ей школьной подруге Зейнаб. Таила надежду, что и Поддубный поедет с
ней -- это была бы  чудесная прогулка!  Теперь, оказывается,  придется ехать
одной...
     К двенадцати часам  Челматкин  подал  к коттеджу "Победу". А Лиля  и не
думала собираться. "Пожалуй, лучше сказаться больной, не поехать", -- думала
она. Но  ведь  ее  ждет  Зейнаб  -- лучшая и самая  близкая  ее подруга.  И,
поразмыслив,  решила  ехать.  Оделась,  вышла  на  крыльцо  и   остолбенела.
Поддубный в  белом, отлично выутюженном кителе,  со  свертками в руках стоял
перед  ней.  Она  давно  не  видела  его  таким  веселым  и  жизнерадостным.
Поздоровался ласково с Лилей и повернулся к родителям:
     --  Здравствуйте,  Харитина  Львовна!   Здравствуйте,  Семен  Петрович!
Разрешите мне поехать с  вашей дочерью  в аул? Я поведу  машину, а Челматкин
пусть отдыхает. Ведь сегодня выходной.
     Харитина Львовна промолчала, а Семен Петрович поддержал Поддубного:
     -- И то правда, идите, Челматкин, отдыхайте. А вы, Иван Васильевич, все
же не забывайте, что "Победа" не МиГ, не больно нажимайте на скорость.
     --  Не беспокойтесь,  Семен Петрович! --  ответил  Поддубный, садясь за
руль. А Лилю спросил взглядом: "Не ждали?"
     -- Ради Бога, осторожнее, -- только и успела сказать Харитина Львовна.
     Машина выкатила на дорогу. Поддубный притормозил, открыл дверцу.
     -- Переходи, Лилечка, ко мне.
     Девушка молча пересела.
     -- Я  не понимаю вас,  Иван Васильевич. То скрывались от  меня, а то не
постеснялись  отца...  А  если  бы  он  не   согласился?   А  если  бы  мать
запротестовала?
     -- О, ты уже сразу на "вы"!
     -- Ну да, отец и мать могли бы не позволить тебе...
     -- Ну, об этом я даже не подумал.
     -- Ты слишком самонадеян.
     -- Какой уж есть, Лиля. На лучшего не рассчитывай. Товар, так  сказать,
показываю лицом.
     -- А как ты узнал, что я собираюсь в аул?
     -- Интересовался...
     -- А где пропадал?
     -- Как где? На аэродроме. Дома.
     -- Я сержусь на тебя.
     -- А я люблю сердитых.
     Поддубный  снял  фуражку,  и  Лиле  захотелось  отодрать  его  за  чуб,
отплатить за все. Она и сделала бы это, если б он не сидел за рулем.
     За станцией машина свернула на шоссе. Поддубный повернул зеркальце так,
чтобы видно было Лилино лицо. Лиля прикрыла зеркальце рукой.
     -- Не смей смотреть!
     -- Если я буду все время поворачиваться к тебе, мы, пожалуй, скатимся в
кювет.
     -- Ты не поворачивайся. Помни, что ты для меня водитель, и только.
     -- Вот это  уже неправда, -- рассмеялся Поддубный, потом вдруг притих и
долго  молчал. --  А помнишь, Лиля, как в день нашего  приезда Максим Гречка
принял тебя за мою жену?
     -- Ну и что?
     -- Гречка не так уж ошибся.
     -- Что ты хочешь этим сказать?
     --  Я хочу сказать,  Лиля,  --  уже  совсем  иным,  без тени  веселости
голосом,  промолвил  Поддубный,  --  я  хочу  сказать...  --  он запнулся  и
остановил машину. -- Я серьезно...
     У Лили замерло сердце: "Говори, милый, любимый, говори!"
     Но он покраснел, как мальчишка, и так и не сказал ничего...
     "Глупый, -- подумала Лиля, -- неужели это так трудно сказать?.."
