Проводив  взглядом  машину, Телюков  поспешил  на  утренние  занятия по
физической подготовке.
     Летчики строем отправились на спортивную площадку.
     Вскоре прибыл и полковник  Слива. Он  с  молодых лет  сохранил любовь к
спорту  и  каждый раз  внимательно  наблюдал  за  тем, как  его  подчиненные
выполняют  упражнения. При  этом  он  часто  бросал насмешливые, а  иногда и
сердитые реплики:
     --  А  ну, кто  там  запутался в колесе, как  муха  в  паутине? Духу не
хватает разогнать качели? -- кричал он летчику, который действовал вяло.
     Иногда,   желая   представить  наглядно,   а   чаще   дабы   пристыдить
какого-нибудь увальня,  полковник обращался  к старшему лейтенанту Телюкову,
лучшему спортсмену в полку:
     -- Показать класс!
     Телюков  чувствовал себя  на  спортплощадке  как  рыба в воде.  Ловкий,
сильный, смелый,  он соколом взлетал  на снаряд  и начинал выделывать такое,
что дух захватывало у тех, кто наблюдал за ним.
     --  Вот  это  да!  Это  --  класс!  --  Семен  Петрович притоптывал  от
удовольствия  ногой.  -- Вот как надо работать,  тогда и  в воздухе соколами
себя почувствуете. Понятно?
     Летчики знали, что в такой момент с полковником можно и пошутить:
     -- Товарищ полковник, покажите теперь вы класс, -- предлагал кто-нибудь
из них.
     Семен Петрович хмурился?
     -- Это при моих-то годах и комплекции?
     И все  же, засучив  рукава, становился в  колесо и начинал раскручивать
его.   Летчики  собирались  вокруг.  Тихонько  смеялись,  отпускали   шутки.
Полковник раскручивал все быстрее и быстрее.
     -- А вы еще на качели, товарищ полковник, -- подзадоривали его летчики.
     -- Ладно, будет!  -- отмахивался  тот,  доставая неизменную трубку.  --
Года не те. Укатали Сивку... Что теперь -- поглядели бы вы  на меня лет этак
пятнадцать назад.
     Майор Поддубный тренировался в составе  первой эскадрильи. Между  ним и
майором    Дроздовым   как-то    очень   быстро    установились    дружеские
взаимоотношения.
     У обоих были одинаковые  взгляды на современное  обучение летчиков, оба
были противниками упрощенчества.
     Майор Дроздов давно  уже,  насколько  позволяла субординация,  "воевал"
против Гришина и радовался, что в этой "войне" нашел в лице нового помощника
командира надежного союзника.
     Высокий,  мускулистый,  майор Дроздов, как акробат, прыгал на  сетке. У
Поддубного  получалось  хуже.  Однажды он  угодил мимо  сетки  и сильно ушиб
колено. Зато гимнаст он был отличный.
     -- Мы принимаем вас,  Иван  Васильевич, в физкультурный коллектив своей
эскадрильи, но с условием, что на соревнованиях вы будете выступать на нашей
стороне, -- сказал Дроздов.
     Поддубный согласился.
     После физкультурных упражнений летчиков ожидал завтрак,  после которого
они разошлись кто в учебный класс, кто на аэродром, кто в тир.
     Полковник  Слива вызвал  Поддубного  к себе  в  кабинет и, рассматривая
плановую таблицу, сказал:
     -- Вам запланирован  контрольный полет под колпаком. Намечалось, что вы
полетите с Гришиным. Я имею намерение сам полететь с вами. Вы готовы?
     -- Так точно! -- ответил Поддубный, недоумевая, почему вдруг  командиру
вздумалось лично проверять его.
     Ехали   на  аэродром  втроем:  полковник  Слива,  Поддубный  и  Гришин.
Навстречу дул прохладный утренний ветерок. Вдали виднелся залитый солнечными
лучами  Копет-Даг.  Под  колесами  шуршал песок.  Гришин  молча просматривал
газету, а полковник попыхивал своей трубкой.
     "Спарка" стояла на линии предварительного старта, поблескивая на солнце
фонарями кабины и отсвечивая лаком. К полковнику подбежал техник:
     -- Самолет к вылету готов! -- отрапортовал он.
     Полковник осмотрел кабину,  поднявшись  по  красной лестнице,  проверил
заправку  баков и,  найдя  все в  полном порядке,  расписался  в контрольном
листе.
     --  Потренируйтесь в кабине  минут десять, -- сказал  он Поддубному. --
