Ехали  все время  вдоль реки,  той самой  реки, по  которой,  только  с
другого  берега, шел на  лыжах  капитан Телюков. Он  оставил  хижину  еще до
рассвета,  чтобы успеть  к вечеру  добраться до Коряковки. У  одноглазого не
дрогнула рука содрать с летчика за ночлег и за  лыжи кругленькую сумму... Но
Телюков не  жалел  денег.  На лыжах  идти было значительно  легче. Теперь он
чувствовал себя в полной безопасности, пел песни, мечтал  о встрече с Ниной.
Как счастлива будет она, узнав,  что этот негодяй  Антон  жив, что ее теперь
уже не за что судить, что ей уже ничто не угрожает.
     Телюков  спускался  в балку,  по склонам которой чернел кустарник,  как
вдруг в утренней  мгле показалась первая подвода. За ней еще  одна  и еще...
Целый  обоз!  Он  повернул  навстречу,  чтобы  спросить,  далеко  ли еще  до
Коряковки, и обомлел  от  неожиданности.  В  небо  взлетела зеленая  ракета.
Кто-то спрыгнул с передних  розвальней и побежал навстречу. Ба! Да  ведь это
Максим Гречка!
     -- Максим, друже!
     -- Товарищ капитан!
     Они обнялись.
     -- Чертяка, дай я тебя поцелую.
     -- Вы живы... А мы за вами...
     Их  окружили со  всех сторон солдаты и колхозники.  Неожиданно  Телюков
очутился  в  объятиях пышной розовощекой женщины  в черном кожушке  с  ярким
узором  на  узком  вороте. Она,  как видно, тоже не  против была  поцеловать
летчика.
     -- Да ты не стесняйся, соколик, поцелуй и вдовицу.
     В толпе расхохотались.
     -- Целуй, целуй его, Марфа! -- крикнул кто-то из мужчин.
     --  Помалкивай,  дурак, я впервые  вижу живого  летчика.  Тебе этого не
понять!
     -- Тащи его к себе в сани!
     Женщина и вправду не выпускала летчика из своих цепких объятий.
     -- Ну, что  ж теперь делать? -- шутили колхозники.  -- Может, и свадьбу
справим, а? Вот бы здорово!
     Только сейчас  Телюков увидел Рыцаря, который бешено вертелся у ног. Он
поднял его, прижал к себе. Потом достал из сумки кусок козлятины.
     -- На, получай за верную службу!
     Рыцарь на лету поймал кусок мяса.
     Гречка  разыскал   радиста  и  приказал   ему  немедленно  связаться  с
"Тайфуном". Вскоре он  диктовал радиограмму:  "Телюков найден. Жив,  здоров.
Находимся в селе Коряковка. Техник-лейтенант Гречка".
     С песнями и шутками обоз повернул назад.

Глава девятая
     Начальник штаба дивизии  полковник  Вознесенский  -- человек  солидный.
Мелкие интриги -- не по его  части. На сплетни  Гришина  -- а в том, что это
были  сплетни, он  не  сомневался  -- махнул  рукой. Паутина.  Дунул --  она
разорвалась.  И не  таков  Поддубный,  чтобы  не выпутаться из этой паутины.
Скрутить его в  бараний рог можно лишь  веревкой,  и вот конец  этой веревки
теперь    в    его   руках:   потеря    самолета.    А    причина    потери?
Недисциплинированность  летчика  Телюкова.   А  кто  обучает  и  воспитывает
летчиков  в  полку, кто  отвечает за дисциплину  в  первую голову?  Командир
полка!
     Теперь он, Вознесенский, имеет  полную возможность сполна посчитаться с
обидчиком,  ответить ему на вопрос: для кого в комнате боевого управления КП
поставлен стол -- для дипломата или солдата?
     И Вознесенский начал действовать. Главное  для  него состояло теперь  в
том, чтобы собрать факты, на основании которых командиру полка подполковнику
Поддубному можно было бы объявить  в приказе служебное  несоответствие.  Эти
факты мог  дать  летчик. Выгораживая себя,  он вольно или  невольно  впутает
командира. Ведь каждому своя рубашка ближе...
     Таким  образом,  не  случайно  Телюков, подобранный  вертолетом  в селе
Коряковка, первым делом очутился в кабинете начальника штаба дивизии.
     -- Ну, докладывайте,  что случилось с вами в полете, капитан, -- сказал
начштаба после того, как летчик представился ему.
     Поправив очки  на переносице,  начштаба потянулся  рукой к  чернильному
прибору, раскрыл блокнот.
     Телюков говорил правду, ничего не утаивая, ничего не добавляя.
