Лондоне  верную  карту,  которую  решила  не
упускать, если только не найду чего-нибудь лучшего. Однако по  всем  внешним
признаем брат этот был партией, стоящей внимания;  его  состояние  приносило
ему по меньшей мере тысячу фунтов годового дохода, но сестра  говорила,  что
он имеет полторы тысячи в год и  большая  часть  его  поместий  находится  в
Ирландии.
     Ну, а я сама слыла здесь такой богачкой, что меня никто не решался даже
спрашивать о величине моего состояния; и моя лжеприятельница, поверив глупым
слухам, подняла мои средства с пятисот фунтов до  пяти  тысяч,  а  когда  мы
приехали в Ливерпуль, они уже выросли до  пятнадцати  тысяч.  Ирландец  -  я
принимала нового поклонника  за  ирландца  -  с  остервенением  бросился  на
приманку; короче говоря, ухаживал за  мной,  делал  мне  подарки  и  влез  в
сумасшедшие долги, чтобы не уронить себя в моих глазах. По внешности был он,
нужно  отдать  ему  справедливость,  элегантнейшим  джентльменом:   высокий,
стройный и на редкость обходительный; говорил он так непринужденно  о  своем
парке, своих конюшнях, лошадях, доезжачих, лесах, фермерах и  слугах,  точно
находился в своем замке и я все это видела своими глазами.
     Ни разу не спросил он меня о моем состоянии или средствах, но  пообещал
по приезде  в  Дублин  записать  на  меня  прекрасное  поместье,  приносящее
шестьсот фунтов годового дохода, причем брался уже здесь составить  по  всем
правилам дарственную запись, чтобы я сразу могла вступить во владение.
     Речи эти были для меня настолько  непривычны,  что  я  утратила  всякое
чувство реальности; дьявол в образе женщины постоянно находился возле меня и
твердил, как широко живет ее брат. Моя приятельница  то  спрашивала  у  меня
распоряжений, как я хочу покрасить и обить свою карету, то узнавала,  какого
цвета ливрею будет носить  мой  паж.  Словом,  я  была  ослеплена,  потеряла
способность говорить нет и  согласилась  выйти  замуж;  но,  чтобы  справить
свадьбу  поскромнее,  мы  уехали  подальше  от  города  и   были   обвенчаны
католическим священником, который, как меня уверили, совершит обряд  так  же
законно, как пастор англиканской церкви.
     Не могу сказать, чтобы я при этом не  чувствовала  некоторых  угрызений
совести по случаю бесчестного  нарушения  уговора  с  моим  верным  клерком,
который искренне меня любил, прилагал столько усилий,  чтобы  развязаться  с
потаскухой, так варварски с ним обращавшейся,  и  надеялся  быть  бесконечно
счастливым со своей новой избранницей; а эта  избранница  отдавалась  теперь
другому почти так же бесстыдно, как и женщина, которую он хотел покинуть.
     Но радужный блеск богатства и  роскоши,  которым  обманутый  поклонник,
обманывавший теперь меня, ежеминутно  ослеплял  мое  воображение,  настолько
увлек меня, что мне некогда было думать о Лондоне и его  обитателях,  а  тем
более о своем обязательстве к человеку, гораздо более достойному,  чем  тот,
ради которого я его покинула.
     Но дело было сделано; я находилась  теперь  в  объятиях  своего  нового
супруга,  который  все  еще  казался  таким,  как  прежде:  нельзя  было   и
вообразить, что такое сказочное великолепие обходится ему менее чем в тысячу
фунтов в год.
     Месяца через полтора после свадьбы мой муж стал поговаривать о  поездке
в Честер, откуда мы должны были морем переправиться в  Ирландию.  Однако  он
меня не торопил, и мы провели здесь еще недели три; потом послал в Честер за
каретой, которая должна была выехать нам навстречу к так  называемой  Черной
скале,  возвышающейся  против  Ливерпуля.  Мы  прибыли   туда   в   красивой
шестивесельной лодке, так называемой пинассе; слуги,  багаж  и  лошади  мужа
были переправлены на пароме.  Он  извинился,  что  у  него  нет  знакомых  в
Честере, но заявил, что поедет вперед и достанет для меня хорошее  помещение
в каком-нибудь частном доме.
