я не сознавала, ни куда я иду, ни что
делаю.
     Блуждая таким образом не знаю по каким улицам, я поравнялась  с  лавкой
аптекаря на Леденхолл-стрит, где увидела на табуретке,  у  самого  прилавка,
небольшой белый узелок; рядом, спиной к нему, стояла служанка, задрав голову
и глядя на аптекарского ученика, который взобрался на прилавок, тоже  спиной
к двери, и со свечкой в руке искал что-то на верхней полке;  таким  образом,
внимание обоих было занято, а кроме них, никого в лавке не было.
     Это  и   была   приманка   дьявола,   расставившего   мне   ловушку   и
подстрекнувшего меня, как бы шепнув на ухо слова искушения, ибо  я  помню  и
никогда не забуду, точно чей-то голос  за  спиной  у  меня  сказал:  "Возьми
узелок! Живо! Сию минуту!" Едва только я  услышала  эти  слова,  как  тотчас
вошла в лавку и, повернувшись спиной к девушке,  словно  бы  я  пятилась  от
проезжавшей по улице телеги, протянула руку назад, схватила узелок  и  вышла
из лавки, причем ни Служанка, ни приказчик, ни прохожие меня не заметили.
     Невозможно передать словами ужас, овладевший  мной,  когда  я  все  это
делала. Выйдя из лавки, я не решилась бежать или хотя  бы  ускорить  шаг.  Я
перешла улицу и повернула  за  первый  же  угол;  кажется,  то  была  улица,
пересекающая Фенчерч-стрит; потом я стала так кружить, что  положительно  не
знала, где я и куда иду; я совсем потеряла голову и чем больше удалялась  от
опасности, тем быстрее шла, пока не выбилась из сил, так что принуждена была
присесть на скамеечку у чьей-то двери; тут только я сообразила, что зашла на
Темз-стрит, возле Биллингсгета. Отдохнув немного, я  продолжала  свой  путь;
кровь во мне кипела; сердце стучало, точно от внезапного испуга.  Словом,  я
была так поражена своим поступком, что не знала, куда мне идти и что делать.
     Утомленная этими долгими и бесцельными скитаниями,  я  понемногу  стала
приходить в себя и направила свои шаги к дому, куда вернулась  около  девяти
часов вечера.
     Для чего предназначался узелок и почему он был положен там, где  я  его
нашла, я не знала,  но,  развязав  его,  нашла  там  отличное,  почти  новое
приданое новорожденного, с тонкой работы кружевом; там была также серебряная
миска вместимостью в пинту, небольшая серебряная кружка и шесть  ложек,  еще
кое-какое белье, хорошая женская рубашка, три шелковых носовых платка,  а  в
кружке восемнадцать шиллингов и шесть пенсов, завернутые в бумажку.
     Вынимая из узелка эти вещи, я все время испытывала  невыразимый  страх,
несмотря на то, что находилась в полной безопасности.
     - Боже, воскликнула  я,  заливаясь  слезами,  -  кто  я  теперь  такая?
Воровка! При следующей краже меня схватят, посадят  в  Ньюгет  и  мне  будет
грозить смертная казнь!
     Долго еще я плакала и, право, несмотря на  свою  бедность,  отнесла  бы
вещи обратно, если бы только у меня хватило  смелости;  но  через  некоторое
время это желание остыло. И вот легла я в постель, но  спала  мало;  мрачные
мысли не покидали меня, и я не соображала, что говорю и что делаю, всю  ночь
и весь следующий день. Потом мне страшно захотелось  что-нибудь  услышать  о
пропаже, узнать, что  это  за  узелок,  кому  он  принадлежал:  бедняку  или
богатому человеку. Может быть, говорила я, такая же  бедная  вдова,  как  я,
завернула свои пожитки, чтобы продать их и купить кусок  хлеба  для  себя  и
несчастного ребенка, и теперь они умирают с голоду и  горюют  о  пропаже.  И
мысль эта мучила меня больше, чем все остальное, в течение трех или  четырех
дней.
     Но мои собственные бедствия заглушили все эти мысли, и  угроза  голода,
которая с каждым днем пугала меня  все  больше,  постепенно  ожесточила  мое
сердце. Особенно  сильно  угнетало  тогда  мой  ум  то,  что  перед  этим  я
исправилась и, как я надеялась, раскаялась во всех  прошлых  грехах;  что  в
течение нескольких лет я вела скромную,  правильную  и  замкнутую  жизнь,  а
теперь жестокая нужда толкала меня к гибели телесной и духовной; два или три
раза я падала на колени и, как умела, молила Бога об избавлении:  но  должна
сказать, что мои молитвы не приносили мне отрады. Я не  знала,  что  делать;
все кругом страшило меня, а внутри царил мрак; и я думала, что раскаяние мое
было неискреннее, что небо начало карать меня еще в этой жизни и готовит мне
страдания по моим грехам.