     --  Гм...  Выходит,  что  во всем  происшедшем  виноваты  вы  один?  --
разочарованно  протянул  начштаба.  --  Плохо,  капитан,  очень  плохо.  Вам
придется держать ответ, возможно, даже в судебном порядке. За вами уже целый
ряд нарушений летных правил. Во-первых, вы обязаны были доложить о подвесных
баках, а вы этого не сделали. Во--вторых,  какое право вы имели гнаться даже
а  явным  самолетом-нарушителем  без разрешения, без  команды  с  КП?  И вот
результат налицо: загублена боевая машина. А  может, вы все-таки докладывали
про  аварию  с  подвесными  баками?  --  допытывался  полковник.  --  А  ну,
подумайте.
     -- Нет, товарищ полковник, не докладывал.
     -- Командир полка был на СКП, когда вы вылетали?
     -- Так точно!
     -- А вы и словом не заикнулись о баках?
     -- Нет, товарищ полковник. Не хотел, чтобы меня завернули.
     -- И про помпаж не докладывали?
     -- Не докладывал. В этом не было нужды.
     -- А подготовку к боевому дежурству проходили?
     -- Так точно!
     -- Кто конкретно проводил с вами подготовку?
     -- Сам командир полка.
     -- Он напоминал вам о том, что необходимо сообщать  об отрыве подвесных
баков?
     -- Не помню.  Кажется, нет, но при каждой аварийной ситуации... Да ведь
это известно любому летчику.
     --  Ага,  значит, о  подвесных баках речи не  было? -- уцепился за  эту
фразу начштаба.
     Телюкова начинали раздражать эти наивные наводящие вопросы.
     -- А чего бы мы о них говорили?  Сколько служу в полку, не знаю случая,
чтобы подвесные баки сорвало.
     --  Вот так  оно  и  получается:  давно гром не  гремел,  забыли, когда
перекреститься надо.
     -- Ничего мы не забыли, товарищ полковник! И если искать  виновника, то
это  именно  я. Заслуживаю  --  судите. Только  я  почти  уверен,  что  сбил
нарушителя границы.
     -- Почти!  -- съязвил начальник штаба. -- В военном  деле слово "почти"
-- пустоцвет.
     --  Я  точно взял  самолет в  прицел, вот  так,  -- Телюков  показал на
пальцах.
     -- Да, но кто докажет, что вы сбили бомбардировщик? Спикировал? Да ведь
неизвестно,  упал он или  попросту ушел.  А вот свой самолет погубили -- это
уже  факт.  И терять свои самолеты для  того лишь, чтобы прогнать нарушителя
границы,  --  это,  знаете,  далеко  не  подвиг.  Вам  определенно  придется
отвечать. Перед трибуналом. Понимаете?
     Телюков промолчал.
     --  У  меня  складывается  такое  впечатление, --  сказал  после  паузы
Вознесенский, --  будто вы боитесь сказать что-либо против  командира полка.
Например, о  недостатках  в  подготовке  дежурных экипажей.  Прошу  говорить
открыто и честно. Замалчивание не облегчит ваше положение.
     -- Я, товарищ полковник, сказал все  честно.  Ну, кто же,  кроме  меня,
виноват в том, что я не доложил о баках? Никто. Я без разрешения погнался за
искусственным  спутником  --  тоже  факт!  Ошибся,  но   поступил  так,  как
подсказывала мне совесть. А что бы  вы сейчас мне сказали, если б я, заметив
чужой самолет, не атаковал его?
     Полковнику явно не нравились ответы летчика.
     -- А скажите, капитан, это правда, что командир полка перехватил у  вас
любимую девушку?
     Телюкову кровь бросилась в лицо, и он жгуче покраснел.
     -- Это ложь, товарищ полковник.
     -- А я слыхал, что...
     --  Подполковник  Поддубный женился на  девушке,  которую  я любил. Это
правда. Но при чем тут "перехватил"? Она сама этого пожелала.
     --  Так, так... Ну ладно,  -- начштаба поднялся, явно неудовлетворенный
беседой.  --  Можете  быть  свободны,  капитан. Возможно,  с  вами  пожелает
побеседовать начальник политотдела, зайдите к нему.
     -- Есть, зайти!
     -- А ко мне пришлите техника Гречку.
     -- Есть, прислать.

     У  начальника   политотдела  полковника  Горяева  происходило  какое-то
совещание, и он попросил Телюкова подождать некоторое время.
     "Начинается мое хождение по начальству",  -- с горечью подумал Телюков,
притворив за собой дверь кабинета.
