м  портретом на
расстоянии.
     --  Ты! Ей-богу, ты,  Филипп  Кондратьевич!  -- обращался  он  к своему
изображению.  --  Смотри  пожалуйста, какая  важная  персона  развалилась  в
кабине! Только золотой  рамы не хватает! Но будет и рама. Поеду  в Ашхабад и
куплю. Еще,  чего  доброго, в  Эрмитаж  или  в Третьяковку  попадешь, Филипп
Кондратьевич, если врежешься где-нибудь  в пески... Тогда напишут: "Отважный
летчик-истребитель,   авиатор   пустыни,   герой   учебных   будней   Филипп
Кондратьевич Телюков  жил и работал в эру аэропланов реактивных". И будут на
тебя глядеть потомки, как на Чкалова.
     Польщенный своим собственным красноречием, Телюков подмигнул сам себе в
зеркале, пристроился у края стола и раскрыл учебник английского языка. Он во
всем, насколько это позволяла  его непоседливая натура, подражал "академику"
и поставил себе целью в  совершенстве  овладеть  английским  языком, который
изучал в десятилетке. Он так увлекся, что частенько над учебником и словарем
засиживался до полуночи, если на утро не планировались полеты.
     А ведь завтра полеты, да еще какие!  На Ту-2 с  катапультой! Стреляющий
механизм  выбросит его,  Телюкова,  из кабины,  как мину,  и повиснет  он  с
парашютом над дикими песками.
     Стало  как-то  не  по  себе при  одной  мысли об  этом.  Разум человека
придумал  катапульту. Не одному летчику спасла она жизнь. И все же эта такая
штука, которая хороша,  когда о ней не думаешь. Вот, например,  с  самолетом
произошла в  воздухе  какая-то авария. Думать некогда, и  летчик нажимает на
спуск  стреляющего  механизма.  Самолет  камнем падает  вниз, разбивается, а
летчик спокойно опускается с парашютом.
     А  когда захочешь разобраться подробно -- как  же это  так --  стрелять
самим собою, вылетать из кабины вместе с сиденьем,  да  еще  вспомнишь,  что
мощный поток  воздуха может и рот разодрать, если невзначай  разинешь его...
нет, лучше уж не думать...
     Одним  словом, катапульта --  это  на крайний  случай,  если уж  ничего
другого для спасения не остается. В конце концов лучше иметь рот залатанный,
чем не иметь ничего.
     Телюкова никто не неволил идти на  такой риск. Он  согласился по доброй
воле,  сознательно  и даже охотно,  да и какой же  это  летчик, если  боится
катапульты!  А  он,  Телюков, не  просто  летчик, а старший  летчик. Хоть  и
небольшой, но все же начальник.  Он должен служить образцом для остальных. И
он  покажет, на что способен! Пусть  на его  примере  товарищи закаляют свои
сердца для будущих боев за Родину!
     Как никогда  прежде, Телюков чувствовал себя  счастливым.  Завтра в его
отваге и храбрости убедится сам генерал. Его, Телюкова, имя станет известным
в соединении, а возможно, о  нем узнают и в Москве. В том  же, что все будет
хорошо, он почти не сомневался. Все вычислено, проверено, предусмотрено.
     Неожиданно  в окно  ворвались звуки гитары. Кто  это  не  спит в  столь
позднюю ночь? Ясно -- молодые летчики. Не летают еще по ночам, не дежурят на
аэродроме -- вот и гуляют.
     Телюков вышел на крыльцо. Летчики, как видно,  возвращались из клуба  и
прошли мимо, не заметив Телюкова.
     Немного  погодя в темноте  зашуршали  чьи-то шаги, упругие, легкие. Так
ходит Лиля... Телюков пригляделся и увидел Лизу Жбанову -- дочь инженера. От
нее веяло нежным запахом дорогих духов.
     -- Лиза!
     Девушка остановилась.
     -- Не узнаете?
     -- Узнала.
     -- Проводить вас, Лиза?