     Продолжай я размышлять в таком роде, я, может быть, искренне раскаялась
бы,  но  во  мне  сидел  дурной  советчик,  непрестанно  подстрекавший  меня
облегчить свое положение какими угодно средствами. И  вот  однажды  вечером,
прибегнув к тому же коварному внушению,  как  тот  раз,  когда  шепнул  мне:
"Возьми этот узелок", - он опять соблазнил меня пойти попытать счастья.
     Я вышла теперь, среди  бела  дня  и  бродила  не  знаю  где  в  поисках
неизвестно чего, как вдруг дьявол расставил на моем  пути  ужасную  западню,
какой  я  никогда  не  встречала   ни   раньше,   ни   после.   Проходя   по
Олдерсгет-стрит, встретила я хорошенькую девочку, которая возвращалась домой
из танцевальной школы совсем одна, и мой соблазнитель, как истинный  дьявол,
натравил меня на это невинное создание. Я заговорила с  девочкой,  и  она  в
ответ стала по-детски что-то болтать; тогда я взяла ее за руку и свернула  в
один мощеный  переулок,  выходящий  к  церкви  святого  Варфоломея.  Девочка
сказала, что домой нужно идти не этой дорогой.
     - Нет, деточка, этой. Я покажу тебе, как пройти домой, - сказала я.
     На девочке были золотые бусы, с которых я не спускала  глаз;  в  темном
переулке  я  нагнулась  к  ней,  как  бы  желая  поправить   расстегнувшийся
воротничок, и сняла бусы, так что она и не заметила, а  потом  снова  повела
ее. Тут, признаюсь, дьявол подстрекал меня убить ребенка в темном  переулке,
чтобы он не заплакал, но одна мысль об этом так меня напугала, что я чуть не
лишилась чувств. Я велела девочке идти назад, потому что,  сказала  я,  этой
дорогой ей не вернуться домой; девочка послушалась, а я  прошла  через  двор
церкви св. Варфоломея, потом  повернула  в  другой  переулок,  выходящий  на
Лонг-лейн, оттуда направилась к Чартерхаус-ярду и вышла на  Сент-Джон-стрит;
потом, пересекши площадь Смитфилд, спустилась  по  Чик-лейн  и  Филд-лейн  к
Холборнскому мосту, где смешалась с толпой, обычно заполняющей его, и замела
таким образом следы. Так совершился мой второй выход в свет.
     Мысли об этой добыче мгновенно рассеяли  всякие  сокрушения  о  первой;
бедность, повторяю, ожесточила мое сердце, и собственная нужда  делала  меня
равнодушной ко всему на свете. Последняя кража не оставила во  мне  большого
беспокойства, ибо, не причинив никакого вреда бедному  ребенку,  я  считала,
что лишь проучила родителей за их небрежность,  и  в  другой  раз  не  будут
оставлять бедную овечку без присмотра.
     Похищенная мною нитка золотых бус стоила  двенадцать  или  четырнадцать
фунтов. Я полагаю, что бусы принадлежали раньше матери, так как для  ребенка
они были слишком крупны, но тщеславие матери,  желавшей,  чтобы  дочка  была
нарядной в танцевальной школе, побудило ее надеть их на ребенка; и, наверно,
с девочкой была послана служанка, но нерадивая шельма  развлекалась,  должно
быть, с каким-нибудь парнем, с которым  сговорилась  встретиться,  и  бедная
малютка шла одна, пока не попала в мои руки.
     Во всяком случае, я не причинила девочке  никакого  вреда;  я  даже  не
напугала ее, потому что во мне было много нежности,  и  ограничилась,  можно
сказать, на что толкала меня нужда.
     С тех пор у меня было очень много приключений, но  я  была  новичком  в
этом ремесле и действовала лишь по внушению дьявола, а, сказать  правду,  он
редко мешкал. Одно  такое  приключение  окончилось  очень  счастливое  меня.
Однажды в сумерках я шла по Ломберди только поравнялась с угловым домом, как
вдруг меня проносится какой-то незнакомец и бросает к ногам  узел.  На  бегу
незнакомец крикнул:
     - Спаси вас Господь, сударыня, пусть это полежит здесь, - и убежал.