     Шестьдесят километров, из которых лишь одна треть приходилась на шоссе,
промелькнули незаметно.
     Давно ли выехали из  Кизыл-Калы, а уже показался вдали аул  Талхан-Али.
Он  лежал среди зеленых полей  хлопчатника у подножия Копет-Дага, окутанного
дрожащей  дымкой марева. Стройные  тополя  и  развесистые  карагачи скрывали
строения.
     Дорогу пересекали арыки, по которым стекала с гор мутная вода.
     До этого  майор  Поддубный видел  туркменские  аулы лишь с воздуха. Они
мелькали под самолетом зелеными заплатками, рябили  небольшими, беспорядочно
разбросанными строениями. Аул  Талхан-Али представлял собою довольно большое
селение  с улицами  и домами  европейского типа.  Это был  новый, колхозный,
социалистический аул. То там, то здесь, у  домиков дехкан,  под карагачами и
шелковицами, стояли  "Победы", "Москвичи", мотоциклы. Аул был  зажиточный --
это сразу бросалось в глаза.
     --  Вон  там живет  Зейнаб, --  Лиля показала  на хорошенький  домик  с
этернитовой крышей и навесом на весь фасад. -- Да вот и она сама!
     Из-за ограды  на улицу вышла девушка в длинном, до пят, койнете, волосы
ее были  заплетены в четыре тугие  косы, какие носят незамужние туркменки. В
ней  Поддубный сразу узнал ту скуластую  смуглянку, которую впервые видел на
веранде  коттеджа.  Заметив  за  рулем  автомобиля офицера-летчика,  девушка
смутилась.
     -- Зейнаб! -- окликнула ее Лиля.
     Зейнаб бросилась к машине.
     Девушки обнялись. Лиля познакомила подругу с Поддубным.
     -- Я тебя ждала, ждала,  да  и  ждать перестала, --  сказала Зейнаб  на
отличном  русском  языке.  Год  назад  она  окончила  университет  и  теперь
преподавала в школе-десятилетке русский язык и литературу.
     Все трое вошли в дом.
     Зейнаб приоткрыла дверь в соседнюю комнату.
     -- Эдже! -- позвала она.
     На   зовы  вышла   пожилая   женщина,   закутанная  в   белый   платок.
Поздоровавшись  с  Лилей,  как  со  старой   знакомой,  она  с  приседанием,
по-восточному, поклонилась летчику.
     Поддубный  огляделся. Пол в сенях заслан  войлоком-кече, а в комнате --
коврами. Круглый  стол, стулья, шкаф с книгами и кровать завершали убранство
этой опрятной и уютной комнаты.
     На стенах -- фотографии, картины в рамах.
     Кроме этой комнаты в  доме  было  еще три.  Очевидно, мужские и женские
спальни.
     Вскоре пришел хозяин дома -- пожилой плечистый человек в халате и шапке
-- и его сын Байрам -- подвижный паренек лет шестнадцати-семнадцати. Сын был
одет так же, как и отец, но вместо простого халата носил шелковый, и шапка у
него была не черная, а серая, из каракульчи, с раструбом вверху.
     Отец  и сын  также разговаривали  по-русски.  Байрам,  узнав, что майор
недавно служит здесь, вызвался показать ему аул. Прежде всего он повел гостя
в чайхану, верне, в чайчи.  Там несколько  дехкан,  разместившись на ковре и
обливаясь потом, пили гокчай.  Отдельно в  углу перед недопитой пиалой сидел
старый туркмен, напевая какую-то песню под аккомпанемент дутара.
     Поддубному показалось, что он где-то встречался с этим стариком. Ба! На
его шапке  летная кокарда! Да  ведь  это тот  самый Бояр, который привез  на
аэродром  трос,  перебитый Телюковым!  Старик тоже узнал летчика  и вежливо,
широким гостеприимным жестом указал на место рядом с собой.
     -- Садитесь, а то старый Бояр обидится, -- подсказал Байрам.
     Пришлось Поддубному отведать гокчаю.