Сиденье подгоните по своему росту.
     --  Есть! --  ответил Поддубный  и опять подумал: "Не  иначе как Гришин
накапал".
     Полковник пошел на  СКП, отдал там  необходимые распоряжения  Гришину и
возвратился  ровно  через  десять  минут. Он  натянул  на  голову  шлемофон,
подвязал к горлу ларингофоны, сел в кабину, нацепил на колено планшет.
     -- Полетели?
     -- Я готов.
     Полет под колпаком -- это полет в закрытой шторками кабине. Выполняется
он  примерно  так: летчик садится  в переднюю кабину, а инструктор в заднюю.
Самолет  взлетает,  выходит  за  границу  большого  круга над  аэродромом  и
переводится  летчиком  в  режим горизонтального  полета.  В это время летчик
(конечно,   и   инструктор)  проверяет   работу   авиагоризонта   и   других
пилотажно-навигационных   приборов.   Убедившись,   что   приборы   работают
безотказно,  летчик,  выдерживая  заданную  вертикальную  скорость, набирает
высоту.  После команды инструктора  "Закрыть шторки, беру управление" летчик
закрывает кабину и одновременно устанавливает заданный режим полета.
     Таким  образом, летчик находится  в закрытой,  а  инструктор в открытой
кабинах.
     -- Берите управление самолетом на себя, -- командует инструктор по СПУ,
и летчик начинает пилотаж.
     Следуют команды:
     -- Курс такой-то, в зону...
     Летчик ведет самолет в зону.
     -- Вираж правый, крен 30 градусов...
     -- Вираж левый, крен 30 градусов...
     -- Снижение  с вертикальной скоростью  столько-то метров в  секунду, до
высоты такой-то...
     -- Набор высоты...
     -- Разворот с набором высоты...
     Так  все  время  инструктор  подает  команды, а  летчик  выполняет  их,
ориентируясь в  полете исключительно  по приборам; он не  видит ни земли, ни
неба.  Случается,  летчик  допускает  такие грубые  ошибки,  что  инструктор
немедленно  берет  управление  самолетом  в  свои  руки.  Такого летчика  не
выпускают в  самостоятельный полет  ни  ночью,  ни днем в облаках.  Ему дают
дополнительные контрольно-провозные полеты  под колпаком,  пока он полностью
не овладеет так называемыми слепыми полетами.
     Майор Поддубный имел первый класс,  который дает  летчику право  летать
днем  и  ночью  при  любых  метеорологических  условиях.  Он  отлично владел
полетами  по приборам, имел большой налет ночью, так  как служил за Полярным
кругом, где ночь длится несколько месяцев. Все это знал полковник Слива и не
сомневался в успехе своего помощника. Но  то, что Поддубный показал  в  этом
полете, превзошло все его ожидания.
     --  Мне  остается  лишь  гордиться   таким  помощником,   --  признался
полковник, когда  они  приземлились.  -- Слетаете  еще ночью на  "спарке"  и
беритесь  за  обучение летчиков.  Беритесь энергично,  а  то  мы  плетемся в
хвосте.
     -- Возьмусь, товарищ полковник. Возьмусь как следует!
     Семен Петрович пошел на СКП, а Поддубный уехал в городок.
     В этот вечер он переселился в свою квартиру.
     Техник-лейтенант  Максим  Гречка   нехотя  провожал   своего   друга  и
командира.
     --  Пожили  бы у меня еще маленько,  товарищ майор, -- говорил  он.  --
Прися с Петрусем вернутся только осенью. Неужели вам так плохо у меня? Тихо,
спокойно, и мне радость какая...
     -- Не теперь, так в четверг, когда-нибудь  все равно надо  переезжать в
свое гнездо.
     -- Плохо вам будет на новом месте, -- не унимался Гречка. -- В соседней
комнате молодые летчики  живут...  Трынь-брынь --  только и слышно, да песни
без конца... А у меня тишина, покой...
     -- Я рассержусь, Максим...
     -- За что?
     -- Вы словно женить меня собираетесь на нелюбимой или, еще  того  хуже,
на погост провожаете...
     -- Виноват, товарищ майор...
     Они поднялись на крыльцо, вошли в коридор. Их  комнаты молодых летчиков
доносилась песня: чей-то мягкий тенорок напевал под звуки гитары:
     Я люблю подмосковные рощи
