полка
инженер-подполковником Жбановым.  Инженер сидел  под  самолетом у опущенного
лафета; командира он заметил не сразу.
     --  Так не чистят  оружия,  как вы!  -- отчитывал он механика,  который
стоял, спустив голову.
     -- Что у вас здесь? -- спросил полковник.
     Инженер проворно поднялся, вытер паклей толстые пальцы с черневшими под
ногтями полукружьями.
     -- Да  вот  -- песок в масле.  --  И снова  повернулся  к  механику: --
Вычистить оружие сызнова. Сам проверю.
     -- Есть! -- пристыженный механик нагнулся к лафету.
     Познакомился  Поддубный  и   с  замполитом   полка  капитаном   Андреем
Федоровичем  Горбуновым.  Приятно  было  увидеть  на кителе  замполита  знак
летчика первого класса. Такой знак придавал политработнику особый авторитет.
Политработник и первоклассный летчик -- как это импонирует одно другому!
     Замполит несколько задержал Поддубного, расспросил, где он остановился,
какое  впечатление  произвела  на  него  Кизыл-Кала. Говорил замполит мягким
тенорком,  улыбался  уголками  рта.  О  себе  сказал,  что замполитом  полка
работает  недавно и до назначения на эту должность  имел лишь незначительный
опыт партийной  работы. Поддубный  и  без  того успел заметить, что  капитан
как-то уж очень несмело подошел к старшему по чину, словно стесняясь его.
     В планшете  замполита лежала брошюра, на обложке которой было написано:
"Из цикла лекций, прочитанных в высшей партийной школе при ЦК КПСС".
     -- Где учитесь?
     -- Заочно, в военно-политической академии.
     -- Замполит, летчик, да еще и заочник -- нагрузка порядочная!
     --  Ничего не поделаешь! На такой должности без образования невозможно.
Сейчас у нас младшие авиационные специалисты со средним образованием. Кто из
десятилеток, кто из техникумов.
     Постепенно разговор перешел на тему о боеготовности полка.
     --  Полк у  нас  вполне боеспособный,  --  говорил замполит.  --  Но, к
сожалению, не лучший даже в дивизии, хотя имеет славные боевые традиции. Наш
полк, если так можно  выразиться,  напоминает ручного орла. Летчики сильные,
но некоторым из них не дают расправить крылья.
     -- Кто же не дает? -- поинтересовался Поддубный, вспомнив о Гришине.
     --  Видите  ли,  произошла   катастрофа.  После  нее  некоторые  начали
поступать по принципу "как бы чего не вышло". И мы отстали от других полков.
     -- Но кто же так поступает?
     -- Есть у нас такой... Штурман Гришин. Его называют Лобачевским, и  это
не случайно. Он -- талантливый математик. Его расчеты, особенно по перехвату
целей,  --  безупречны. То,  что  другой  способен вычислить лишь с  помощью
карандаша  и  бумаги, он вычисляет  в уме с молниеносной  быстротой.  Гришин
много раз  отличался в  наведении самолетов  на "противника".  Но не каждый,
даже талантливый  штурман, способен возглавлять летную подготовку. К тому же
Гришин со странностями, а его временно  назначили заместителем  командира по
летной части. На мой взгляд, это  была досадная  ошибка.  И  вот он,  боясь,
чтобы катастрофа не повторилась, жмет, где только может.
     --  Ну,  а вы, как  замполит,  разве  не  могли бы поднажать  со  своей
стороны?
     -- Нажимаем, товарищ майор.  Думаю, что не случайно вас назначили сюда.
Я  докладывал  на  военном  совете  и  просил,  чтобы  нам прислали опытного
помощника по огневой и тактической подготовке. Такого, знаете, настойчивого,
волевого...
     -- Так,  так.  Всю надежду, значит,  на меня  возлагаете?  Глядите,  не
просчитайтесь! -- пошутил Поддубный.
     --  Пока  что ваш мундир производит  неплохое  впечатление,  --  сказал
замполит, явно намекая на нагрудные знаки майора. -- Разумеется, и партийная
организация, и командир поддержат вас.
     Поддубного позвал к себе полковник.
     -- Идемте, я покажу вам наш дежурный домик, -- сказал он.
     Дежурный  домик  -- это помещение,  где отдыхают летчики  и авиационные
специалисты,  которые  находятся  на  дежурстве.  Домик  представляет  собой
капитально  оборудованную полуземлянку, разделенную  на  несколько отдельных
комнат.  В первой находились летчики. Кто отдыхал, кто играл в шахматы. Окна
завешены марлей -- не столько от мух, сколько от фаланг и скорпионов -- этих
ядовитых обитателей пустыни. В  углу стояли радиоприемник и телефоны. Увидев
полковника, летчики вскочили с мест. Командир звена отдал рапорт.