     Потом появляются еще двое, и сейчас же вслед за ними  молодой  человек,
без шляпы, с криком: "Держи вора!" - а с ним еще  двое  или  трое.  Они  так
ретиво следовали двоих беглецов, что тем пришлось все,  что  они  держали  в
руках, и один из них вдобавок был схвачен, другому же удалось скрыться.
     Все это время я стояла как вкопанная, пока преследователи не вернулись,
таща пойманного беднягу и отобранные  вещи,  очень  довольные,  что  удалось
вернуть украденное и поймать вора; так все прошли мимо, не обратив внимания,
потому что я имела вид женщины, посторонившейся, чтобы пропустить толпу.
     Раза два я спросила, что случилось, но никто мне не  ответил,  а  я  не
особенно настаивала; но когда толпа рассеялась, я улучила минуту,  подобрала
лежавший позади меня узел и ушла. Все это я проделала гораздо спокойнее, чем
делала раньше, потому что эти вещи не были мной украдены, а лишь попали  мне
в руки. Я благополучно  вернулась  домой  со  своей  ношей;  это  был  кусок
прекрасного черного шелка и кусок бархата; последний представлял собой отрез
длиною всего в одиннадцать ярдов;,  шелка  же  была  целая  штука,  ярдов  в
пятьдесят. По-видимому, воры ограбили торговца шелком и бархатом.  Я  говорю
"ограбили", но они не могли даже унести весь захваченный товар и  часть  его
обронили; кажется, удалось подобрать шесть или семь  кусков  разного  шелка.
Как они умудрились взять с собой столько, я не понимаю; но так  как  я  лишь
обокрала вора, то со спокойной совестью присвоила эти товары  и  была  очень
рада поживе.
     До сих пор мне все время везло, и я имела  еще  несколько  приключений,
правда не особенно прибыльных, но удачных; однако каждый  день  я  ходила  в
страхе, что когда-нибудь попадусь и  рано  или  поздно  наверняка  угожу  на
виселицу. Впечатление от этих мыслей было слишком сильное и удерживало  меня
от  многих  попыток,  которые,  судя  по  всему,  могли  бы   сойти   вполне
благополучно; но я не в состоянии умолчать об одной вещи, которая  была  для
меня приманкой в течение многих дней. Я часто совершала прогулки в окрестные
деревни посмотреть, не попадется ли мне там что под руку; и вот, проходя раз
мимо одного дома возле Степни, я увидела на  подоконнике  два  кольца:  одно
маленькое, с бриллиантом, другое гладкое золотое; наверное, их забыла  здесь
какая-нибудь беззаботная барыня, у которой больше денег, чем мозгов, а может
быть, она их только оставила ненадолго, пока помоет руки.
     Я прошла мимо окна несколько  раз,  чтобы  убедиться,  нет  ли  кого  в
комнате, и хотя никого не заметила, но не была вполне уверена,  что  комната
пуста. Вдруг мне пришло в голову стукнуть  в  окошко,  словно  бы  я  хотела
вызвать кого-нибудь, и если  кто-нибудь  там  есть,  то,  наверное,  к  окну
подбегут, и я попрошу убрать эти кольца, так как  я,  дескать,  видела  двух
подозрительных мужчин, которые засматривались на них.  Задумано  сделано.  Я
стукнула раза два, но никто не отозвался, тогда я сильно нажала  на  стекло,
оно сломалось без большого шума, я взяла кольца и ушла; кольцо с бриллиантом
стоило около трех фунтов, другое шиллингов девять.
     Но я была в затруднении,  как  найти  покупателей  для  своих  товаров,
особенно для двух штук шелка. Мне очень не хотелось сбыть  их  за  бесценок,
как обыкновенно делают несчастные  воровки,  которые,  часто  рискуя  жизнью
из-за какой-нибудь ценной вещи, принуждены бывают потом продать ее за гроши.
Я решила пуститься на всякие уловки, лишь бы  не  подражать  им,  однако  не
знала хорошенько, что, собственно, предпринять.  В  конце  концов  решила  я
пойти к своей старой пестунье и возобновить с ней  знакомство.  Я  аккуратно
посылала ей обещанные пять фунтов в год на содержание своего мальчика до тех
пор, пока в состоянии была это делать, но в  последнее  время  мне  пришлось
отказаться от посылки денег. Однако я написала ей письмо, в котором сообщала
о своих стесненных обстоятельствах, о том, что я потеряла  мужа  и  не  могу
больше позволить себе такой расход, и просила старуху  позаботиться  о  том,
чтобы бедный ребенок не очень пострадал от невзгод своей матери.