     И мосты над твоею рекой...
     --  Слышите?  Слышите, товарищ  майор?  А  я  что  говорил?  Они  вам и
отдохнуть не  дадут своей  музыкой.  А вам  ведь  заниматься нужно, к лекции
подготовиться, к докладу...
     -- Ничего, музыка мне не мешает.
     Расставив свои вещи и выпроводив техника, майор заглянул к своим  новым
соседям.  Двое  из  них  -- лейтенанты  Байрачный и  Скиба -- были  ему  уже
знакомы.  Он знал:  родом они из одного села, более  трех лет  назад  вместе
окончили десятилетку, вместе  ходили в военкомать просить, чтобы их  приняли
учиться  на  летчиков  и  непременно  истребителей,  ибо истребителями  были
Покрышкин  и   Кожедуб...  Закончив   училище,  они   добивались,  чтобы  их
обязательно командировали  обоих в  один полк. Куда  угодно, хоть на Курилы,
лишь бы вместе!
     Жили земляки, как родные братья, но никто не мог бы принять  их даже за
дальних  родственников.  Петр  Скиба был  рослый,  широкоплечий, черный, как
цыган; характер у него был  нелюдимый, и он слыл бирюком. Григорий Байрачный
был ему прямой  противоположностью:  нежный, как девушка, русый, веселый,  с
улыбчатыми  глазами;  любил  поговорить, а  то  и песню затянуть.  Улыбка не
сходила  у него даже  тогда, когда командир "снимал стружку"  за "козла" или
какую-нибудь ошибку в технике пилотирования.
     О  третьем молодом летчике -- лейтенанте Калашникове  -- Поддубный знал
лишь понаслышке,  что тот  увлекается  рисованием и пишет маслом "настоящие"
картины.
     На гитаре  играл Скиба. Пел Байрачный.  Калашников сидел за мольбертом,
писал и заодно дирижировал кистью и палитрой.
     Застигнутые врасплох, лейтенанты вскочили с мест.
     -- Продолжайте, пожалуйста! -- сказал майор.
     Да  что уж  там  продолжать...  при  начальстве! Байрачный подал майору
стул:
     -- Присаживайтесь, товарищ майор.
     -- У вас хороший голос, -- похвалил майор Байрачного.
     -- Где там! -- смутился лейтенант. -- Просто затянул... с горя...
     -- С горя?
     Байрачный покраснел:
     --  Засыпались  мы  сегодня  с  Калашниковым.  Скиба  проскочил,  а  мы
застряли.
     -- На чем?
     --  На розыгрыше полетов. Должны  были вылетать в  паре, но засыпались.
Особенно  я... И  такой  пустяковый  вопрос  попался...  Вылетело  из головы
название  высшей точки  Копет-Дага... Вот  штурман  -- майор  Гришин -- и не
допустил меня к полетам.
     -- А при чем тут Копет-Даг?
     -- Не знаю. Только штурман сказал, что  мне положено заново сдать зачет
по району полетов.
     -- Раз сказал  -- придется сдавать, -- заметил Поддубный и  обратился к
Калашникову: -- А с вами что приключилось?
     --  Да тоже на одной  вводной  засыпался, товарищ майор,  --  лейтенант
поднялся с места.
     -- Да вы сидите. Мы ведь не на службе. А что за вводная была?
     Калашников подумал, затем сказал:
     -- Спросил меня майор Гришин так: "Вы отстали от ведущего. Догоняя его,
обнаружили, что налезаете на передний самолет... Ваши  действия?" Я ответил,
что  в таком  случае пойду либо с  принижением, либо с превышением.  А майор
Гришин сказал, что такие действия будут неправильны.
     -- Вопрос  не сложный, -- заметил  Поддубный.  --  Но рассматривать его
надо в конкретных  условиях. Вот что,  лейтенант. Приходите завтра во второй
половине дня в класс тактики, мы разберем этот вопрос обстоятельно.
     -- И нам можно? -- Байрачный указал на себя и Скибу.
     -- Разумеется. А сейчас спойте что-нибудь. Я очень люблю пение и музыку
вообще... А у самого голоса,  к  сожалению, нет. Спойте какую-нибудь хорошую
песню.
     Байрачный  подмигнул  земляку:  не  подкачай,  мол,  -- и повернулся  к
майору:
     -- Есть у  нас коронный  номер. Мы  часто выступали  с этим  номером  в
училище. Это песня "Где ты бродишь, моя доля?!
     -- Дуэт?
     -- Дуэт.
     -- Ну, давайте.
     Байрачный, не ожидая согласия земляка, затянул:

     Где-е ты бро...

     Скиба подхватил густым баском:

     Где ты бродишь, моя до...

     Байрачный:

     Моя доля...

     И вместе:

     Не докли-и-чусь я тебя...

     Пели земляки отлично. Поддубный задумчиво  вслушивался в знакомую еще с
детства мелодию и одновременно  рассматривал  картину, стоящую на мольберте.
На ней изображался караван в пустыне.  Нещадно палит  солнце. Среди барханов
медленно  шествуют  верблюды,  ведомые  поводырем.  В  голубом  небе  плывут
самолеты. Картина имела верную композицию, глубокую  перспективу и выполнена
была  опытной  кистью.  Талантливые  ребята,  --  подумал  майор  о  молодых
летчиках.
     Когда Байрачный и Скиба замолчали, он  спросил их,  участвуют ли они  в
художественной самодеятельности.
     -- А у нас ее нет, -- ответил Байрачный.
     -- Надо организовать.
     -- Обращался к начальнику клуба товарищу Фельдману.
     -- Что же он?
     -- Надо, говорит, создать, да талантов не видно.
     -- А вы  докажите,  что таланты есть.  А  если  начклуба такой скептик,
действуйте по своей комсомольской линии. Возьмите организацию самодеятельных
кружков на себя, я помогу. Поговорю по этому  поводу  с замполитом полка,  и
такой концерт  закатим, что держись! Жен офицеров надо привлечь. А так здесь
ведь  скучно, правда?  Вот  и художник  у  нас  есть. Если, например,  пьесу
какую-нибудь поставить, то и декорации есть кому написать...
     -- Я с большим удовольствием, -- отозвался Калашников.
     -- А вы где учились рисовать? -- поинтересовался майор.
     -- Отец у меня художник, я от него кое-что унаследовал.  Да это так, от
нечего  делать, -- он  махнул  рукой на  картину.  --  Думаю подарок сделать
командиру эскадрильи.
     В  углу стояла  этажерка  с  книгами.  Майор  подошел  ближе.  Там были
преимущественно  учебники  по  аэродинамике и  штурманскому делу,  несколько
экземпляров   "Вестника   Воздушного  флота",  книги  "Крылья   истребителя"
Александра Покрышкина и "Служу Родине" Ивана Кожедуба.
     -- Это хорошо,  что вы читаете такую  литературу, --  похвалил  молодых
летчиков  майор. --  Вообще надо  следить за  книгами по авиации, читать все
новинки. А то в моей жизни был один весьма прискорбный случай. Я считал, что
так называемый  "соколиный  удар",  то  есть атака  сверху сзади, --  прием,
который впервые применили немецко-фашистские летчики. Оказалось, однако, что
таким приемом  пользовались  русские летчики еще  в  первую  мировую  войну.
Они-то  и являются творцами этого тактического приема.  Я же  об этом  узнал
значительно позже, будучи в академии. Случайно натолкнулся на книгу русского
летчика Крутеня. Он детально описывал "соколиный удар". Вот и оказалось, что
немецкие летчики  читали  Крутеня, а я, русский летчик, о таком и не слыхал.
Прямо  стыдно  становится,  когда  вспоминаю  об этом.  Кстати, у меня  есть
кое-какая  иностранная  литература по  авиации. Не  все в  ней  представляет
интерес  для  нас,  советских летчиков, ибо наша  отечественная  наука  ушла
далеко вперед, но кое-что знать интересно. Отдельные бюллетени я перевел  на
русский язык. Могу и вам дать почитать.
     -- Мы  будем  вам очень благодарны, товарищ майор, -- сказал Байрачный.
-- Тем более, что я, например, готовлюсь в академию.
     Поддубный посидел еще минут десять и вернулся к себе.
     --  Всего доброго,  товарищи! Завтра в  два приходите  в класс тактики,
уточним вопрос  о том, как надлежит сохранять  свое место в  строю. Надеюсь,
вскоре вы все будете летать в паре, а затем и в составе звена.
     -- До свидания, товарищ майор! -- хором ответили молодые летчики.

