неустанное  и  постоянное  усовершенствование   людской  фигуры  в
процессе  труда и физкультуры. Я  тоже люблю  физкультуру и спорт... И часто
думаю вот  о  чем:  каждая  девушка хочет  выглядеть красивой,  почти каждая
подводит брови, красит губы, а то еще и ресницы, чтобы  они  трепетали,  как
крылышки  мотылька.   Это  все  ненужное   занятие,   в  крайнем  случае  --
второстепенное дело. Спортом надо заниматься -- вот в чем красота!
     -- О, да вы  философ! -- насмешливо заметила  Нина. -- Не пойму только,
куда вы гнете и куда ведете свою философию? Кого вы имеете в виду?
     -- Вас, Ниночка! Посмотрите на себя! -- он протянул руку,  чтобы обнять
девушку  за  талию,  и  неожиданно  получил  такую  оплеуху,  что  в  глазах
потемнело.
     -- Та-ак! -- протянул он и потер щеку.
     Нина прислонилась  спиной к двери, готовая в любую  минуту выскочить из
комнаты. Пристыженный Телюков сел за стол, склонился над тарелкой. Некоторое
время молча жевал, затем поднял на девушку виноватые глаза.
     --  Простите, Нина, -- сказал он тихо. -- А рука у вас не очень легкая.
Сразу меня на место поставили. -- Он улыбнулся и еще раз потер ладонью щеку.
-- Садитесь-ка лучше к столу, выпейте стакан чаю. От чистого сердца прошу.
     --  Да вы разве признаете сердце?  Ведь  вы  только что доказывали, что
прежде всего для вас -- фигура, внешний облик человека.
     -- Это все чепуха. Оставим это! Садитесь, Ниночка. Запросто.
     Она неуверенно подошла к столу, примостилась на краешке стула  -- очень
взволнованная, побледневшая. В окно ударил  солнечный луч, серебром разлился
по  комнате.  Телюков  вдруг  заметил в ее  глазах затаенную грусть,  тяжкую
задумчивость. Ноздри ее прямого носика  нервно вздрагивали, и казалось,  она
того и гляди заплачет.
     -- Я вас обидел, Нина. Простите!
     Она резко отвернулась, и он  понял этот жест  как нежелание  обнаружить
свои слезы.
     Он допил чай, поблагодарил девушку за  завтрак.  Нина прибрала посуду и
быстро вышла из комнаты.
     -- Подлец  ты, Филипп Кондратьевич! -- выругал себя  Телюков  и  быстро
зашагал  по комнате, решив  лечить ушибленное колено  комплексом  физических
упражнений.
     Он шагал  взад  и  вперед и все  думал  о  Нине. Кто она? Как очутилась
здесь? Девушка серьезная, образованная -- это ясно. Одинокая -- квартирует в
городке. Не пустышка. Полна достоинства и  высоких чувств -- это тоже -- увы
-- факт.
     Он прилег, отдохнул немного и снова начал вышагивать от стены до стены.
Спустя  некоторое время  пришел  солдат-связист  устанавливать  на  квартире
телефон. Обычно связистам бывает известно все,  что делается в полку. И этот
солдат, как бы между прочим, рассказал о полете майора Дроздова и о том, что
тот не перехватил чужой бомбардировщик, а только прогнал его.
     -- Не перехватил? -- поразился капитан.  -- Дроздов -- и не перехватил?
-- Нет, этому никак не мог поверить Телюков. Здесь что-то не так.
     Телюков заставил связиста еще раз рассказать о том, что произошло ночью
на рубежах  перехвата, и тотчас же, несмотря на боль в  колене, решил идти в
штаб. Его одолевал боевой азарт.
     Но в штаб Телюков не попал. По дороге его встретил замполит.
     -- Почему,  капитан, вы не были  на  облете района полетов? Что с вами?
Говорят, ногу сломали?
     --  Нет, просто ушиб.  Пустяки, пройдет, -- выкручивался Телюков. --  Я
вот собрался на предварительную подготовку.
     -- Не  болтайте вздора! --  резко  оборвал его  замполит.  --  Идите  к
врачу...
     -- Да я здоров...
     -- Идите!
     И Телюков послушно заковылял в сторону медпункта.

     А  замполит отправился  на аэродром, на стоянку самолетов.  Там сегодня
решалась важнейшая задача дня: выполнялись  регламентные работы. Именно туда
должен был переместиться центр партийно-политической работы.