     Второе помещение было предназначено для  авиационных специалистов.  Они
стояли вокруг стола, где четверо техников "забивали козла".
     Полковник Слива и майор Поддубный осмотрели еще командный пункт,  после
чего уехали обратно в городок.
     По   дороге,   как  бы   между  прочим,  Поддубный  попросил  командира
охарактеризовать старшего лейтенанта Телюкова.
     -- Мы ехали вместе, -- добавил он.
     Полковник  задумался.   Видимо,   Телюков   не  из  тех,   кого   можно
охарактеризовать двумя-тремя словами.
     --  Это  правда, что за  ним числится  множество  предпосылок  к летным
происшествиям? -- задал майор наводящий вопрос.
     --  Множество  не множество,  а имеются. На  обе  ноги хромает  у  него
дисциплина. А летчик способный, смелый.
     -- Выпивает?
     Полковник пристально поглядел на собеседника,  сжал губы,  от  чего усы
его вдруг ощетинились:
     -- А что, напился в дороге?
     -- Малость было.
     -- Вот  сучий  сын. Вообще-то он  не  пьет. Но  если попадет в компанию
гуляк  --  пиши пропало.  Все  плохое удивительно быстро  прилипает к  нему.
Подражает этим... ну, как  их, фу ты!  Ну, их  "Крокодил"  частенько на вилы
берет.
     -- Стилягам?
     --  Во-во!  Усики  отпустил, бакенбарды завел. Жалеет, пожалуй,  что  в
армии  мундир  не разрешается  носить по своему собственному  образцу. А  то
вырядился бы  стилягой. Молод еще,  зелен...  А летчик  -- прекрасный. Смело
можно сказать -- талантливый летчик!
     -- Стреляет как?
     -- Отлично.
     Поддубный промолчал о бахвальстве Телюкова. Семен Петрович продолжал:
     -- Да, стреляет отменно... -- И.  Помолчав еще, добавил: -- Телюков  --
это сила. Если бы взяться за него как следует, получился бы преотличный ас.
     -- Попытаюсь взяться.
     Возьмитесь, Иван Васильевич, да покрепче. Для таких,  как он,  можно не
пожалеть  ни  времени, ни  усилий. Отличным  летчиком станет.  Правда, майор
Дроздов тоже ему  не спускает... Но вы подбавьте со своей стороны. Повторяю,
летчик он стоящий.
     "Победа" нырнула под открытый шлагбаум и завернула вправо, к коттеджам.
Семен Петрович приехал домой. Выходя из машины, он любовно взглянул на  свою
рощу:
     -- Вон  какую роскошь я вырастил! Приходите, Иван Васильевич, вечерком,
посидим на веранде, поболтаем.
     -- Хорошо, Семен Петрович, приду обязательно.
     За  палисадником,   между  деревьями,  майор  заметил   свою  вчерашнюю
спутницу. Она была в  шароварах  из синей бумажной ткани и в такой  же синей
коротенькой блузке. Девушка расчищала заступом оросительные канавки. В своем
простом  рабочем   одеянии,  с  платком  на  голове,  она  выглядела  милой,
приветливой хозяйкой.
     -- Здравствуйте, Лиля! -- окликнул Поддубный.
     -- Здравствуйте, Иван Васильевич, -- ответила девушка выпрямляясь.
     -- Сразу за работу? А как здоровье матери?
     -- Ничего, спасибо. Как будто лучше стало. Побуду еще несколько дней  и
поеду в институт. Экзамены ведь у меня.
     -- И когда возвратитесь?
     -- Да теперь уже на летние каникулы приеду.
     Семен  Петрович  остановился  на крыльце,  прислушиваясь  к  разговору.
Поддубный невольно почувствовал какую-то неловкость.
     -- Да, роща у вас прекрасная, -- сказал он, думая совсем не об этом.
     А думал он о Лиле: хорошая у полковника дочь.
     -- Ну, не буду отрывать вас от работы. Всего хорошего!
     Поддубный простился и свернул  к  штабу,  где нужно было  устроить свои
дела --  стать на продовольственное, финансовое и вещевое довольствие. Возле
штаба  он  столкнулся  с  Максимом  Гречкой,  который,  очевидно, специально
поджидал его.
