  причине
я ко всем к ним чувствовала  отвращение.  Я  всегда  любила  теплую  погоду;
естественно, что теперь, когда я старела,  мне  хотелось  всячески  избежать
холода.  Оставалось  только  переселиться  в  Каролину,  единственную  южную
колонию англичан в Америке; туда я и надумала отправиться, тем более что мне
легко было вернуться оттуда, когда придет время разыскивать имущество матери
и потребовать его выдачи.
     Придя к такому решению, я предложила мужу покинуть места, в которых  мы
остановились,  и  перевезти  все  наше  имущество  в  Каролину,  где   я   и
предполагала  поселиться.  Он  и  сам  понимал,  что  нам  здесь  неприлично
оставаться, раз у меня тут есть знакомые, поэтому с готовностью  принял  мое
предложение; о прочих же оостоятельствах я умолчала.
     Но  теперь  возникло  для  меня  новое  затруднение.   Главная   забота
по-прежнему тяжело угнетала меня, и я не могла думать о  том,  чтобы  уехать
отсюда, не разузнав тем или иным способом, что именно мать оставила мне;  не
могла я также примириться с мыслью, что уеду, не дав  о  себе  знать  своему
прежнему мужу (брату) или нашему  сыну;  только,  разумеется,  мне  хотелось
сделать это так, чтобы ни мой новый муж ничего об этом не проведал,  ни  они
бы ничего не узнали о нем и вообще не заподозрили, что у меня есть муж.
     Я строила несчетное число планов, как  это  осуществить.  Я  бы  охотно
отослала  мужа  в  Каролину,  а  сама  приехала   позднее,   но   это   было
неосуществимо; он ни за что не тронулся бы в путь без меня, будучи  незнаком
со страной и не имея понятия, как устраивать  плантацию.  Тогда  я  надумала
уехать вместе, с частью наших товаров, а когда мы устроимся, вернуться одной
в Виргинию за остальными; но я знала, что и в этом  случае  муж  никогда  не
согласится на разлуку со мной и  не  останется  там  один.  Все  объяснялось
просто: он вырос барином и не только был  незнаком  со  страной,  но  еще  и
поленивался и, когда мы наконец обосновались  на  новом  месте,  предпочитал
уходить с ружьем в лес, на охоту, которой здесь занимаются  главным  образом
индейцы;  повторяю,  он  предпочитал  охотиться,  лишь  бы  не  работать  на
плантации.
     Это были непреодолимые трудности, и я не знала, какой  найти  выход.  Я
положительно не могла побороть в  себе  желание  открыться  своему  прежнему
мужу, тем более что, не сделай я этого при его  жизни,  я,  может  быть,  не
сумела бы потом убедить моего сына, что я действительно его мать,  и,  таким
образом, потеряла бы разом и сына и деньги, завещанные мне  матерью.  И  все
же, с другой стороны, мне казалось невозможным  открыть  им  мое  теперешнее
положение - и то, что я замужем, и то, что сослана за море как  преступница;
вот и выходило, что непременно нужно уехать, а потом  вернуться  к  прежнему
мужу как бы из другого места и в другом образе.
     По этим соображениям я продолжала настаивать перед мужем, что нам никак
нельзя селиться на реке Потомак, ибо здесь тотчас станет известно,  кто  мы,
тогда как, если мы переедем в другое место, мы ничем не будем там отличаться
от семей прочих плантаторов; а так как местные жители всегда довольны,  если
к ним приезжают люди с достатком, чтобы купить плантацию или заложить новую,
то мы можем быть уверены в радушном приеме и  о  нашем  положении  никто  не
узнает.
     Я сказала ему также, что здесь живут мои родственники и я не смею  дать
им знать о себе в настоящее время из боязни, как бы  им  не  стала  известна
причина моего приезда сюда, что подвергло бы нас большой опасности;
     но так как моя мать умерла, то у меня есть основания предполагать,  что
она мне оставила  некоторое  состояние,  может  быть  даже  значительное,  о
котором стоило бы разузнать; но и этого нельзя сделать,  не  подвергая  себя
опасности,  иначе  как  только  уехав  отсюда;  впоследствии  же,  когда  мы
где-нибудь устроимся, я могу вернуться как бы  с  целью  навестить  брата  и
племянников, сказать им, кто я такая, и разузнать о завещании матери;  тогда
меня примут с почетом и окажут мне всякое содействие.  Если  же  я  затребую
свою долю сейчас, продолжала я, неприятностей не  оберешься:  выдать-то  они
ее, может быть, мне и выдадут, но только под нажимом, скрепя сердце,  осыпая
меня проклятиями и оскорблениями, - а он, мой муж, неужели он  вынесет  это?