     Авиационные  специалисты  брали на себя социалистические обязательства,
вызывали друг друга на соревнование, чтобы  как можно скорее ввести самолеты
в  строй.  Нужно  было проверить,  как освещается  в наглядной агитации  ход
соревнования, что сделано, а что упущено.
     И как же  досадно стало  замполиту,  когда он, обойдя  все  стоянки, не
нашел  ни  малейших следов хоть  какой-нибудь партийно-массовой  работы.  Ни
одного лозунга, ни одного плаката, ни боевого листка!  Не говоря уже о доске
показателей,  о  традиционных  красных   вымпелах.  Да  и  самого  секретаря
партийного комитета он не встретил. Кого ни спросит -- никто не видел.
     Майор Гришин  заглянул  в  будку, поставленную здесь  для  того,  чтобы
авиационным  специалистам  было  где  погреться  и  передохнуть. Печь  давно
остыла, от нее несло запахом холодного пепла. Бланки боевых листков валялись
на полу вместе с окурками. На стене висел кусок  фанеры с надписью:  "Задута
еще одна домна". Вылинялые буквы почти стерлись. Пожалуй, этот лозунг  висел
здесь с послевоенных лет, когда восстанавливался Донбасс.
     В конце концов секретарь партийного комитета капитан технической службы
Донцов был обнаружен  на площадке  ТЭЧ.  Он ползал на коленях под самолетом,
сгребал ладонями снег и просеивал его между пальцев.
     -- Что это вы делаете, капитан? -- удивился Горбунов.
     Донцов устало поднялся, подул на озябшие руки.
     -- Да вот беда... Снимали крышку коробки герметизации кабины и нечаянно
уронили  гайку.  А  она  не   больше   горошины.   И  вот  неизвестно,  куда
запропастилась: упала на землю или застряла где-нибудь за обшивкой самолета.
     -- Гм... секретарь партийного комитета в поисках гайки...
     -- Приходится. Ведь если  она застряла где-нибудь в самолете, это может
привести  к аварии во  время  полета!  -- Донцов  не уловил иронии  в словах
замполита.
     ...Не повезло полку  с секретарем партийного комитета. Осенью, в период
отчетно-выборных собраний, политотдел рекомендовал на  эту должность некоего
подполковника  Порожняка.  Майор  Горбунов  обрадовался,  услышав   об  этой
кандидатуре.  Подполковник -- значит, опытный политработник, да  и возраста,
очевидно, солидного, а раз так, то и большим авторитетом будет пользоваться.
У такого секретаря и молодому замполиту будет чему поучиться.
     К сожалению, Порожняк разочаровал замполита с первой же встречи.
     Стало   ясно:  кто-то  из  кадровиков   допустил  ошибку,  не  раскусил
человека...  Приехав  в полк  и увидя  молодого  майора-замполита,  Порожняк
бесцеремонно развалился на мягком диване.
     --  Тут,  братец, дело  такое,  -- начал он, закурив  сигарету.  --  Не
хватает года до выслуги. Вот и пришлось ехать к вам  в пустыню. А на шее, --
он похлопал себя по затылку, -- три дочери, как три горлицы. И все обучаются
балетному искусству, и каждая требует расходов.  Вот такие, братец, дела! Да
ты  не  волнуйся, майор. Жалеть не  будешь. Я  уже не  одного волка  съел на
политработе. И секретарствовал, и  замполитом  был, правда,  не в полку, а в
базе,  и инструктором по оргпартработе некоторое время  состоял. Знаю, что и
как нужно  делать, чтобы  начальство на тебя не смотрело  косо. Выполняй три
заповеди  и будешь как святой. Первая --  держи в ажуре партийное хозяйство,
ибо представители политотдела и прессы любят прежде всего копаться в планах,
протоколах  и резолюциях. Вторая заповедь  -- своевременно собирай  членские
взносы и не запускай руку  в  партийную  кассу. Третья -- постоянно пекись о
наглядной агитации,  чтобы вокруг все расцветало плакатами и, как мы в шутку
говорим,  "лозгунами".  А  вообще, --  махнул  рукой  Порожняк, --  качество
политработы  -- понятие  довольно-таки  неопределенное.  Нет в  полку  чепе,
аварий, выполняется план  боевой учебы, --  значит, политработа на уровне. А
произойдет чепе -- все летит вверх тормашками. Тут уж как кому повезет...
     У  майора  Горбунова  голова  закружилась от  этих  слов.  Ему хотелось
схватить этого человека за шиворот и выгнать вон. Еле сдержал себя.