     По  коридору,  постукивая  тоненькими  каблучками,   неслась  худощавая
дамочка с  лисицей,  накинутой на плечи, и сигаретой во рту.  Поравнявшись с
Телюковым,  она  вдруг остановилась,  вскинула  на лоб  шнурочки бровей  и с
любопытством спросила:
     -- Простите, так это вы будете Телюков?
     -- Я. А что?
     -- Ничего. Просто так. Интересно.
     -- А-а...
     Дробно  стуча  каблучками,  дамочка скрылась за дверью,  обитой жестью.
"Машинистка  или секретарша",  --  подумал Телюков. Через  минуту  она снова
появилась в коридоре.
     -- Простите, -- остановил ее Телюков. -- А вы откуда меня знаете?
     --  Слышала,  что  прибыли.  А несколько дней назад  документы  на  вас
оформляла  в Москву. Вы  действительно собираетесь в космос? И  не страшно в
ракете?
     -- Может быть, вы полетите со мной?
     -- О, что вы! -- ужаснулась дамочка.
     -- Будем космонавтиков разводить где-нибудь там, на Луне или на Марсе.
     --  Да будет  вам, шутник вы этакий!  -- она  погрозила ему пальчиком и
понеслась дальше.
     Прошло минут пять, и совещание у начальника политотдела окончилось.
     Выпроводив  всех  присутствующих,  полковник  Горяев  пригласил к  себе
Телюкова.
     -- Живы-здоровы, капитан?
     -- Как видите, товарищ полковник!
     -- Хорошо, это очень хорошо! -- полковник пожал летчику руку.
     Телюков всего лишь два раза встречался с полковником Горяевым, не знал,
что это  ха человек, и до  сих пор уважал его за то, что тот  носил на груди
летный  знак  с  единицей.  Теперь,  кроме  этого,  он  еще  почувствовал  в
начальнике  человека  приветливого и душевного,  с  которым  можно  говорить
вполне откровенно.
     -- Скажите, капитан, вы сбросили подвесные баки?
     -- Нет, они сами сорвались. Только я не доложил об этом, как  надлежало
сделать: боялся, что меня вернут.
     --  Я, между  прочим,  так и  подумал. Расчеты показали,  что  вы  либо
сбросили подвесные баки, либо их сорвало. И  вот еще что.  Анализ наблюдений
оператора дает основания считать, что бомбардировщик упал в море. Я слежу за
газетами:  вот-вот должно быть американское  либо еще  чье-нибудь сообщение,
что,  мол,  такого-то  числа,  в  таком-то часу,  при  таких-то  координатах
заблудился... и так далее.
     -- Я тоже  думаю, что сбил, -- повеселел Телюков. -- Прицел был точным,
огонь  залповым... К сожалению,  пока  это  лишь  догадки.  А  тем  временем
полковник Вознесенский угрожает мне трибуналом. Судить, говорит, будем.
     -- Судить? За что?
     --  Нарушил правила.  Не  доложил  о  баках и, кроме  того, погнался за
искусственным спутником Земли.
     -- За искусственным?
     -- Ну да. Принял его за недобитый мною самолет.
     Полковник Горяев  громко расхохотался. Его густые черные брови  забавно
подергивались на широком, открытом лбу.
     --  Узнаю  подлинного  летчика-перехватчика!  За  спутником,  значит?..
Уморили, батенька! Здорово! Да вы просто герой! Нет, судить мы вас не дадим!
-- он хлопнул рукой по столу. -- Не позволим! Горой встану за вас. Даже если
подтверждения  не  будет.  --  Он  вздохнул. -- А вот  за  нарушение  летных
правил...  Тут уж,  пожалуй,  придется  наложить на вас взыскание. Нельзя же
так, капитан!  И в дальнейшем прошу  вас  хорошенько помнить:  правило  есть
правило. Нарушили его -- накажут, а иначе, помилуйте, что  ж это получается?
Конечно, я понимаю: вас и без того покарала буря. Да и подняли-то вас -- ого
при какой погоде! Нет, судить не будем, а предупредить  -- предупредим, хотя
вы имеете одного сбитого на счету. Вы отличный  летчик, и тем паче не к лицу
вам нарушать летные правила.
     -- Я старался действовать как лучше.
     --  Все равно, -- повторил начальник  политотдела, -- нарушения  летных
правил не оправдаешь ничем.
     -- Понимаю,  --  опустил глаза Телюков. --  А  документы  на космонавта
отослали, товарищ полковник?
     --  Отослали,  хотя,  говоря  откровенно, отпускать  из дивизии  такого
летчика,  как  вы, не хотелось  бы.  Но  если  вам придет в  голову нарушать
правила космонавтики...