Может быть, они еще потребуют  от  меня  юридических  доказательств,  что  я
действительно являюсь дочерью покойной,  и  тогда,  чего  доброго,  придется
ехать в Англию. Как знать, может быть, я в конце концов и  проиграю  дело  и
просто останусь ни с чем. И вот после того,  как  я  привела  мужу  все  эти
доводы, посвятив его в свою тайну ровно настолько, насколько нужно, мы с ним
решили приискать себе местечко в какой-нибудь другой колонии, и сначала  наш
выбор пал на Каролину.
     Мы стали наводить справки о  кораблях,  идущих  в  Каролину,  и  вскоре
получили сведения, что по ту сторону залива,  в  Мериленде,  стоит  корабль,
прибывший из Каролины, груженный рисом и другими товарами, и через некоторое
время он пойдет обратно и дальше на Ямайку, тоже с грузом. Тогда  мы  наняли
шлюп для перевозки своего  имущества  и,  распростившись  с  рекой  Потомак,
переправились со всем своим добром в Мериленд.
     Путешествие это было долгое и неприятное, и мой супруг заявил, что  оно
для него тяжелее, чем весь путь из Англии, потому что  погода  была  дурная,
вода неспокойная, а судно наше маленькое и неудобное. Вдобавок мы находились
в добрых ста милях от устья реки Потомак, в краю, называемом Вестморленд,  и
так как эта река самая большая в Виргинии и я слышала даже,  что  это  самая
большая река на свете из всех, впадающих в другую реку, а не прямо  в  море,
то мы страдали  на  ней  от  дурной  погоды  и  часто  подвергались  большой
опасности; ибо даром что ее называют рекой, но местами она так широка,  что,
плывя посредине, мы на протяжении многих миль не видели берегов.  Потом  нам
надо было  пересечь  большую  реку  или  залив  Чесапик,  который  достигает
тридцати миль ширины в том месте, где в него впадает река Потомак; потом  мы
плыли еще по каким-то водам,  название  которых  мне  неизвестно,  и,  таким
образом, мы сделали добрых двести миль в утлом  суденышке  со  всеми  нашими
сокровищами, и если бы случилось какое-нибудь  несчастье,  мы  попали  бы  в
очень бедственное положение: лишились  бы  всего  своего  добра  и  остались
голыми и нищими в дикой, чужой стране, не имея ни  друга,  ни  знакомого  во
всей этой части света. Одна лишь мысль об этом повергает меня в трепет  даже
теперь, когда опасность миновала.
     Наконец после пятидневного путешествия мы прибыли к месту назначения  -
кажется, оно называется  Филипс  Пейнт,  -  и  представьте,  когда  мы  туда
приехали, оказалось, что корабль из Каролины, окончив погрузку, ушел три дня
тому назад. Это было большим разочарованием;  однако  я  не  упала  духом  и
сказала мужу, что раз мы не можем ехать в Каролину, а страна, в  которую  мы
приехали, красивая  и  плодородная,  то  не  остаться  ли  нам  здесь  и  не
попробовать ли устроиться.
     Мы тотчас же сошли на берег, но  оказалось,  что  здесь  невозможно  ни
поселиться, ни сложить товары; на помощь  нам  пришел  один  добрый  квакер,
присоветовав местечко, находившееся в шестидесяти милях к востоку,  то  есть
ближе к выходу из залива; он сказал, что сам живет там, и там мы найдем  как
раз то, что нам нужно, то есть можем завести плантацию или  подождать,  пока
нам укажут еще более удобное место; он так любезно  нас  приглашал,  что  мы
согласились и поехали туда вместе с ним.