     --  Не  могу разделить  ваших  взглядов на  политработу, --  сказал  он
только.
     Порожняк  снисходительно улыбнулся. Ему не о чем было тревожиться. Ведь
его  рекомендует политотдел.  Все решено  заранее, остается  лишь формальная
процедура -- проголосовать на собрании.
     Горбунов посоветовался с  командиром  полка,  собрал  членов партийного
бюро  и  рассказал  им,  что за птица  Порожняк  со  своими  "заповедями"  и
"лозгунами".  Члены бюро оказались в тупике. С одной стороны -- рекомендация
солидного и уважаемого политоргана, а с другой -- явный перерожденец.
     -- Нет, за  такого  я голосовать не буду,  -- решительно  заявил  майор
Дроздов.
     -- И я не буду, -- поддержал его капитан Марков.
     -- И я, -- присоединился третий член бюро.
     Так  и  вышли  из  тупика.  Членов бюро  поддержали рядовые коммунисты.
Порожняка, как говорится, прокатили на вороных.
     -- В нашем полку вам не место, -- сказал  Дроздов уже на  собрании, как
бы подводя черту под выступлениями коммунистов.
     Отца трех балерин только и видели в полку.
     А  капитана  Донцова снова  выбрали,  теперь уже  в  состав  партийного
комитета,  а  потом  и  секретарем. И  хотя его  по-прежнему  влекли  к себе
приборы, зато  он был честным,  порядочным  человеком. Ему недоставало  лишь
умения работать с людьми. Вот и теперь Донцов  вместо того, чтобы возглавить
партийную работу на стоянках, ползает в снегу в поисках гайки.
     --  С  людьми,  с  людьми  вам  нужно  работать, -- с  горечью  говорил
замполит.
     -- А чего с ними  работать, если они и без того прекрасно разбираются в
своих   обязанностях?  --   недоумевал  Донцов.  --  Возьмите,   к  примеру,
техник-лейтенанта Гречку.  Завершив  работы на  своем самолете,  он помогает
товарищу. А ефрейтор  Баклуша взялся  голой рукой снаряд  и  содрал  кожу на
ладони. Однако в медпункт не пошел, перевязал руку и продолжает работать.
     -- А сколько самолетов уже введено в строй?
     Об  этом  Донцов   не  знал.  Он  не  замечал  и  того,  что  некоторые
авиаспециалисты  нарушали правила  безопасности  при  работе  с  вооружением
самолетов, что  далеко  не все техники следовали примеру Гречки -- многие из
них слонялись без  дела,  закончив работы  на своих  самолетах.  А лейтенант
Калашников, вместо того, чтобы помогать авиаспециалистам, сидел за капониром
и писал пейзаж. Да и некоторые другие летчики строили из себя белоручек.
     Получалось так: одни работали  до  седьмого  пота,  а другие,  попросту
говоря, валяли дурака.
     Майор  Горбунов рьяно взялся  за исправление создавшегося положения. Он
поручил  Калашникову собрать факты и выпустить сатирический листок-"молнию",
а  сам  созвал  летчиков  на  беседу  накоротке.  Такую же  беседу  провел с
авиационными  специалистами  Донцов. Была  создана  из  техников-коммунистов
группа, которая  подготовила переносные  лампы  для работы после наступления
темноты. Затопили будку обогрева личного состава.
     Ходом  регламентных  работ  все  время  интересовался  командир  полка.
Закончив свои  дела на  КП, он тоже прибыл на аэродром.  Это  было еще  в то
время, когда работы шли полным ходом, и он никого не застал без дела.
     Возле  СКП  Поддубный  увидел  человека  с  седой  козлиной бородкой  и
хитроватым прищуром узких глаз. На нем был добротный белый  кожух, валенки и
рукавицы, висевшие на шнурке, перекинутом через шею.
     Поддубный  не сразу опознал в этом человеке командира здешнего тылового
подразделения, который  вчера  отрекомендовался  ему  подполковником Сидором
Павловичем Рожновым. Встреча  состоялась в присутствии генерала,  и командир
полка, будучи очень занят, не уделил тогда должного внимания своему тыловому
коллеге.
     Поздоровавшись с козлиной бородой, Поддубный  невольно подумал: как  же
это тебя, дедушка, до сих пор не демобилизовали?
     --  Здравствуйте,  здравствуйте,  Иван  Васильевич.  Кажется,  так  вас
величают?  Память-то у  меня уже того... --  С этими  словами Сидор Павлович
отвернул  полу кожуха, порылся  в кармане штанов  и вынул  старый засаленный
кисет.