     --  Говорили  про  меня  с  полковником? Еще  не послали  документы  на
демобилизацию? -- спросил он взволнованно.
     -- Не послали, Максим, не волнуйтесь. Будете у меня техником.
     -- Значит, можно так и написать моей Присе? -- обрадовался Гречка.
     -- Так и напишите.
     --  Большое вам спасибо, товарищ майор! Вот  повезло мне!.. Это встреча
так встреча! -- в который уже раз воскликнул техник.
     Домой  Поддубный  возвратился вечером.  Максим  Гречка дописывал письмо
жене. Прочитав  для себя написанное, он довольно усмехнулся и снова принялся
за письмо, изредка читая вслух отдельные места.
     "Так  вот,  Прися, отдыхай с Петрусем спокойно.  Майор  Поддубный берут
меня к себе в экипаж. На демобилизацию документов не посылали и не пошлют".
     -- Не "берут", а "берет", -- поправил майор.
     --  Э,  нет! --  возразил Гречка. -- Может, по правописанию и правильно
будет "берет", но для вас такое слово не подходит...
     -- Ну  ладно, Гречка, -- махнул  рукой  майор.  Собственно говоря,  его
меньше  всего  интересовало  сейчас письмо друга.  Мысли его были там, возле
коттеджа полковника. Лиля... Вчера она  ему просто понравилась, а сегодня...
Сегодня  показалась  необыкновенно  привлекательной,  милой,  обаятельной...
Неужели это любовь? Так внезапно? Нет, нет, это просто мимолетное увлечение.
Но почему мимолетное? Разве не так же, с первого  взгляда, полюбил он Римму?
Полюбил искренне и глубоко... Он тяжело вздохнул... Не его вина, что пути из
разошлись...
     Подобно   кадрам   из  кинофильма,   перед   мысленным   взором  майора
промелькнули московские встречи.
     ...Зал  консерватории.  Концерт.  Рядом  сидит   молодая,  черноволосая
девушка. Из ее разговора с подругами Поддубный узнает, что соседка по креслу
--  студентка  этой  консерватории, будущая  певица. Невзначай  заговорили о
незнакомом пианисте. Девушка охотно рассказала о нем все, что знала. Так они
-- слушатель военной академии и студентка консерватории -- познакомились.
     Во  время антракта  вместе  вышли  в  фойе.  Разговор  вертелся  вокруг
выдающихся музыкантов  и столичных театральных новостей. Потом снова слушали
музыку,   делясь  впечатлениями.  Поддубному  сразу  понравилась  его  новая
знакомая.
     На улице лил дождь. Офицер  взял такси, и Римма позволила  отвезти себя
домой. Она  жила недалеко --  на  Тверском  бульваре.  Офицер проводил ее до
подъезда, прощаясь, крепко пожал руку. Студентка пригласила его на следующий
концерт. Он  согласился. После этого они начали встречаться то на концертах,
то в театрах,  то в кино.  Так продолжалось около года.  Они признались друг
другу в любви. Казалось, все было решено. Кончат учиться -- поженятся.
     Но,  узнав,  что  летчика  посылают  куда-то  далеко  на  север,  Римма
всполошилась:
     -- Разве для того я училась в консерватории,  чтобы забраться куда-то в
глушь,  потерять  лучшие годы, зарыть свой талант?  Я хочу остаться здесь, в
Москве.
     -- Я сам, Римма, люблю Москву, но...
     Тоном, не допускающим возражения, Римма прервала его:
     --  Никаких  "но"!  -- сказала она  властно.  --  В  глушь  я не поеду.
Слышишь?
     -- Какая же это глушь? Областной центр. Там есть драмтеатр, филармония,
Дом культуры.  Ты получишь  возможность  работать,  развивать свои вокальные
способности. Меня посылают из академии  в  крупный промышленный и культурный
центр.
     -- Для воробья и лужа море!
     -- К чему взаимные обиды, Римма?
     -- Для  тебя  это крупный  центр, а  для  меня  --  провинция!  --  она
презрительно фыркнула  и цинично добавила: --  Если хочешь,  чтобы твоя жена
была  актрисой, оставайся в Москве. Ты мог  бы найти влиятельного  генерала,
который помог бы тебе. Ведь сумела же я найти выдающегося музыканта...
     При  этом она каким-то не  свойственным  ей  жестом дернула плечиком  и
многозначительно подмигнула:
     -- Вот так.
     -- Не узнаю тебя, Римма.
     Она заглянула ему в глаза:
     -- Это я, твоя Римма. Разве ты не видишь, ну?