     Там  мы  купили  двух  слуг:  англичанку,  только  что  приехавшую   из
Ливерпуля, и негра; без этого не обойтись людям, желающим устроиться  в  той
стране. Добрый квакер много помог нам, и по прибытии в указанное им место мы
нашли удобный сарай для своих товаров и помещение для себя и своих  слуг,  а
месяца через два, по его указаниям, получили от губернатора большой  участок
земли под плантацию; после такого хорошего приема мы оставили  всякую  мысль
ехать в Каролину. Мы были устроены на то время, пока  будем  расчищать  свою
землю и заготовлять лес и прочее для постройки дома, - в этом нам тоже помог
добрый квакер. Уже через год у нас было  расчищено  около  пятидесяти  акров
целины, часть ее мы огородили и засадили табаком;  кроме  того,  у  нас  был
огород и участок под пшеницей, вполне достаточный, чтобы снабжать наших слуг
кореньями, овощами и хлебом.
     Тут я убедила мужа отпустить меня в то место, откуда мы приехали, чтобы
разузнать о своих друзьях. Теперь он охотнее согласился на мой  отъезд,  так
как у него было довольно дела;  кроме  того,  он  мог  развлекаться  охотой,
которую очень любил. Часто мы  смотрели  теперь  друг  на  друга  с  большим
удовольствием, думая,  насколько  лучше  наша  теперешняя  жизнь  не  только
Ньюгета, но  и  самых  больших  удач  в  гнусном  ремесле,  которым  мы  оба
занимались.
     Дела наши были  теперь  в  прекрасном  состоянии;  мы  купили  землю  у
колониальных властей за тридцать пять фунтов наличными,  и  этой  земли,  на
которой у нас было пятьдесят или шестьдесят работников, нам  хватило  бы  на
всю жизнь; что же касается детей, то давно миновало для меня время, когда  я
могла думать о чем-либо подобном.
     Но наше благополучие этим не кончилось. Я, как уже  сказано,  переехала
залив и побывала там, где жил мой брат, когда-то муж; но я не поехала  в  ту
самую деревню, где была раньше, а поднялась по другой большой реке, к западу
от Потомака, называющейся Раппаханок, и этим путем пробралась в местность за
обширной плантацией брата, а оттуда по  судоходному  притоку  Раппаханока  к
самой плантации.
     Теперь я решила открыто явиться к своему брату (мужу)  и  без  обиняков
сказать ему, кто я такая; но, не зная,  в  каком  расположении  духа  я  его
застану, вернее, опасаясь, как бы мой неожиданный визит не расстроил его,  я
решила послать ему сначала письмо, чтобы  сообщить,  кто  я  есть  и  что  я
явилась не с тем, чтобы  заводить  речь  о  старых  отношениях,  которые,  я
надеюсь, преданы забвению, но обращаюсь  к  нему,  как  сестра  к  брату,  с
просьбой помочь мне получить то, что оставила  на  мою  долю  наша  покойная
матушка, и не сомневаюсь, что он поступит по справедливости,  особенно  если
примет во внимание, какой далекий путь я совершила.
     Я приписала также несколько нежных слов о его сыне,  который,  как  ему
известно, также и мои сын; и так как я не совершила преступления,  выйдя  за
него замуж, так же, как и он не виноват, женившись на мне, ибо ни я,  ни  он
не знали тогда о нашем родстве, то я  надеюсь,  он  уступит  моему  горячему
желанию взглянуть разок на свое дорогое дитя  и  хоть  ненадолго  дать  волю
материнскому чувству, ибо я сохранила самую пылкую любовь к этому  мальчику,
который, наверное, совсем не помнит своей несчастной матери.
     Я рассчитывала, что, получив это письмо, мой брат тотчас  передаст  его
сыну, чтобы тот прочел вслух, так как по  слабости  зрения  сам  он  не  мог
читать; но вышло еще лучше: оказывается,  он  разрешил  сыну  вскрывать  все
приходящие на его имя  письма,  и  так  как  старика  не  было  дома,  когда
посыльный принес мое письмо, то оно попало прямо в руки  моего  сына  и  тот
вскрыл его и прочел.