     Я спросила, сколько времени мы пробудем  в  Честере.  Он  ответил,  что
совсем недолго, лишь ночь или две, и тотчас же  наймем  карету  и  поедем  в
Холихед. Тогда я сказала, чтобы  он  ни  в  коем  случае  не  утруждал  себя
поисками частной квартиры на одну или две ночи; Честер большой город, и я не
сомневаюсь, что там есть гостиницы с  достаточными  удобствами;  так  оно  и
оказалось, и мы остановились в гостинице недалеко от собора; название  ее  я
забыла.
     Тут мой супруг, заговорив о моей поездке в Ирландию, спросил, не  нужно
ли мне перед отъездом привести в порядок дела в  Лондоне.  Я  ответила,  что
никаких дел там у меня нет, по крайней мере важных, и что я  могу  прекрасно
их устроить при помощи письма из Дублина.
     - Сударыня, - почтительно сказал он, - по словам моей  сестры,  большая
часть вашего имущества заключается в деньгах, вложенных в Английский банк; я
полагаю, что это надежное место; но если потребуется произвести перевод  или
переписать деньги на другое имя,  то,  пожалуй,  необходимо  будет  побывать
Лондоне и устроить все это до отъезда в Ирландию.
     Я сделала удивленное лицо и заявила,  что  не  понимаю,  что  он  хочет
сказать; у меня нет никаких вкладов в Английском банке, и я надеюсь,  он  не
станет утверждать, будто я когда-нибудь ему говорила об  этом.  Нет,  сказал
он, я ему об этом не говорила, но сестра  сказала  ему,  что  большая  часть
моего состояния вложена банк.
     - И если я упомянул об этом, дорогая, - продолжал он,  -  то  лишь  для
того, чтобы вы могли, воспользовавшись случаем, привести в порядок свои дела
вам  не  пришлось  еще  раз  подвергаться  опасностям   невзгодам   морского
путешествия,
     Меня удивили эти слова, и  я  задумалась  над  тем  что  бы  они  могли
означать; скоро мне пришло на мысль, что моя  приятельница,  называвшая  его
братом, представила ему меня в ложном свете, и я решила дознаться, в чем тут
дело, прежде чем покину Англию и окажусь неизвестно в чьих руках,  на  чужой
стороне.

     Приняв это решение, я на  следующее  утро  позвала  к  себе  в  комнату
золовку и, сообщив ей вчерашний разговор с ее братом, умоляла  ее  повторить
мне, что она ему сказала и чем руководствовалась, устраивая этот  брак.  Она
призналась, что уверила брата, будто у меня крупное состояние,  заявив,  что
так ей сказали в Лондоне.
     - Сказали? - с жаром перебила я. - Разве я  вам  когда-нибудь  об  этом
говорила?
     Нет, сказала она, я действительно никогда не говорила ей  этого,  но  я
неоднократно ей говорила, что все мое  имущество  находится  в  полном  моем
распоряжении.
     - Да, говорила, - с  живостью  ответила  я,  -  но  никогда  я  вам  не
говорила, что у меня есть то, что называют состоянием; не говорила даже, что
у меня есть сто фунтов или ценностей на  эту  сумму.  И  разве  совместим  с
положением состоятельной женщины  мой  переезд  сюда,  на  север  Англии,  с
единственной целью проживать меньше денег?
     На мой крик, так как я пришла в сильное возбуждение,  в  комнату  вошел
муж; я попросила его присесть, потому что собиралась сказать  в  присутствии
их обоих очень важную вещь, которую ему необходимо было выслушать.
     Он был несколько смущен моим уверенным тоном, подошел и сел возле меня,
затворив сначала дверь; тогда я в сильном раздражении сказала ему:
     - Боюсь, мой друг (я всегда  была  с  ним  любезна),  что  вы  попались
впросак и совершили непоправимую ошибку, женившись на мне. Но так как я  тут
совершенно ни при чем, то прошу меня не винить и обратить  свое  негодование
против истинного виновника, и никого больше, потому что я тут умываю руки.
     - Какую же ошибку я совершил, моя милая, женившись на вас? Мне кажется,
брак этот послужил только к моей чести и выгоде.
     - Сейчас я вам объясню, - отвечала я, - и боюсь, что у вас едва ли есть
основания считать, что с вами поступили хорошо; но я вам докажу,  мой  друг,
что я тут совершенно ни при чем. - После этого я умолкла.