     Лиза стремительно  повернулась и,  почти касаясь локтя Телюкова  полной
грудью, зашептала таинственно, предостерегающе:
     -- Не  летите! Ту-2  -- это западня, ловушка, которую придумал  для вас
Поддубный... К нам приходил майор Гришин... Знаете, что он сказал папе? Нет,
вы ничего не знаете... А я слышала. Гришин говорил, что Поддубный специально
придумал  полеты  на старых  бомбардировщиках, чтобы вы  разбились...  Из-за
Лили. Не верите? Спросите  у мамы! Она тоже слышала. И мама посоветовала мне
как-нибудь  передать  это  вам,  чтобы   вы  отказались   вообще  летать  на
бомбардировщиках.  А  Лиля любит  вас... только  чин  майора,  должно  быть,
затуманил ей глаза... Она ездила с ним на "Победе" в аул. Я все знаю...
     --  Поздно, Лиза. Вопрос решен, я завтра лечу, -- ответил  Телюков,  не
успев еще разобраться в услышанном.
     --  Не летите! -- умоляюще  воскликнула Лиза и  еще крепче  прильнула к
Телюкову. -- Не летите!
     "А ты? Чего так взволнована? -- подумал  Телюков. -- Неужели ты... -- и
у него  явилось  желание провести  с ней  вечер. -- Пригласить  разве?  Ведь
завтра и  впрямь может что-нибудь произойти...  Бомбардировщики  устарели...
Жизнь коротка..."
     Телюков мягко привлек Лизу к себе.
     -- Пойдем ко мне? Ну?..
     Вдруг в нем что-то словно оборвалось. С непонятным ему  самому чувством
он  невольно  отстранился. "Пустая  дуреха",  -- подумал он  с  презрением и
сказал уже сухо:
     -- Нет, поздно. Идите, Лиза. Я не разобьюсь. Не беспокойтесь.
     Вернувшись к себе, Телюков долго шагал по комнате взад и вперед, каждый
раз натыкаясь на  штангу, лежащую на полу. Мысли путались в голове. Западня?
Нет, не таков Поддубный, чтобы расставлять западни! Здесь что-то  не то.  Он
хорошо знает Гришина,  знает Лизу и ее  мать. Сорвать полеты, расквитаться с
Поддубным,  выставить его, Телюкова, в  неприглядном свете, сделать из  него
труса, посмешище перед генералом -- вот чего  добивается Гришин. Но этого не
будет! Не будет ни за что!
     Он нагнулся к штанге, выжал раз, другой, третий. Потом разделся, окатил
себя водой, вытерся и лег в постель.

Глава одиннадцатая
     Медсестра  Бибиджан  не решалась раскрыть  свою тайну и в последние дни
избегала встреч с лейтенантом Байрачным. А  если они и сталкивались где-либо
случайно на улице, то поспешно удирала и тайком горько рыдала.
     Несчастье,  свалившееся на нее с детских  лет, начинало  сказываться на
службе.  Недавно Бибиджан перепутала лекарства, дала выпить больному солдату
Баклуше вместо микстуры стопку спирта.
     --Давненько не  пробовал  таких  лекарств,  -- крякнул солдат,  запивая
водой. -- Мне б еще стопочку, сестрица...
     -- Сколько прописано, столько и даю.
     -- Сестрица, голубушка...
     "Что  это  ему так понравилось?"  --  подумала Бибиджан.  Посмотрела на
флакон,  из которого наливала  лекарство, а на  этикетке написано: "Spiritus
vini rectificati".
     -- Идите  в  палату и  сейчас же ложитесь в  постель,  --  перепугалась
сестра.
     Баклуша ушел, но по дороге очутился в кабинете главного врача -- майора
медицинской службы Абрама  Львовича  Бух. Солдат  бил себя кулаком  в грудь,
доказывал, икая, что он  совершенно здоров и не  знает,  "какого  рожна" его
здесь держат.
     -- Вы где это успели напиться? -- спросил врач.
     -- Сестрица дала. Это лекарство такое, со спиртом.