     Чтобы  угодить  дорогому гостю, Бояр снова  ударил  по струнам дутара и
хриплым голосом затянул песню.
     -- О чем он поет? -- обратился  Поддубный к  Байраму,  потягивающему из
пиалы горячий зеленый напиток.
     Тот, вслушиваясь в слова, передавал содержание песни.
     -- Про летчиков, которые летают над горами, как соколы...  Тем летчикам
не  страшны  ни грозные  бури, ни густые облака.  Сильнее  и смелее орлов те
летчики.  Орел  в  облаках  не полетит -- упадет  на  землю и разобьется.  А
Летчики  летают  в облаках,  летают  по ночам  и  не разбиваются.  Их,  этих
летчиков, обучает усаты полковник...
     Это была песня-импровизация. Старый Бояр выступал сразу в трех ролях --
музыканта, поэта и композитора.
     -- Вы пригласите его к  себе,  -- сказал  Поддубный Байраму. -- У  меня
есть отличное вино, угостим доброго старика.
     -- О, старые  люди вина не пьют. Мухаммед запретил. Молодежь вино пьет,
а старики -- не пьют.
     -- А все-таки пригласите.
     Байрам  обратился  к  старому  Бояру,  и  тот  в знак  согласия закивал
головой.
     Байрам показал майору школу,  где учит детей дехкан его сестра  Зейнаб,
библиотеку, клуб, правление колхоза, пруд.
     Когда они вернулись домой, стол был уже накрыт.
     Лиля принесла из машины три бутылки  портвейна, привезенные  Поддубным.
Подали  плов,  конечно, в пиалах, но в каждой пиале  была либо  вилка,  либо
маленькая  чайная  ложка. Старый Бояр  за стол  не  сел, устроился на ковре,
скрестив под собой ноги; от вина и впрямь отказался.
     Не  села  за  стол  рядом  с мужчинами и  мать Зейнаб  -- не  дозволено
обычаем...
     -- Глубоко засел в душе стариков бог, -- стыдливо пояснила Зейнаб.
     Ели плов и запивали портвейном. Потом Байрам принес дыню, которая своим
размером могла бы  поспорить с  самой  крупной  тыквой.  А до чего  вкусна и
ароматна!  И хоть  хозяин  видел,  что  гости  и так в восторге от дыни,  он
расхваливал ее, как только мог. А разрумянившийся от вина Байрам клялся, что
эта дыня едва ли не самая маленькая из тех, что лежат у них в погребе...
     Поддубный  не  знал  здешних  обычаев и,  боясь  обидеть  гостеприимных
хозяев, не  поднимался  первым из-за стола. А хозяин, очевидно,  ждал,  пока
поднимется  гость.  Обед, таким образом, затянулся надолго и, когда  наконец
закончили его, солнце уже клонилось к закату.
     --  Я с  большим  удовольствием искупался  бы, -- вытирая влажное лицо,
сказал Поддубный. -- А ты, Лиля?
     -- Иди купайся, а я побуду с Зейнаб.
     -- Идем вместе.
     Поддубный соскочил с балкона и протянул Лиле руку.
     -- Здесь  не принято, чтобы мужчины  купались  вместе с  женщинами,  --
сказала Лиля.
     -- Тогда прогуляемся.
     Они взялись за  руки.  Пыль  и песок набивались в босоножки. Лиля сняла
их,  оставила возле  машины. Босая, в  легком белом, с коротенькими рукавами
платье,  туго  обтягивающем  ее  спортивную  фигуру,  она  выглядела  совсем
девочкой.
     -- Тебе так идет, Лиля, простое платье, -- заметил Поддубный.
     Она  не  без  кокетства  прищурила  на  него  глаза. Тряхнула  головой,
поправляя волосы, спросила:
     -- Комплимент?
     -- Yes, darling! -- шутливо ответил он.
     Улица вывела их на тополевую аллею, которая шла к плотине. Поблескивала
вода в пруду, обрамленном камышами.