     --  Махорочки  не  желаете?  -- спросил  он,  явно разыгрывая  из  себя
простачка. --  Или вы к "Казбеку" пристрастились?  А я  все по-фронтовому. С
кисетом никак не расстанусь... Отличный кисет!
     Рожнов скрутил цигарку, послюнявил  ее и вставил  в мундштук. Потом все
так же неторопливо снова отвернул полу кожуха, достал зажигалку.
     -- Вы уж не взыщите, Иван Васильевич, что дымлю махоркой. Оно, конечно,
не к лицу офицеру, но я по-фронтовому.
     Поддубный  наливался  неприязнью  к  старому  -- уж  больно он какой-то
невоенный! Ему бы сторожем в колхозе служить, а не тылами заправлять.
     Разговаривая,  Сидор  Павлович подергивал себя за бородку, ухмылялся  в
закоптелые от махорки усы и вдруг сказал неожиданно серьезно:
     --  У  нас  была запланирована учебная  атомная  тревога.  Я  собирался
объявить ее, но ваши люди не подготовлены. Не годится  так, Иван Васильевич.
Люди полка прибыли на аэродром без противогазов, без накидок.
     -- Ну и что? -- спросил Поддубный.
     --  Как это что?  Разве  вам  не известно, что  аэродром  -- это боевая
позиция? Раз  уж  сели -- присмотритесь, проверьте, есть ли здесь норы, куда
можно  укрыться. А вы  --  сразу за работу. Не положено так при  современных
условиях. Людей потеряете, технику загубите.
     -- Нам  сейчас  не  до  учебных  тревог,  --  возразил  Поддубный.  Его
раздражал  назидательный  тон  старика, и он добавил: -- И уж  позвольте мне
самому решать вопросы о тревогах.
     Дал понять -- хозяин аэродрома он, командир полка.
     -- Я  понимаю, Иван Васильевич, но времена теперь такие,  что  действуй
как на  фронте, иначе вылетишь в трубу. Я вот, -- указал он на  грузовик, --
привез для вас и противогазы,  и накидки, и чулки. Берите пожалуйста. Хватит
для всех и бомбоубежищ. Мы здесь не сидели сложа руки. Зарылись в  землю как
кроты. А как же иначе! Давно прошли те времена, когда землю  рыли только для
мертвых... Да... Были  времена...  Сражались мечами, тогда окопы никому и не
снились.  Но  после  того  уже,  как  вам известно,  появилось огнестрельное
оружие. А за ним -- пулеметы, танки, самолеты. Куда от них скроешься, как не
в землю? А от атомной и водородной бомбы? Конечно, было бы лучше, если б это
оружие вообще запретили. Но тут уж ничего не поделаешь!  Оно  существует,  и
мы, воины, должны овладевать им. И главное -- без паники!
     Не желая обидеть  старика,  Поддубный  поблагодарил  его  за  заботу  и
внимание.
     -- Правильно, Сидор Павлович,  --  сказал  он.  -- Паника  --  страшнее
любого  оружия,  пусть  даже самого  новейшего. Но  если  уж  зашла  речь  о
бомбоубежищах,  то  вам придется  мне их  показать.  А то  я могу  подумать:
задается здешний тыловик, а ничего такого нет.
     -- О, сделайте одолжение, -- охотно согласился подполковник Рожнов. Он,
казалось, только этого и ждал.
     Оба командира пошли в направлении дежурного домика.
     Там  оказалось  капитальное,  добротное  бомбоубежище  для  летчиков  и
авиационных специалистов дежурных экипажей.
     -- Такое же бомбоубежище оборудовано у нас и  на противоположном  конце
аэродрома,  -- сообщил  Сидор  Павлович,  довольный тем, что  приятно удивил
командира полка.
     ...Подполковник Рожнов был старым авиационным тыловиком. В годы Великой
отечественной войны  он провел  свой  батальон  аэродромного обслуживания со
всеми  его  складами, бытовыми  мастерскими,  канцеляриями  и  столовыми  от
Днестра   до  Волги  и  от  Волги  до  Эльбы,   обслуживая   преимущественно
истребительные полки, которые всегда выдвигались ближе к передовой.
     Доставалось БАО не  только  от бомбардировочной авиации противника,  но
также и  от  его дальнобойной артиллерии. Однако за всю войну Сидор Павлович
подписал лишь пять похоронных.