     --  Какое  лекарство? --  изумился  врач. -- Позвать сюда сестру! Пусть
принесет мой рецепт!
     Поднялся шум. Бибиджан -- в слезы:
     -- Простите, Абрам Львович, я ошиблась.
     -- Потому что порядка нет  в процедурной. Порядка нет! -- Абрам Львович
забегал по кабинету, хватая себя за голову.
     Бибиджан был объявлен выговор в приказе.
     Байрачный, поскольку Бибиджан избегала его, сильно досадовал и злился и
на нее и на себя. "Как это я позволяю какой-то девчонке водить себя за  нос?
Что ж это я за тряпка? А еще летчик-истребитель!"
     Оставив Скибу и Калашникова, которые  уселись  с гитарой на крыльце, он
отправился в поликлинику, где в эту ночь дежурила Бибиджан. Стучался в двери
и в окна -- не впустила и сама не вышла.
     "Ну и  не надо, подумаешь! -- успокаивал сам  себя. -- А я еще,  дурак,
золотые  часы  купил  в  подарок...   Другой  подарю,  а  ты  сиди  в  своей
процедурной. Пожалеешь, да поздно будет!"
     Байрачный  полагал,  что  и  в  таких  случаях  он  должен  действовать
решительно -- нет так нет! Все, крышка!
     Утром он вместе со всеми летчиками поехал на аэродром, чтобы посмотреть
на необычные полеты.
     Ровно в  десять ноль-ноль  Телюков  сел  в кабину нацеленного носом  на
бетонную полосу  Ту-2. Непривычно  чувствовал себя  летчик. Над  головой  --
отверстие, впереди  --  тоже  все открыто,  только один защитный  козырек из
плексигласа, такой  примерно,  какой ставят на мотоциклы.  Кроме  пистолета,
спасательного  жилета,   парашюта   с  резиновой  надувной  лодкой  --  этих
неизменных спутников летчика в полете Телюков  имел при себе две брезентовые
сумки, прикрепленные  к  поясу  (одна  с  ракетницей  и  ракетами,  другая с
флягами, наполненными  водой  и  спиртом);  у него  был запас  еды,  компас,
санитарные  пакеты,  нож, спички. Все  это могло  пригодиться,  если летчика
своевременно  не  подберут после  катапультирования  или  если его ненароком
занесет в море.
     Телюкову присвоили  позывной "Дракон". Собственно,  он  сам выбрал  это
слово,  по своему вкусу. Таким  образом, с  того момента,  как Телюков сел в
кабину Ту-2, он уже был не Телюков, а "Дракон" и, гордо чеканя каждую букву,
произносил по радио:
     -- Я -- Др-ракон! Я -- Др-ракон!
     На стартовом  командном пункте пост руководителя полетов занял  генерал
Щукин, прилетевший в Кизыл-Калу накануне вечером. Он был "Верба" -- позывной
СКП. Возле Ту-2 стояли  старшие офицеры  соединения.  Каждый  их них уже дал
летчику  последние  указания по своей  служебной линии. Ждали только команду
генерала.
     В стороне от взлетно-посадочной полосы, как ветряк, навзничь поваленный
бурей, махал  крыльями вертолет. Он то поднимался метров на пять над землей,
то  снова приседал на колеса  --  экипаж тренировался, готовясь к выполнению
задания.
     Инженер,  который  непосредственно  готовил к  выпуску  Ту-2, похаживал
перед самолетом, держа за спиной наземный предохранитель катапульты. Инженер
явно  показывал начальникам, что не забыл вынуть  предохранитель. И по тому,
как  инструктировал инженер летчика относительно непредвиденных случайностей
в  полете  и  настройки  автопилота, было  видно,  что  он очень  волнуется.
Очевидно, генерал как следует предупредил инженера...
     Но вот прозвучала команда по радио:
     -- Дракон -- запуск!
     -- От винта! -- скомандовал Телюков.