     Теперь я ее навестила, и оказалось,  что  она  еще  занимается  прежним
ремеслом, но дела ее далеко не блестящи, как раньше; она была  привлечена  к
суду одним господином, у которого  похитили  дочь,  по-видимому  не  без  ее
содействия,  и  едва-едва  избежала  виселицы.  Судебные   издержки   сильно
подорвали ее благосостояние, так что  дом  ее  был  теперь  обставлен  очень
скромно и она уже не пользовалась былой славой, однако все еще  стояла,  как
говорится, на своих ногах и, как женщина сметливая, у которой еще оставались
кой-какие средства, стала давать деньги под заклад вещей и жила неплохо.
     Она приняла меня очень радушно и со своей обычной любезностью  сказала,
что мои стесненные обстоятельства нисколько не уменьшили ее уважения ко мне;
она позаботилась о хорошем уходе за моим мальчиком, несмотря на то, что я не
могу платить за него; женщина, присматривающая за ним, живет в достатке, так
что мне нечего беспокоиться о сыне, пока  я  не  смогу  опять  помогать  ему
деньгами.
     Я ответила, что у меня теперь мало денег, но  зато  остались  кое-какие
вещи, за которые можно выручить большие деньги, если она  меня  научит,  как
это сделать. Она спросила, что же у меня есть. Тогда я вынула нитку  золотых
бус, сказав,  что  это  подарок  мужа;  потом  показала  две  штуки,  шелку,
объяснив, что привезла их с собой из  Ирландии;  показала  также  колечко  с
бриллиантом. Что касается узелка с серебром и ложками, то я уже нашла способ
сбыть его, а детское приданое старуха изъявила желание  взять  сама,  думая,
что это моя собственность. Она сказала, что  стала  процентщицей  и  берется
продать для меня эти вещи под видом просроченных закладов; и тут же  послала
за скупщиками, занимавшимися этим делом, которые, нимало не смущаясь, купили
краденое, да еще по хорошей цене.
     Тогда у меня явилась мысль, что эта незаменимая женщина может, пожалуй,
оказать мне некоторую помощь в моем теперешнем бедственном положении, ибо  я
с радостью занялась бы каким-нибудь честным трудом, если  бы  могла  достать
его; но в этом она не могла мне помочь, честные занятия были не по ее части.
Будь я помоложе, может  быть,  она  могла  бы  свести  меня  с  каким-нибудь
повесой; но я и не помышляла о такого рода заработке, совершенно исключенном
для женщины, которой перевалило за пятьдесят, как это было со мной, о чем  я
и сказала старухе.
     В конце концов она предложила мне переселиться к ней и жить с ней, пока
не подвернется какое-нибудь занятие, сказав, что жизнь у  нее  будет  стоить
мне очень дешево, и я с радостью приняла ее предложение. Теперь, устроившись
получше, я стала хлопотать о том, чтобы сбыть с рук моего сына от последнего
мужа; и тут она мне пришла на помощь, спросив за его содержание  всего  пять
фунтов в год, если такой расход не обременит меня. Это  настолько  облегчило
мою жизнь, что на некоторое время я бросила постыдное ремесло,  которым  так
недавно  начала  заниматься;  я  охотно  стала  бы  зарабатывать   на   хлеб
рукоделием, если бы нашла работу, но ее очень трудно  получить  женщине,  не
имеющей никаких знакомств.
     Все же мне в конце концов  удалось  достать  работу:  я  стала  стегать
одеяла, юбки и т. п.; работа мне  очень  понравилась,  я  принялась  за  нее
усердно и зарабатывала ею на жизнь. Но недремлющий дьявол, видно, решил, что
я  и  впредь  должна  служить  ему,  и  непрестанно  подстрекал  меня  выйти
прогуляться, то есть посмотреть, не подвернется ли что-нибудь под руку.
     Однажды вечером, слепо повинуясь его приказаниям, я  долго  бродила  по
улицам, но все бесцельно, и  вернулась  домой  очень  усталая  и  с  пустыми
руками. Однако, не удовольствовавшись этим, я вышла и на следующий вечер,  и
вдруг, проходя  мимо  какой-то  пивной,  я  увидела,  что  дверь  одного  из
отделений открыта прямо на улицу и на столе стоит  серебряный  кубок,  какие
были тогда в ходу в питейных заведениях. Должно быть, за столом пьянствовала
какая-нибудь компания и нерадивые слуги забыли убрать посуду.