     В  воде  барахтались детишки. В предвечернем воздухе звонко раздавались
их голоса. Поддубный огляделся кругом и сказал мечтательно:
     --  И  язык  для нас непонятный,  и обычаи не такие, как у нас,  а люди
свои, добрые, советские.
     -- Очень хорошие люди, -- ответила Лиля. -- А как далеко вперед шагнула
культура села! Взять  хотя бы Зейнаб. Дочь простого дехканина, она закончила
университет.  Прежде  здесь  все поголовно  были неграмотными,  а  теперь  в
десятилетке обучаются, на машинах да на мотоциклах разъезжают.
     --  А  по  ту  сторону совсем  не  то.  --  Поддубный указал  рукою  на
Копет-Даг, окутанный синей дымкой. --  В  погожий  день видно,  как иранские
крестьяне пашут буйволами свои нивы. Здесь тракторы, а там -- буйволы. Здесь
дома европейского типа, а там -- хижины.
     Миновав  плотину, они  подошли к карагачу, одиноко  стоявшему  в поле и
бросавшему  на  землю  лохматую  тень.   Вдали   зеленели  хлопковые   нивы,
разрезанные арыками. Под карагачем Поддубный остановился.
     -- Мало времени  осталось  для нас,  Лиля, -- с грустной улыбкой сказал
он. -- Тебе скоро в институт...
     Лиля сорвала листок и прикусила его белоснежными зубами.
     -- Смотри, Ваня, какие узоры... -- После паузы спросила: -- А почему ты
скрывался от меня в эти дни?
     -- С Телюковым была неприятность.
     -- Какая?
     -- Ошибку в полете допустил... Но все обошлось благополучно.
     Раскаленным шаром солнце медленно скатывалось за горизонт. Приближались
сумерки. Над тополевой аллеей повисла луна.
     -- Не думал я, Лиля, что здесь, в песках Каракумов, найду свое счастье.
     -- А ты уверен, что нашел?
     -- Уверен, Лиля. Ты -- моя! Моя навсегда, на всю жизнь! -- Он поднял ее
на  руки.  -- Буду  просить  Семена Петровича  и  Харитину  Львовну. Ведь ты
согласна, Лиля?
     Она обхватила его шею руками, тихо прошептала:
     -- Только не сегодня...
     Закатилось  солнце, и сразу  на землю упала ночь. Стало  очень тихо. Не
шелохнется камыш, не плеснет вода... Как нарисованные, замерли на синем фоне
неба стройные тополя. В ауле зажигали огни.
     -- Давай искупаемся, кажется, детишки ушли.
     -- Давай.
     Вышли на берег озера. Поддубный разделся и нырнул в теплую воду. Вокруг
него заколыхались в потревоженной глади озера мириады звезд.
     -- Тепло? -- спросила Лиля, когда Поддубный вынырнул.
     -- Хорошо! Иди ко мне!
     Лиля   стояла   на  берегу.  В  лунном  свете  она  напоминала   статую
спортсменки,  которую  можно  встретить   в  городских   парках.   Поддубный
залюбовался ею. А она, чувствуя на себе его взгляд, не двигалась с места.
     -- До чего ты хороша, Лиля...
     Она бросилась в воду.
     Пруд был неглубокий --  вода  едва доходила  до  плеч. А  дно чистое  и
твердое, но  скользкое.  Не такое,  как  в Каспийском  море. Неожиданно Лиля
попала в обрыв или  в канаву. Погружаясь в воду с головой, она  вскрикнула и
тотчас же очутилась в руках Поддубного.
     -- Не умеешь плавать? -- он встревоженною наклонился к ней.
     --  Умею.  Просто испугалась.  Тут  какая-то  яма.  Если хочешь,  давай
наперегонки. Согласен?
     -- Согласен. Только тяжело тебе будет соревноваться.
     -- Это еще  как сказать... -- ответила Лиля.  --  Поплыли? По  команде:
раз, два, три... Догонишь -- поцелуешь.