     -- За протекцией к генералу я не пойду!
     Римма вспыхнула:
     -- Дурак!  С  таким  образованием, с такими  заслугами, как у  тебя, --
прямой путь в генералы. Но для этого нужна протекция... И отнюдь незачем для
этого летать, рисковать жизнью. Ты закончил академию...
     Пол  закачался  под ногами  у Поддубного, будто  он находился  в кабине
самолета.
     -- Значит... дурак... говоришь?
     В  сердцах   ему  захотелось   бросить   ей   в  лицо  что-то   жгучее,
оскорбительное,  обозвать ее тем словом,  которое она заслужила, но  усилием
воли он сдержал свой гнев. Только проговорил с горечью:
     -- Прощай, Римма, как жестоко я ошибся.
     Притворив за собой  дверь, он вышел на улицу, остановил такси, заехал к
себе на квартиру за вещами  и отправился на  вокзал, хотя в его распоряжении
был еще целый месяц отпуска.
     Полгода  отгонял он всякую мысль  о Римме, даже не писал ей ни разу, но
рана  не  заживала. Как  там  она? Может, передумала и  тяжело раскаивается?
Долгими  полярными  ночами -- казалось,  конца им  нет -- он, возвращаясь  с
аэродрома,  склонялся над радиоприемником,  прислушивался к  шумам в эфире с
тайной  надеждой  услышать  хоть ее  голос.  Много  концертов  передавали из
Москвы.  Много  певиц  выступало  перед микрофоном,  а  голоса  Риммы он  не
услышал.
     -- Может быть, заболела, а может, что-то случилось?
     В первые  дни разлуки он чувствовал даже удовлетворение, что так просто
и своевременно развязался узел, который не успел  затянуть петлей... Но  чем
дальше,  тем  чаще  минуты  трезвого  умиротворения  сменялись  непостижимым
чувством, в котором сливались и раздражение, и отчаяние, и сожаление.
     Бывало, летчик укорял себя  за столь жестокое  решение. Прав ли он был,
одним  махом  порвав  нити,  связывавшие  его  с  Риммой?  Можно  было  ведь
попытаться переубедить ее... Она молода, могла ошибиться...
     И  он не  совладел с собой: написал ей письмо. В ответ  пришла короткая
записка:
     "Вышла замуж. Римма".
     Так он и остался одиноким до сих пор.
     Поэтому тогда  так грустно  наблюдал  он  с  борта  теплохода за толпой
провожающих,  смутно завидуя  тем, кого провожали,  Ему казалось, что  после
Риммы он никогда не сможет полюбить.
     И вот встреча с Лилей. Девушка запала ему в душу, растревожила навсегда
угасшие,  как ему  казалось, чувства.  Дочь  летчика  --  она не  скажет "не
летай",  она  поедет  вслед  за  тобой  хоть на  край  света, и  не нужны ей
генеральские погоны...
     С мыслями  о  девушке  вышел  Поддубный  во  двор.  В  вечерней  тишине
неподалеку от солдатской  казармы кто-то  наигрывал  на гармонике.  Долетали
веселые  голоса.  Низкорослый  ишак  тащил  по  улице  двухколесный   возок,
нагруженный  саксаулом.  За  ним  шел солдат  со сбитой на  затылок панамой,
насвистывая какой-то мотив. На берегу реки ишак остановился.
     -- А ну, чего задумался! -- замахнулся на него солдат.
     Ишак и возок скрылись с глаз и выползли уже на противоположном берегу.
     -- Давай, давай! -- покрикивал солдат, подталкивая возок плечом.
     Ишак  карабкался  вверх  изо  всех сил, упираясь мордой в землю. Осилив
крутой  берег,  он бодро затрусил к кухне  -- приземистой постройке  с двумя
высокими закопченными трубами.
     Поддубный свернул к командирскому коттеджу.
     Полковник Слива  сидел  за  круглым  столиком  во дворе  возле веранды,
просматривая  свежие  газеты.  В  шелковой  пижаме,  с  трубкой в зубах,  он
напоминал дачника,  да и  сам коттедж напоминал  дачу.  От  политых деревьев
веяло  прохладой  и терпким запахом листвы. Над столом, переброшенная  через
ветку, свисала электрическая лампочка, освещавшая седую голову полковника.
     -- Разрешите, Семен Петрович?
     -- А-а, пожалуйста, пожалуйста, Иван Васильевич, -- полковник отложил в
сторону газету.
     -- У вас здесь, как на даче.