     В глазах мужа выразился тогда испуг и смятение,  так  как  он,  видимо,
стал догадываться, что под всем этим  кроется;  однако,  взглянув  на  меня,
сказал лишь: "Продолжайте", - как бы выражая желание послушать,  что  я  еще
скажу, и я, обратившись к нему, продолжала:
     - Вчера я вас спросила, хвасталась ли я когда-нибудь перед  вами  своим
богатством или говорила, что у меня есть  капитал  в  Английском  банке  или
где-нибудь в другом месте, и вы совершенно справедливо признали, что никогда
этого не было. Теперь прошу вас сказать в присутствии вашей  сестры,  давала
ли я вам когда-нибудь повод думать так и происходил ли  у  нас  когда-нибудь
разговор об этом, - и он снова  признал,  что  ничего  такого  не  было,  но
заметил, что я ему всегда  казалась  женщиной  состоятельной  и  у  него  не
возникало на этот счет никаких сомнений. "Надеюсь, - закончил он, - что я не
был обманут".
     - Я не спрашиваю, были ли вы обмануты, - отвечала я, - боюсь, что были,
и я вместе с вами; но я хочу отстраниться от всякого участия в этом  обмане.
Я только что спрашивала вашу сестру, говорила ли я ей  когда-нибудь,  что  у
меня есть состояние или капитал, и сообщала ли ей какие-либо подробности  на
этот счет, и она признала, что никогда этого не было. Прошу вас, сударыня, -
обратилась я к ней, - сделайте мне одолжение, скажите: выдавала я  вам  себя
когда-нибудь за богатую женщину? Зачем же в таком случае поехала бы я с вами
в эти места с целью сберечь свои маленькие средства и жить скромно и дешево?
     Она не могла отрицать ни одного моего слова, но заявила, что ее уверили
в Лондоне, будто у меня  есть  очень  крупное  состояние  и  оно  вложено  в
Английский банк.
     - А теперь, дорогой мой, - обратилась я  к  своему  новому  супругу,  -
сделайте милость, скажите, кто же так ловко провел нас  обоих,  уверив  вас,
что я богата, и побудив добиваться моей руки?
     Он не мог выговорить ни слова и только  показал  на  сестру,  но  через
минуту разразился неистовейшим гневом, проклиная мою спутницу  на  чем  свет
стоит и награждая  ее  самыми  крепкими  ругательствами,  какие  только  мог
придумать; кричал, что она разорила его: сказала, будто  у  меня  пятнадцать
тысяч фунтов и теперь должна получить  с  него  пятьсот  фунтов  за  то  что
сосватала ему такую богачку. Потом прибавил обращаясь ко мне, что она  вовсе
не сестра его, но бывшая любовница, что она уже получила от него сто  фунтов
в счет этой сделки и что он пропащий человек, если дело обстоит так,  как  я
сказала; в порыве бешенства он поклялся, что  убьет  ее  на  месте,  страшно
перепугав и ее и меня. Она с плачем закричала, что  так  ей  сказали  в  том
доме, где я жила. Но он еще пуще разъярился от того, что она посмела завести
его так далеко, основываясь на одних лишь слухах; потом,  снова  обратившись
ко мне, чистосердечно заявил, что, по его мнению мы оба пропали,  "так  как,
признаться откровенно, дорогая моя, - сказал он, - у меня нет ни  гроша,  за
душой; то немногое, что было, я из-за этой чертовки растратил,  ухаживая  за
вами, на наряды и выезды". Воспользовавшись тем, что он заговорил  со  мной,
наша сводня выскользнула из комнаты, и я больше никогда ее не видела.
     Тут я пришла в такое же замешательство, как и мой муж, и не знала,  что
сказать. Я ожидала услышать самые неприятные для  себя  вещи,  но  когда  он
заявил, что мы пропали и что у него тоже нет никакого состояния, я  чуть  не
лишилась рассудка.
     - Какое дьявольское мошенничество! - воскликнула я. - Обоих нас привели
к венцу обманом; вы, по-видимому,  испытываете  жестокое  разочарование,  и,
будь у меня деньги, я бы тоже чувствовала  себя  одураченной,  так  как,  по
вашим словам, у вас нет ни гроша.
     - Вы действительно были бы одурачены, моя милая, - отвечал он, - но  вы
бы не погибли, потому что на пятнадцать тысяч фунтов мы бы отлично зажили  в
этих краях; я уже  совсем  решил  предоставить  эти  деньги  в  полное  ваше
распоряжение; я бы не нанес вам ущерба ни на один шиллинг, а свое  богатство
возместил бы любовью и нежностью по гроб жизни.