     С  этими словами она оттолкнулась  от него и поплыла. Поддубный ринулся
вслед  вольным  стилем,  намереваясь догнать  Лилю.  Но  Лиля  действительно
плавала очень хорошо. Он настиг ее только на противоположном берегу.
     -- Ну что? -- повернулась она к нему.
     -- Сдаюсь.
     -- Повтори еще раз!
     -- Сдаюсь.
     -- То-то... "Не умеешь плавать", --  передразнила она  его. -- Однако я
устала. -- Лиля прильнула к нему.
     -- А ты будешь ожидать, пока я кончу институт?
     -- Нет, ты уедешь в  институт  моей женой. Пусть и диплом выписывают на
мою фамилию. Поддубная Лиля -- красиво звучит?
     Тем временем Байрам и Зейнаб нагружали "Победу" арбузами и дынями. Брат
и сестра выбирали самые крупные.
     На обратом  пути майор Поддубный гнал машину на  повышенной скорости --
хотелось обоим приехать прежде,  чем  в коттедже  лягут спать.  И,  конечно,
думал о будущем. Лилю он подождет, пока она окончит институт. Да  и ждать не
так уж долго  -- от каникул до каникул. А получит диплом, останется работать
здесь, в Кизыл-Кале, в школе.
     В коттедже командира полка  еще не спали.  На  веранде сидели  гости --
майор Дроздов с женой, Супруги Горбуновы, инженер  Жбанов.  С  того момента,
как в гарнизоне появился Поддубный, жена  инженера -- Капитолина Никифоровна
-- дулась на Харитину Львовну и у нее уже не бывала.
     -- О, да здесь все полковое начальство! -- сказал Поддубный, поднимаясь
по ступенькам  на веранду. Поздоровавшись с гостями,  он спросил:  -- Кто из
вас любитель арбузов и дынь? Пожалуйте на разгрузку машины!
     -- Привезли? -- воскликнула Вера Иосифовна.
     -- Полную машину!
     Все  начали  переносить  в  коттедж  арбузы  и  дыни.   Вера  Иосифовна
подмигнула  Поддубному, дескать, молодец! Она была убеждена в  том, что Иван
Васильевич послушался ее совета в отношении Лили.
     --  Вот растут же  в этих  песках,  а?  --  восхищался  Семен Петрович,
принимая  и укладывая арбузы в одну сторону, а  дыни -- в другую. -- Иди-ка,
погляди, стара!
     Харитина Львовна в это  время  выполняла свои материнские  обязанности:
потихоньку бранила дочь за то, что та замешкалась.
     Семен Петрович принес из кухни нож.
     -- С чего начнем? С арбуза или с дыни?
     Но тут зазвонил телефон.
     -- Кто это так поздно? Подойди, Лиля.
     -- Тебя, отец, скорее. -- сказала дочь.
     Семен Петрович побежал в кабинет и сразу же вернулся, на ходу натягивая
комбинезон.
     -- Тревога!
     -- Тревога! -- неслось по проводам.
     -- Тревога! -- сообщали звуковые сигналы у штаба, у казармы, у гаража.
     Весь  гарнизон поднялся как  один  человек.  Гремели  моторы автомашин,
сновали люди, мигали карманные фонари.
     -- На аэродром!
     -- На аэродром!
     Тревога  вихрем  прокатилась  по  гарнизону,  и  сразу  все  стихло.  В
коттеджах остались одни женщины и дети.
     -- Боевая или учебная? -- допытывалась Лиля, думая о Поддубном, который
уже мчался на "Победе" к аэродрому.
     -- Не тревожься, Лилечка, -- сказала Вера Иосифовна.  -- Ничего плохого
с твоим Иваном не случится. Идем лучше арбузы и дыни есть. Наша женская доля
такая...
     -- Ох, Вера Иосифовна, милая...
     Это была учебная тревога.