     Заревели  моторы, вздымая  позади пыль, задрожал на  тормозных колодках
самолет.  Телюков,  проверив  моторы  на  максимальных   оборотах,  запросил
разрешения на взлет.
     -- Взлет разрешаю, -- передал генерал.
     Телюков сбавил газ и условным знаком  передал авиационным специалистам,
чтоб  из-под  колес  убрали  тормозные колодки.  Минуту спустя  краснокрылый
самолет начал разбег. Оторвавшись от земли, он медленно поплыл вверх. Старые
моторы  тянули плохо. Казалось,  вот-вот откажет один, а за  ним  другой,  и
самолет "ляжет" на  крыло, "клюнет"  носом в землю. Телюков  поспешил убрать
шасси,  чтобы  уменьшить  лобовое  сопротивление.  Поглядел   на  высотомер.
Пятьдесят...  сто.   Сто   пятьдесят...   двести  метров.  Наконец   стрелка
приблизилась к  тремстам. Этой высоты  уже достаточно, чтобы в  случае  чего
катапультироваться.  Исчезла  напряженность, летчик  почувствовал себя более
уверенно.
     А моторы, хоть и медленно, но тянули самолет вверх.  Пусть не волнуется
инженер. Пусть не трясется от  страха штурман Гришин,  сидящий  у индикатора
радиолокатора. Материальная часть самолета действует исправно.
     -- Я -- Дракон, --  радировал Телюков. -- Высота около  двух тысяч. Иду
заданным курсом.
     "Верба" радировала в ответ:
     -- Вас слышу. Продолжайте полет. Как поняли?
     -- Дракон понял вас правильно.
     В  лицо Телюкову  дул  прохладный ветер;  солнце слепило глаза.  Летчик
прислушивался к звукам в эфире. Офицеры-наводчики подняли  пару истребителей
с аэродрома  Удальцова.  Какая-то пара шла из-за Каспия. Чуть позже вылетели
майор Поддубный и майор Дроздов. Взял старт и вертолет.
     -- Дракон! Вы  в  заданном квадрате. Дракон, вы в заданном квадрате! --
сообщил штурман Гришин.
     Так  подошла пора оставить  самолет. Высота около четырех тысяч метров.
Телюков ручками центрирования подрегулировал  автопилот, чтобы самолет летел
прямолинейно в горизонтальной плоскости. Сделав это, осмотрел местность, где
ему  предстояло  приземлиться на парашюте. С высоты она казалась ровной, как
пол.  На самом  же деле в  этом районе должны быть где-то невысокие  горы, к
которым примыкает  такыр.  Вокруг  в радиусе  ста  километров  на  карте  не
значилось ни одного населенного пункта.
     "Пора так пора", -- подумал Телюков и передал в эфир:
     -- Я -- Дракон. Через минуту оставляю самолет.
     -- Я -- Верба. Оставляйте.
     -- Вас понял. Я -- Дракон. Встречайте на земле.
     -- Я -- Верба. Вертолет вышел. Оставляйте.
     -- Я -- Дракон. Оставляю. Все. Все.
     Телюков   отсоединил    шнур    шлемофона    и   начал   готовиться   к
катапультированию: снял ноги с педалей и поставил на подножки сиденья, левой
рукой  опустил вниз рычаг стопорения привязных ремней, а правой подал вперед
и вниз рычаг предохранителя спуска  стреляющего механизма,  напряг  мускулы,
уперся головой в заголовник,  а ногами -- в поручни сиденья. Осталось нажать
на спуск  стреляющего механизма,  но вдруг  в глаза бросились  часы на доске
приборов.  "Для чего  же им пропадать?" -- подумал  летчик.  Он  вынул часы,
сунул их себе  в карман, а уже после этого, зажмурившись и крепко сжав губы,
нажал на спуск стреляющего механизма.
     То, что больше всего волновало летчика, осуществилось. Его выкинуло вон
из кабины вместе с сиденьем. Тело сделало сальто. Уступая инстинкту, Телюков
схватил "грушу", отстегнул привязные  ремни, потом ногами и руками оттолкнул
от  себя сиденье,  так  же инстинктивно вытянул руки и ласточкой  устремился
вниз, навстречу земле.