     Речь эта  дышала  благородством,  и  я  думаю,  что  она  выражала  его
искреннее намерение и что как по своему  нраву,  так  и  по  поведению  этот
человек был самым подходящим для  меня  мужем:  но  его  бедность  и  долги,
которые он наделал по столь нелепому поводу, сильно омрачили  наши  виды  на
будущее, и я не знала, что сказать и что подумать. Я выразила сожаление, что
за горячую любовь и доброту, которые я в нем обнаружила, он награжден такими
несчастьями, что я вижу впереди одно лишь разорение, ибо что касается  меня,
то тех небольших средств, какие у меня  есть,  нам  не  хватит,  увы,  и  на
неделю, - и с этими словами я вынула чек на двадцать  фунтов  и  одиннадцать
гиней, сказав, что это весь остаток от моих небольших доходов, на которые  я
рассчитывала прожить здесь три или четыре года, поверив рассказу этой  твари
о здешней дешевизне; если у меня  отнимут  эти  деньги,  я  останусь  совсем
нищей, а известно, каково положение  одинокой  женщины  с  пустым  карманом;
однако, сказала я мужу, если он хочет, пусть берет эти деньги.
     Он ответил мне, сильно растроганный, чуть ли не со слезами  на  глазах,
что не прикоснется к моим  деньгам,  считая  недопустимым  ограбить  меня  и
ввергнуть в нищету; напротив, у него осталось еще пятьдесят гиней,  все  его
богатство, заявил он, бросая деньги на стол, и он просит меня взять их, хотя
самой без них умрет с голоду.
     Я возразила, в такой же степени растроганная его словами, что и слышать
об этом не хочу;  что,  напротив,  если  он  может  предложить  какой-нибудь
сносный способ существования, я охотно пойду на любые жертвы,  каких  только
он пожелает.
     Он попросил меня замолчать, ибо такие речи  слишком  расстраивают  его;
сказал, что получил хорошее воспитание, хотя теперь впал в бедность, и что у
него остается только один выход, к которому он прибегнет лишь в том  случае,
если я соглашусь ответить ему на один вопрос, к чему он, впрочем,  нисколько
меня не принуждает. Я сказала, что отвечу ему по совести;  не  знаю  только,
удовлетворит его мой ответ или нет.
     - Вот что, моя милая,  скажите  мне  откровенно,  можно  ли  будет  нам
прожить прилично или хотя бы сносно на ваши скромные средства или же нет?
     Счастье мое, что я никому здесь не открыла ни состояния своих  дел,  ни
даже своего имени; видя, что мне нечего ждать от своего  мужа,  несмотря  на
его прекрасный характер и честность, и что все мои денежки быстро вылетят  в
трубу, я решила  утаить  все,  за  исключением  чека  и  одиннадцати  гиней,
которыми с удовольствием пожертвовала бы, лишь бы только  вернуться  к  тому
положению, в котором я находилась до всей этой истории. В действительности у
меня был еще переводной чек на тридцать фунтов, и эти деньги составляли все,
что я захватила с собой на житье здесь и на  всякий  непредвиденный  случай;
дело в том, что паршивая сводня, которая подвела нас обоих,  наговорила  мне
много небылиц относительно выгодных браков,  и  мне  не  хотелось  быть  без
денег, если подвернется что-нибудь подходящее.  Чек  этот  я  припрятала  и,
таким образом, могла щедро распорядиться остальной  суммой  и  помочь  мужу,
которого мне было жаль от всего сердца.
     Но возвращаюсь к его вопросу.  Я  сказала,  что  никогда  умышленно  не
обманывала его и не стану  обманывать.  К  моему  великому  сожалению,  моих
небольших средств нам будет недостаточно; их  не  хватало  даже  мне  одной,
когда я жила на юге, почему я и отдала себя  в  распоряжение  этой  женщины,
называвшей его братом и уверившей меня, будто за шесть фунтов в год  я  могу
очень прилично прокормиться в Манчестере, где я никогда не бывала; и так как
мой годовой доход не превышает пятнадцати фунтов, то я подумала,  что  легко
проживу на эти деньги в ожидании лучших дней.