     Я смело вошла и, поставив серебряный кубок на край  скамейки,  села  за
стол и постучала ногой; тотчас появился мальчик, и  я  велела  ему  принести
пинту горячего пива, так как на улице  холодно;  мальчик  побежал  исполнять
приказание, и я слышала, как он спустился в погреб накачать пива.  Когда  он
ушел, появился другой мальчик и крикнул:
     - Вы звали?
     Я с грустным видом ответила:
     - Нет, мальчик уже пошел мне за пивом. Ожидая возвращения  мальчика,  я
услышала, как женщина за стойкой говорит:
     - Из пятого все ушли? - подразумевая то  отделение,  где  я  сидела,  и
мальчик ответил: "Да".
     - Кто убрал кубок? - спросила женщина.
     - Я, - отозвался другой мальчик, - вот он, - И указал на другой  кубок,
который убрал по ошибке из  другого  отделения;  а  может  быть,  бездельник
забыл, что он его не убрал.
     Весь этот разговор доставил мне большое удовольствие, ибо я поняла, что
хозяева не замечают недостачи  кубка,  считая,  что  его  убрали.  И  вот  я
спокойно выпила пиво и крикнула мальчика, чтобы заплатить; уходя, я сказала:
"Смотри, мальчик, не забудь убрать серебро", указывая на серебряную  кружку,
в которой он принес мне пиво. Мальчик ответил:
     - Хорошо, сударыня, счастливого пути. - И я ушла.
     Я вернулась домой к своей пестунье и решила, что настало время попытать
ее, не может ли она оказать мне помощь в случае, если я  буду  поставлена  в
необходимость открыться.  Посидев  некоторое  время,  я  вступила  с  ней  в
разговор и сказала, что хочу открыть ей  тайну  величайшей  важности,  если,
конечно, она настолько меня уважает, что не разгласит ее. Она мне  ответила,
что уже сохранила нерушимо одну мою тайну, почему же я сомневаюсь,  что  она
сохранит другую? Я  ей  сказала,  что  со  мной  приключилась  необыкновенно
странная вещь, без всякого моего умысла, и рассказала всю историю с кубком.
     - И вы его принесли с собой, голубушка? - спросила она.
     - Ну да, принесла, - говорю и показываю ей кубок. - Но что  мне  теперь
делать? Не отнести ли обратно?
     - Отнести обратно! Отнесите, если вам хочется угодить в Ньюгет.
     - Помилуйте, - говорю, - мыслима ли такая низость, чтобы меня задержали
люди, которым я верну их вещь?
     - Вы не знаете, что это за люди, дитя мое, -  сказала  старуха,  -  они
пошлют  вас  не  только  в  Ньюгет,  но  и  на  виселицу,  невзирая  на  все
благородство вашего поступка, или же предъявят вам  к  оплате  счет  за  все
другие кубки, которые у них пропали.
     - Что же тогда делать? - спрашиваю.
     - Что делать? Раз вы так ловко разыграли комедию и  стянули  кубок,  то
вам нужно оставить его у себя, теперь идти на попятный поздно.  К  тому  же,
дитя мое, разве не нуждаетесь вы в нем больше, чем  они?  Желаю  вам  каждую
недельку приходить с такой поживой.
     Слова эти пролили  новый  свет  на  мою  пестунью,  и  я  поняла,  что,
сделавшись процентщицей, она общается с людьми сомнительной честности,  мало
похожими на тех, кого я встречала у нее прежде.
     Вскоре я убедилась в этом с еще большей несомненностью,  ибо  время  от
времени видела, как к ней приносили не в заклад, а прямо  на  продажу  такие
вещи, как эфесы шпаг, ложки,  вилки,  кубки,  и  старуха  покупала  все,  не
задавая никаких вопросов, и, как я  вывела  из  ее  слов,  здорово  на  этом
наживалась.
     Я заметила также,  что  она  всегда  расплавляла  купленную  серебряную
посуду, чтобы ее не могли опознать. Однажды утром она сказала мне, что  идет
плавить, и если я согласна, то она возьмет и мой кубок, чтобы его  никто  не
увидел. Я поспешила ответить согласием. Тогда она его взвесила  и  дала  мне
полную цену серебром; но я заметила, что с остальными своими  клиентами  она