Глава десятая
     Полковник Слива получил отпуск, который  давно  просил  у начальства, и
собирался на берег Каспийского моря, отдохнуть и порыбачить. Там, неподалеку
от санатория авиаторов,  жил его старый приятель -- полковник в отставке;  у
него была своя дача, моторная лодка. Слава завзятого  рыболова сопутствовала
ему.
     Харитина Львовна неохотно провожала мужа.
     -- Лучше бы на Полтавщину съездили, -- ворчала она. -- А то, не приведи
господи, еще утонешь в море!
     --  А  это  что?  --  потрясал Семен  Петрович спасательным  жилетом  и
резиновой лодкой,  которые брал с  собой. -- На Полтащину еще успеем. Никуда
она, твоя  Полтавщина, не денется.  Да и рыбалка там не такая.  Что в  реке?
Окуньки да щучки  --  мелюзга всякая.  А в море --  берш, сазан, кутум -- во
рыбища! -- И он широко разводил руками.
     Поскольку  майор Гришин был хоть и  временным,  но все  же заместителем
командира полка, то должен был  остаться за него. Но начальство приняло иное
решение:  полк  поручили не  заместителю, а  помощнику  командира  --  Ивану
Васильевичу Поддубному.
     С  одной  стороны,  для   Гришина  это  было   даже  лучше  --   меньше
ответственности.  С  другой  --   явно  пахло  недоверием.  Получилось,  что
начальство  ставит Поддубного  выше  Гришина...  Значит,  из начальника  он,
Гришин, становится подчиненным.
     "Выскочка! Карьерист! Подхалим!" -- выходил он из себя.
     Но приказ есть приказ. Ничего не поделаешь.  Пусть только не воображает
Поддубный, что Гришин хоть чем-нибудь поможет ему!
     Семен  Петрович  знал,  что  Поддубному придется туго,  и,  находясь  в
отпуске, частенько звонил в полк по телефону.
     -- Ты, Иван Васильевич?
     -- Я, Семен Петрович.
     -- Не засыпало тебя песками? А деревья? Не посохли еще деревья?
     -- Зеленеют, Семен Петрович.
     -- Гляди, чтоб  зеленели!  Приеду и, ежели увижу,  что деревья высохли,
выломаю дубок и дубком тебя, дубком, невзирая на то, что полком командуешь.
     -- У дубинки две половинки, -- отшучивался Поддубный.
     Семен Петрович возмущался:
     --  Ты  смеешь  угрожать  мне?  Ты,  может, меня  уже  и  командиром не
признаешь?
     -- Признаю, Семен Петрович.
     -- А вообще-то, как у тебя там дела? Чепе нет? Гришин не бунтует?
     -- Все в порядке, отдыхайте спокойно.
     Так они поговорят и пожелают друг другу всего наилучшего.
     Как-то полковник позвонил ночью, и Иван Васильевич сразу  догадался,  о
чем пойдет речь. Состоялся межполковой воздушный  бой, по  поводу которого в
Кизыл-Калу прилетал Герой Советского Союза подполковник Удальцов.
     Бой выиграли удальцовцы. Такой приговор  вынесли посредники  -- офицеры
штаба дивизии. Семен Петрович, узнав об этом, рассердился не на шутку.
     -- Не спишь, битый?! -- закричал он в трубку, даже не поздоровавшись.
     -- За одного битого двух небитых дают.
     -- Бабушке своей расскажи!
     -- Не слишком ли строго, Семен Петрович?
     В трубке  послышалось  чмоканье  -- полковник зло тянул  свою  потухшую
трубку.
     -- Возьмите спички, Семен Петрович. Они у вас в левом кармане.
     -- Ты меня  не учи, битый! Сам знаю, где у меня что лежит. Разбили тебя
как шведа  под  Полтавой, а ты еще нос дерешь,  шутить изволишь. А я, старый
чудак, восхвалял тебя! Полк тебе передал. А оказывается, Удальцов обвел тебя
вокруг пальца, перехитрил!
     Подполковник  действительно  перехитрил.  Ран