     Он только молча покачал головой, и мы провели очень грустный вечер; все
же вместе поужинали и вместе переночевали; к концу  ужина  муж  мой  немного
повеселел и потребовал бутылку вина.
     - Знаете, моя милая, - сказал он, - хотя дела наши  плохи,  не  следует
приходить в уныние. Не тревожьтесь, я постараюсь как-нибудь просуществовать;
если ваших средств вам одной хватит,  это  лучше,  чем  ничего.  А  я  снова
попытаю счастья; мужчина  должен  быть  мужчиной,  опускать  руки  -  значит
признавать себя побежденным.
     С этими словами он наполнил бокал и выпил за мое  здоровье,  все  время
держа меня за руку и уверяя, что больше всего озабочен моей судьбой.
     Это был действительно славный, обходительный кавалер, что причиняло мне
тем большее огорчение. Даже  погибнуть  от  руки  честного  человека  как-то
утешительнее, чем от руки негодяя; но в данном  случае  больше  поводов  для
огорчения было у моего мужа, потому что он действительно потратил кучу денег
и проявил большое легковерие. Но следует отметить всю низость поведения  той
твари. Чтобы получить сто фунтов, она заставила  его  истратить  в  три  или
четыре раза больше, хотя это, может быть, были его последние деньги,  больше
того: деньги, взятые в  долг;  между  тем  единственным  основанием  для  ее
поступка были сплетни, будто у  меня  крупное  состояние,  будто  я  богатая
невеста и т.  п.  Намерение  обольстить  состоятельную  женщину,  окажись  я
таковой, было, конечно, низменным; рядить бедность  в  богатые  одежды  тоже
мошенничество; но к чести моего мужа надо  сказать,  что  дело  обстояло  не
совсем так: он не был распутником,  для  которого  обольщение  женщин  стало
профессией и который присваивает одно за другим  шесть  или  семь  приданых,
чтобы тут же дать тягу; нет, это был джентльмен, неудачливый и опустившийся,
но знававший лучшие времена; и хотя, будь у меня деньги, я была бы  взбешена
поведением шлюхи, которая так подвела меня, однако) что касается ее  мнимого
брата, то состояние неплохо пристало бы к нему, потому что  мужчина  он  был
обаятельный, благородных убеждений, здравомыслящий и неистощимой веселости.
     Мы долго разговаривали по душам в ту ночь, потому что оба  спали  мало;
он так сокрушался, что послужил причиной стольких моих злоключений, как если
бы совершил тяжкое преступление и шел на казнь;  снова  предложил  мне  свои
деньги до последнего шиллинга, заявив, что поступит  в  армию  и  попытается
разбогатеть.
     Я спросила, почему у него появилось такое жестокое желание увезти  меня
в Ирландию, если он заведомо не мог содержать меня там.
     - Милая моя, - ответил он, обнимая меня, - я никогда не собирался ехать
в Ирландию, а тем более увозить вас туда,  но  прибыл  в  эти  места,  чтобы
скрыться от людей, прослышавших о моих  замыслах,  и  чтобы  никто  не  стал
требовать у меня денег, прежде чем  я  раздобуду  их  и  получу  возможность
расплатиться.
     - Куда же в таком случае мы должны были екать потом? - спросила я.
     - Извольте, милая, открою вам весь свой план: я предполагал расспросить
вас здесь о ваших делах, что, как видите, я и сделал; и если бы вы дали мне,
как я надеялся, более или менее подробный отчет, я сочинил  бы  какой-нибудь
предлог, чтобы отложить на некоторое время нашу поездку в Ирландию, и мы  бы
отправились в Лондон. Далее, дорогая моя, я думал признаться вам в  истинном
положении моих дел и сказать, что я пошел на хитрость, чтобы добиться вашего
согласия на брак со мной, но  теперь  мне  остается  только  просить  у  вас
прощения  и  заявить,  что  я  буду  усердно  стараться  загладить  все  это
преданнейшей любовью к вам. - Прекрасный план, - сказала я, - и я думаю,  вы
быстро бы снискали мое расположение; мне крайне прискорбно прискорбно, что я
сейчас не в состоянии доказать вам, как легко я пошла  бы  на  примирение  с
вами и простила бы вам все ваши проделки за ваш веселый нрав.  Однако,  друг
мой, что нам теперь делать? Мы оба в незавидном положении, и от того, что мы
примирились, нам не легче, раз у нас нет никаких средств к существованию.
     Мы строили много планов, но не могли