     -- Деревья, Иван Васильевич, деревья! Посадил, вырастил и тем самым рай
земной сотворил... Вот это большое дерево -- карагач, а вдоль палисадника --
тополя.  Саженцы туркменские колхозники, спасибо им,  привезли. А если у вас
есть  желание,  можете  полюбоваться  нашей землячкой  -- вербой. На  берегу
Ворсклы  выкопал и  привез  сюда на самолете,  в  ведре. Боялся, как  бы  не
засохла. Ничего,  растет!  Благодатная  здесь  земля!  Дай  только  воду,  и
Каракумы превратятся в цветущий сад.
     Полковник  показал  гостю, где какие деревья  растут, припоминал, когда
они были посажены, откуда были завезены, поучал, как часто их надо поливать.
     Полковник  явно  был  влюблен  в  свой  сад,  гордился каждым деревцем.
Поддубный делал  вид,  что  внимательно осматривает деревья,  а тем временем
украдкой поглядывал сквозь  густой шатер  виноградных  лоз на  веранду,  где
заприметил  Лилю.   Она,  полулежа,   раскачивалась   в   плетеной  качалке,
разговаривая с какой-то туркменской  смуглянкой с миловидным лицом.  Там  же
находился старший лейтенант Телюков.
     -- А виноград! Вы только поглядите, Иван Васильевич, какой виноград, --
продолжал полковник, бережно раздвигая руками шершавую листву.
     Поддубный  приблизился к  веранде. В  этот момент  Телюков присел возле
Лили, и они оба склонились над книгой или над журналом.
     -- Превосходный сорт, Иван Васильевич.  Это тоже подарок колхозников. В
Каракумах виноград, а?
     Поддубный отвернулся от веранды, не желая, чтобы Лиля и Телюков увидели
его.
     --  Отличный  виноград,  Семен  Петрович,  великолепный   виноград,  --
рассеянно похвалил он, вынимая папиросу...
     Из  коттеджа   вышла  полная,  белолицая  женщина,  белолицая  женщина,
закутанная в теплую шаль.
     -- Харитина,  иди сюда! -- окликнул ее Семен Петрович. -- У меня гость.
Познакомься. Оказывается, наш земляк.
     Харитина Львовна,  разглядывая  гостя, чуть-чуть  прищурилась  и слабым
голосом произнесла:
     -- Почему же ты, Семен, не приглашаешь гостя в дом?
     -- А у тебя найдется что-нибудь такое? -- Полковник хитро подмигнул.
     -- Надо поискать, может, и найдется.
     Поддубный отрекомендовался жене полковника.
     -- Я слышал, что вам нездоровится, -- сказал он.
     -- Да, у меня был грипп, кажется. Но сейчас уже лучше стало. Проходите,
пожалуйста, к столу.
     Поддубный вежливо отказался, поблагодарив хозяйку дома. Простившись, он
отправился домой, то есть к Гречке, который все еще трудился над подробным и
обстоятельным письмом жене.
     -- Как же обрадуется Прися, когда прочтет мое письмо!...
     -- Да, обрадуется,  -- задумчиво протянул  майор. -- А вот мне, Максим,
не везет!..
     Он хотел сказать "не везет  в любви", но промолчал. К чему здесь слова?
А Телюков, конечно, ухаживает за дочерью  полковника.  Ну что ж, пусть... И,
очевидно, не случайно полковник хвалил его, Телюкова...
     Занятый  письмом, Максим Гречка не обратил внимания на опечаленное лицо
своего друга.

Глава третья
     Майор  Гришин  делил  летчиков  полка  на  две  категории:  надежных  и
ненадежных.
     Ко  второй категории, то  есть к "ненадежным", кроме  явно "отчаянных",
таких,  примерно,  как  Телюков, он причислял всех возомнивших  себя, по его
словам,  покрышкиными  или  кожедубами;  это значило, что летчик  не в  меру
увлекается большими  скоростями и высотой, что он любит энергичный пилотаж и
прочие вещи. Гришин считал, что от таких летчиков можно ожидать чего угодно,
только не успеха в  выполнении  первейшего требования -- летать без аварий и
катастроф.
     Майора Поддубного Гришин после того, как слетал с ним в пилотажную зону
на двухместном самолете, сразу же причислил к категории "ненадежных".
     Это был контрольный полет,  который выполняет каждый летчик,  прибывший
из  другой части  или имеющий  перерыв в полетах, независимо от должности  и
ранга.
     Гришин  сидел в  задней,  инструкторской кабине самолета  и внимательно
наблюдал за действиями летчика