Глава четвертая
     Прошел месяц после приезда Поддубного в Кизыл-Калу.
     Беседы с  офицерами  полка,  в  частности  с  замполитом  Горбуновым  и
комэском  Дроздовым, знакомство с летной  документацией,  а главное,  личные
наблюдения  окончательно  убедили его в том, что Гришин -- перестраховщик  и
что  это  он  тормозит  нормальный  ход  летной  учебы.  Растерявшись  после
катастрофы  и  аварии,  Гришин   при  планировании  летной  подготовки  брал
упражнения менее "рискованные", а более сложные откладывал на неопределенное
время.  Кроме того, он, где  только  мог и  как только мог, упрощал полетные
задания. Ночные полеты большей частью планировались на лунные, светлые ночи.
И если, например,  в том или  ином упражнении предполагалась высота  полета,
скажем, двенадцать-четырнадцать тысяч  метров, то  Гришин давал указания  --
двенадцать и не  выше! А чтобы какой-нибудь  летчик  не  переступил  границы
дозволенного,   на  борт  самолетов  ставили  бароспидографы   --   приборы,
фиксирующие фактическую высоту полета.
     Все это  применялось с целью избежать аварийности и  маскировалось  под
методическую  последовательность  в  обучении,  ставилось  в зависимость  от
тяжелых условий пустыни.
     Некоторые свои  мероприятия Гришин проводил втайне от  командира полка.
Если же  тот  замечал неладное  и начинал  высказывать  недовольство, Гришин
затрагивал наиболее чувствительную сторону характера полковника. Дело в том,
что  Семен  Петрович  очень  заботился  о  своих  подчиненных  и  болезненно
переживал гибель одного из них. Когда Гришин напоминал ему о том, что прежде
всего нужно думать о жизни летчика, командир сразу сдавался. Он понимал, что
подлинная забота о воине --  это  учение в поте лица, такое учение,  которое
позволяло  бы  летчику уничтожить  врага, а самому  остаться невредимым.  Но
получалось  так,  что,  вопреки  здравому  смыслу,  он  скрепя серце  всегда
соглашался  со своим заместителем. Поэтому-то  и очутился полк на  последнем
месте в числе остальных полков соединения.
     Возглавляя  огневую  и тактическую подготовку, Поддубный  твердо  повел
свою линию. Стрельбы и воздушные бои стали проводиться по  всем правилам. Но
штурманская подготовка и особенно подготовка летчиков-перехватчиков, а также
боевого расчета КП по-прежнему страдали упрощенчеством и послаблениями.
     Гришин  крепко  держался  своих   взглядов.   Обдумав  все  хорошенько,
Поддубный решил поговорить с ним начистоту.
     -- Давайте, Алексей Александрович, -- сказал  он,  -- вместе обмозгуем,
что нам дальше делать. Скажу без обиняков: не нравятся мне ваши мероприятия,
касающиеся  бароспидографов  и  лунных  ночей.  Получается   не  учение,  а,
извините, черт знает что. Я говорю прямо  -- не взыщите  -- наушничать  не в
моих правилах.
     Гришина всего передернуло при этих словах.
     -- В атаку, значит?
     -- В атаку,  Алексей  Александрович.  Авиация поднялась в  стратосферу,
обогнала и оставила позади скорость звука, а вы бароспидографы  подсовываете
летчикам, чтобы они, как воробьи, под крышей летали.
     -- Кто высоко взлетает, тот низко падает...
     -- Чепуха.
     -- Народная мудрость говорит...
     -- Мудрость эта не касается авиации.
     -- Допустим, но все ж смотрите, чтобы не пришлось и вам упасть...
     -- За меня можете не волноваться.
     -- Ну и вам не следует  беспокоиться обо мне, -- вскипел Гришин, нервно
хватаясь  пальцами за пуговицы  кителя. -- Я не лезу в ваши стрелковые дела,
хотя обязан по долгу службы. Тем более вы не должны вмешиваться в мои.
     -- Я хотел  поговорить, Алексей  Александрович,  ведь  дело касается не
лично нас с вами, а всего полка...
     -- На то есть командир! -- отрезал Гришин.
     -- Ну что  ж, в таком случае  --  извините.  У  меня были самые  лучшие
намерения...  Я понимаю:  тяжело потерять летчика. Осторожность в нашем деле
ох как нужна! Но  ваши мероприятия не выдерживают никакой критики. Это знает
и видит каждый летчик, не говоря уже о командирах.
     Разговор   этот   происходил   наедине.  Поняв   бесполезность   своего
мероприятия, Поддубный решил и впрямь не вмешиваться не в свое дело. В конце
концов, не  он  ведь отвечает  за полк. Есть  командир.  А он  всего-навсего
помощник командира  по строго определенной службе. Добился  того, что Гришин
не  препятствует  ему  организовывать  и проводить воздушные  бои  по своему
усмотрению  --  и то достижение. Чего  ж  еще надо?  Зачем требовать  больше
положенного?
     Бывает  так: уступишь однажды,  войдешь,