     Мой сын пригласил посыльного к себе в дом  и  спросил,  где  та  особа,
которая вручила ему это письмо. Посыльный  назвал  ему  место,  находившееся
милях в семи оттуда;  тогда  он  велел  посыльному  подождать,  распорядился
оседлать лошадь и в сопровождении  двух  слуг  прискакал  ко  мне  вслед  за
посыльным. Можете себе представить мое изумление, когда  посыльный  вернулся
со словами, что старого господина не оказалось дома, но зато с  ним  приехал
его сын и сейчас я его увижу. Я страшно растерялась, потому  что  не  знала,
мир это или война и как мне следует вести себя; однако у  меня  было  только
несколько секунд на размышление, так как мой сын ехал вслед за посыльным  и,
подъехав к моему дому, обратился с каким-то вопросом к посыльному, который в
это время выходил от меня. Я не расслышала слов, но думаю, что  он  спросил,
где та дама, которая  прислала  его,  так  как  посыльный  ответил:  "Она  в
комнатах, сударь", после чего он идет прямо ко мне, целует меня, заключает в
объятия  и  пылко  обнимает,  что  не  может  проговорить  ни  слова;  но  я
чувствовала, что грудь его поднимается, а сердце колотится, как  у  ребенка,
который всхлипывает, но не в состоянии плакать.
     Не могу ни выразить, ни описать радость, охватившую мою душу,  когда  я
убедилась - а это было нетрудно, - что он пришел не как чужой, а как  сын  к
матери, сын, никогда не знавший, что такое  иметь  мать;  словом,  мы  долго
плакали, обнявшись, пока наконец он первый не прервал молчания:
     - Милая матушка, вы еще живы! Я никогда не надеялся увидеть вас.
     Я еще не скоро пришла в себя.
     Когда мы немного успокоились и могли разговаривать, сын рассказал мне о
том, как обстоят дела. Сообщил, что не показывал письма отцу и ничего еще не
говорил о нем; что все оставленное мне матерью находится в его  распоряжении
и он в точности исполнит волю покойницы; что же касается его отца, то старик
немощен и телом и душой; полуслепой и беспомощный, он очень раздражителен  и
вспыльчив, и мой сын сомневался насчет того,  сумеет  ли  старик  найтись  в
таком деликатном деле, поэтому он приехал сам не только с  тем,  чтобы  меня
увидеть, - против этого желания он не мог устоять, -  но  и  с  тем,  чтобы,
узнав о положении вещей, я сама рассудила, стоит ли мне открываться его отцу
или нет.
     Все это было так благоразумно и предусмотрительно, что  я  убедилась  в
большом здравом смысле сына, который мог свободно обойтись без моих советов.
Я сказала, что меня нисколько не удивляет состояние его  отца,  так  как  ум
бедняги тронулся еще до моего отъезда;  главной  причиной  его  расстройства
было то, что он не мог убедить меня жить с ним как с мужем, когда я  узнала,
что он мой брат; так как  моему  сыну  известно  лучше,  чем  мне,  в  каком
состоянии  находится  теперь  его  отец,  то  я  охотно  последую  всем  его
указаниям; сама я не чувствую большого  желания  видеть  его  отца,  с  меня
довольно, что я увидела сына, от которого мне так приятно было услышать, что
оставленное мне наследство находится в его руках, и  я  не  сомневаюсь,  что
теперь, когда он узнал, кто я такая, он не преминет, как уже сказал  мне,  в
точности исполнить волю покойницы. Потом я спросила,  давно  ли  умерла  моя
матушка и где, и сообщила столько мелких подробностей о нашей семье,  что  у
него не осталось и тени сомнения, что я его настоящая и доподлинная мать.
     Тогда сын спросил у меня, где я живу и каковы мои  планы.  Я  ответила,
что живу на мерилендском берегу залива, на плантации одного близкого  друга,
приехавшего из Англии на одном корабле со мной, а на этой стороне  залива  у
меня нет пристанища. Услышан это, он предложил мне переехать к нему  и  жить
вместе, если мне угодно, хоть до самой смерти;  что  же  касается  отца,  то
старик никого не узнает и  никогда  не  догадается,  кто  я  такая.  Немного
подумав, я ответила, что хотя мне будет очень тяжело  жить  вдали  от  сына,
однако я не могу сказать, чтобы мне было слишком приятно, живя с ним в одном
доме, всегда иметь перед глазами несчастного старика,  некогда  сокрушившего
мой душевный покой; и хотя я была бы счастлива находиться под одной крышей с
ним (моим сыном) или в самой непосредственной б