     Пять похоронных  за четыре  года!  И все  потому, что даже  официанток,
санитарок и прачек приучил  рыть окопы и щели, стрелять из карабинов, метать
гранаты, маскировать объекты и технику.
     Что  касается  техники, то  к  концу  войны  батальон  имел,  например,
автомашин втрое больше, чем  в начале, несмотря на то, что от государства не
получил  ни одной  машины по наряду. Водители подбирали на фронтовых дорогах
брошенные и  испорченные  автомобили,  ремонтировали их, частенько из десяти
разбитых и искореженных ЗИСов или ГАЗов собирали одну и вводили в строй.
     Много было и  трофейных. "Круппы",  "мерседесы", "фиаты" -- вся Европа,
как любил  говорить  Сидор Павлович, двигалась  у  него  на  колесах, возила
топливо,  патроны,  обмундирование,  консервы,   картошку,  капусту  --  все
необходимое для летного полка. Среди водителей, между прочим, был один румын
-- пленный солдат Петре Чернеску. Он не только добровольно сдался в плен, но
и   прихватил   с   собой    в   "оппель"    полковника   немецко-фашистских
военно-воздушных сил, связав ему руки и забив портянкой рот...
     После проверки румына, как вполне надежного, Сидор Павлович оставил при
батальоне. Вскоре солдат волею писарей превратился из Петре Чернеску в Петра
Черненко и совсем своим  человеком стал в батальоне. 23 февраля 1945 года он
получил  медаль "За боевые  заслуги".  Когда завершилась  война  и  началась
демобилизация,  призадумались:  как  быть   с  пленным,  получившим  награду
Советского правительства? Дело дошло до штаба фронта, а потом и до Москвы. А
там  вопрос  разрешили  просто:  демобилизовать  румынского гражданина Петре
Чернеску, как воина  Советской  Армии,  оставить ему медаль, поскольку он ее
заслужил, выдать  соответствующие  документы, деньги и  продукты на  дорогу.
Молодой румын, который пришел  к нам вражеским  солдатом,  а возвращался  на
родину другом, прямо-таки заплакал на радостях.
     Во время молниеносного наступления  войск фронта,  когда БАО оседал  на
том  или ином аэродроме лишь на несколько  суток, после чего снова  двигался
вперед, торопясь на запад, Сидор Павлович носился над фронтовыми дорогами на
По-2, подгоняя свои автоколонны и присматривая за порядком. А чтобы отличить
автомобили  своего  батальона  от  автомобилей  других частей,  распорядился
нанести на  кабинах эмблемы  -- белые  треугольники.  Увидит,  бывало, Сидор
Павлович где-нибудь такой блуждающий треугольник -- прикажет пилоту посадить
самолет возле дороги и всыплет шоферу за отставание от колонны.
     Закаленный на войне,  Сидор Павлович  и теперь  сохранял черты  боевого
фронтовика,  хотя внешне уже выглядел стариком. Он был необычайно строгим  и
взыскательным начальником.
     Показывая командиру полка  бомбоубежище,  Сидор Павлович,  как бы между
делом, но с определенной целью завел разговор о снабжении, о том, чем богато
и чем бедно тыловое подразделение и, в конце концов, сказал без обиняков:
     -- Наше  подразделение --  это не дойная корова. Своего  молока  она не
дает. Все, что у нас есть  на складах, получено от государства и принадлежит
государству.  Поэтому  давайте,  Иван  Васильевич, сразу  так  и  условимся:
требуйте от нас только то, что вам положено, и не больше!
     --  Мне  известно, что  представляет собой  тыл,  -- заметил Поддубный,
постепенно меняя первоначальное  мнение о Рожнове. -- Известно также, что  у
некоторых тыловиков среди зимы и снега не выпросишь...
     -- О!  --  Сидор  Павлович  нацелился указательным  пальцем  на  своего
собеседника.  -- Вы, Иван Васильевич, типичный представитель летного  полка.
Вам только  подавай! Подавай и давай.  Вот именно такие,  как  вы,  привыкли
хватать  со склада  все,  что  нужно  и  не  нужно,  --  может, когда-нибудь
пригодится... Нужен, скажем, один моток контровочной проволоки -- техник или
механик  тянет  два,  три,  набивает карманы  всякими винтиками, пружинками,
лампочками,  предохранителями, а потом все это портится, разбазаривается. Не
так ли, а?
     -- Плюшкины в полку есть, --  заметил Поддубный. -- Но  имейте в  виду,
Сидор Павлович, для нас с вами самое гла