     -- Что вы, товарищ полковник! -- не дал ему договорить Телюков.
     -- Ну, смотрите. А теперь летите домой  отдыхать.  Комдив вас не примет
-- его нет. Кстати, как чувствует себя ваша жена, или кем она вам доводится?
     -- Женой, -- несколько неуверенно ответил Телюков.
     -- Мне рассказывал ваш командир о случившемся. Сложное дело...
     --  Дело  это  уже   распуталось,   товарищ  полковник.   Тот  негодяй,
оказывается,  жив. Только  глаза  лишился. Я встретил  его в таежной хижине,
совсем случайно. -- И Телюков рассказал полковнику Горяеву  все,  что  с ним
произошло в тайге. -- Теперь Нине уже ничего не угрожает, -- заключил он.
     -- Это правда?
     -- Слово офицерской чести.
     -- В таком случае зовите на свадьбу.
     -- Если пожелаете.
     -- Конечно пожелаю! А почему бы мне не пожелать?
     -- Обязательно позову, товарищ полковник!

     Долго,  пожалуй с полчаса, пробыл  Гречка в кабинете начальника  штаба.
Наконец он вышел, мокрый и распаренный -- как из бани.
     -- Ну, что? -- подошел к нему Телюков.
     -- Ой,  ой, ой! Дал же  он  мне прикурить,  -- покачал головой  техник,
вытирая взмокшее лицо. -- На всю жизнь запомню.
     -- Ругал?
     -- Еще как!
     -- За что?
     Гречка пожал плечами:
     -- Хотел превратить карася в порося.
     -- То есть? -- допытывался Телюков, выходя с Гречкой из штаба.
     -- Полковник, -- шепотом  заговорил  Гречка, --  все  норовил, чтобы  я
против нашего командира полка и инженера показал. А что я против них покажу?
Сам-то он, начштаба,  в технике ни бум-бум. Ей-богу! Кричит: "Как вы посмели
выпустить  самолет с  помпажем!"  А  ведь  это все равно, что сказать: ведро
компрессии. Да я уж промолчал,  чтобы не накликать на себя лишней беды. А то
еще спрашивает: "Хорошо ли  были привинчены подвесные баки?" Ей-богу! Но тут
я уж не сдержался и говорю: "А там, товарищ полковник, никаких болтов  нет".
Так он  как гаркнет:  "Молчать!" Я и  притих. А  вот  командиру нашему  надо
сказать, что зубы точит на него начштаба. Это факт.
     --  Я  тоже так понял, что между  командиром полка и начальником  штаба
отношения... -- Телюков выразительно сжал кулак. -- Но что вдруг произошло?
     Ни Телюков, ни тем более Гречка ничего не знали о "столе дипломата".
     Выйдя  за ворота,  они повернули  к  посадочной  площадке, где их  ждал
вертолет  с   солдатами.  На  полдороге  офицеров  догнал  Рыцарь,  который,
очевидно,  успел  побывать  во  многих  дворах:  со  всех  сторон  доносился
неистовый собачий лай.
     Телюков поймал собаку за ухо:
     -- Ах ты ж, бродяга! Кто это позволил тебе отлучаться из вертолета?
     Рыцарь виновато заскулил.
     ...Полчаса спустя вертолет  снялся  с площадки и лег курсом на Холодный
Перевал.

     В  то   время,  когда  вертолет,  в  котором  летели  капитан  Телюков,
техник-лейтенант  Гречка  и все участники  экспедиции,  махал  крыльями  над
горным кряжем, начальник политотдела разговаривал по телефону с Поддубным.
     --  Вы,  Иван Васильевич, не больно  нажимайте  на капитана.  Прошу вас
встретить  его  без упреков  и шума.  Он  очень возбужден.  Вы  сами отлично
понимаете, что такое -- лететь над морем ночью без капли горючего в баках, а
потом  прыгать с самолета  черт знает куда, да еще в этакий буран!  Конечно,
жаль самолет, что и говорить. Но  что с  воза  упало, то пропало. Человек, в
конце концов, дороже  всего. Поэтому  и прошу вас... Почему предупреждаю? Да
видите ли,  тут ему угрожали трибуналом... Вознесенский... Одним словом,  вы
меня поняли?
     -- Понимаю вас, товарищ полковник.
     -- Вот и хорошо. Пускай Телюков отдохнет несколько дней под наблюдением
врача...  Да нет, ничего такого не  замечалось, но  ведь человек  побывал на
краю гибели... С этим нельзя не считаться. Ну, будьте здоровы! Что говорите?
Да,  как  мы  и  предполагали,  сорвало.  Кроме  того,  летчик  погнался  за
искусственным спутником. Ну, будьте здоровы!
     Поддубный,  разумеется,  и  не  собирался  ругать  летчика,  тем  более
наказывать  его,  не разобравшись во всех  подробностях  полета.  К тому  же
полагал, что самолет-нарушитель сбит, ибо Телюков вряд  ли мог промахнуться,
ведя огонь. Но после разговора с начальником политотдела он счел необходимым
в  свою очередь предупредить майора Дроздова и подполковника Асинова,  чтобы
они не вздумали преждевременно снимать допрос, а тем более упрекать  летчика
в нарушении летных правил. Во всех подобных случаях нужно соблюдать такт.
     И Телюкова  встретили в полку, как и подобает  встретить боевого друга,
товарища. С аэродрома привезли в городок на "Победе". Майор Дроздов сердечно
поздравил  летчика  с  благополучным  возвращением,  а  подполковник Асинов,
несмотря на свою пунктуальность, согласился заполнить документацию завтра, а
сегодня, мол, пускай летчик сходит в баню, отдохнет и выспится как следует.
     Что касается Байрачного, то ликованию его не было предела. Он готов был
открыть  митинг   по  поводу  благополучного  возвращения   своего  любимого
командира и сделал бы это, если б его не остановил замполит.
     Никто не  обидел Телюкова,  никто не  сказал  ему плохого  слова,  и он
чувствовал себя как  в родной семье. Одно лишь тревожило его -- Нина все еще
не  вернулась   из  госпиталя.  Подождав   ее   до  вечера,  он  продиктовал
телеграфисту телеграмму в адрес госпиталя, в которой сообщил Нине, что Антон
жив, здоров,  находится в  данное время в таежной хижине, охотится  на коз и
что он, Телюков, ждет свою любимую.
     Выходя из штаба  полка, он  скользнул беглым  взглядом по тумбочке, где
обычно почтальон  оставлял  почту,  и  вдруг  заметил  конверт  со  знакомым
почерком. Так и есть:  письмо от Нины. Вскрыл конверт и тут же, стоя, прочел
письмо:

     "Любимый мой!
     Сегодня меня выписывают из госпиталя. Я так благодарна тебе за все, что
ты  сделал для меня. До конца жизни не забуду тебя. Но пойми меня правильно.
Не могу я вернуться к тебе. Не только потому, что мне  стыдно перед  людьми,
хотя мне действительно очень стыдно.
     Другое здесь играет  роль.  Рано или поздно, мне предстоит ответить  за
то,  что произошло...  Я  хорошо представляю  себе  положение,  в котором ты
очутишься, дорогой мой, если я приеду к тебе...
     Нет, лучше мне совсем  не  возвращаться... Забудь меня. Пускай светлыми
звездами стелется  тебе твоя дорога,  а я пойду  своей  тропинкой.  Куда? Не
спрашивай -- сама не знаю. Пока мне вполне хватит тех денег, которые  ты мне
оставил, а потом я  найду какую-нибудь работу. Буду  честно работать,  может
быть, это учтут, если вдруг мое преступление откроется.
     Через  пятнадцать  минут  отходит  поезд... Прощай,  любимый! Когда  ты
получишь  это  письмо, я  буду  уже  далеко...  Не  печалься. Я  знаю --  ты
мужественный  и  найдешь  в себе  силы,  чтобы  преодолеть  отчаяние,  если,
конечно, оно тебя охватит... Прощай. Целую тебя в последний раз.
     Нина".

     У Телюкова помутилось в глазах. Этот страшный удар чуть не свалил его с
ног. Он весь  скорчился от  пронизывающей  боли, механически сунул письмо  в
карман  и  выскочил на улицу,  чтобы  не  позорить себя  перед  сослуживцами
непрошеными слезами.
     Почти механически добрался он до коттеджа, заперся  в комнате,  включил
свет. Попытался еще раз прочитать письмо -- и не смог. Строчки прыгали перед
глазами, в ушах звенело.
     Он без  сил опустился на  стул, склонил тяжелую голову на крепко сжатые
кулаки. "Эх, Нина, Нина... Какие бессмысленные вещи случаются в жизни... Что
же ты наделала, Нина?" -- сокрушался он.
     Поздно  вечером,  увидя  в квартире  свет, к  нему постучался  Григорий
Байрачный.
     -- Тебе чего? --  не очень  дружелюбно спросил Телюков, но дверь все же
отпер. -- Ну, что ты  хочешь? Утешать  пришел,  комсомольский вождь? Но я не
нуждаюсь  в  утешении.  Ты думаешь, что я  вот так и рас