     Раздался  хлопок --  раскрылся парашют. Закачавшись под  белым шелковым
куполом, охваченный бьющей через край радостью, Телюков запел:

     Не для тебя ли
     В садах наших вишни
     Рано так начали зреть?
     Рано веселые звездочки вышли,
     Чтоб на тебя поглядеть.

     Эту  свою  любимую  песенку  он  всегда  напевал  в  полетах  мысленно,
остерегаясь,  чтобы при включении  радиопередатчика не услышал  командир.  А
теперь не услышит никто. Он один над пустыней, один, как Демон. И кто знает,
быть может, там, где он приземлится, еще не ступала нога человека.
     Между тем не так уж одинок оказался Телюков на земле.
     Его встретили... шакалы.
     -- У-у, гады! -- летчик выхватил пистолет.
     Когда звери  разбежались, он начал подбирать  парашют.  Через несколько
минут в  небе замаячил вертолет. Телюков выстрелил из ракетницы раз, другой.
Экипаж  вертолета заметил  сигналы и начал снижаться  к летчику, чтобы взять
его на борт.

     Так Телюков "выкинул" в воздух четыре Ту-2. Четыре дня -- четыре прыжка
с  парашютом. Все  шло  нормально.  Лишь  врачи  из  авиационного  госпиталя
докучали. Не успеет Телюков выйти из вертолета, как они хватают  его и везут
в поликлинику. Один выслушивает пульс, другой ставит на весы, третий отводит
на рентген, четвертый сидит в столовой и наблюдает за аппетитом.
     Один  подполковник  медицинской службы сказал Телюкову, что  его прыжки
представляют   с   точки  зрения  авиационной  медицины   огромный  интерес.
Признался, что пишет диссертацию,  и даже  тему назвал. Из длинного  перечня
слов летчик запомнил лишь одно -- "рефлексы".
     -- О  рефлексах уже  Павлов писал, --  заметил Телюков,  давая  ученому
понять, что и в этой науке он не профан.
     Ученый-медик пояснил:
     -- Авиационная  медицина --  новая область науки.  Ее проблемы  еще  не
вполне исследованы. Меня удивляет, как вы не понимаете...
     -- Чего  не  понимаю? -- запальчиво прервал его  Телюков. -- Вы  хотите
писать  диссертацию? Садитесь в самолет, катапультируйтесь, вот и узнаете на
собственном опыте, какие бывают рефлексы. И диссертация пойдет как по маслу.
Наука требует риска, даже жертв. Вспомните Пастера, Джордано Бруно...
     На дерзость  летчика  врач  пожаловался  Поддубному.  Это  было как раз
тогда, когда Телюков должен был вернуться после пятого полета. Но неожиданно
в вертолете,  который  вылетел за летчиком, возникла неисправность. Вертолет
приземлился  где-то около  железнодорожной станции.  Пока  выясняли  причину
вынужденной посадки,  пока ремонтировали вертолет,  налетел ураган. Налетел,
как   всегда,  нежданно-негаданно:  по  ту  сторону  Копет-Дага  иностранные
государства  и,  естественно,  нет  метеорологической  станции,  которая  бы
своевременно могла предупредить авиаторов о приближении бури.
     На  аэродроме забили  тревогу. По проводам и в  эфир полетело штормовое
оповещение.  Авиационные  специалисты  пришвартовывали  самолеты, ремонтники
плотно закрывали в помещениях своих мастерских окна и двери.
     Но  как быть с  Телюковым? Ведь  он сидит  где-то  в  пустыне,  да  еще
неизвестно, как приземлился, все ли с ним благополучно? А вдруг с ним что-то
случилось и он лежит раненый, ожидая помощи?
     Генерала  Щукина  на  аэродроме  не было -- накануне он вылетел  в штаб
соединения. Полетами  руководил майор  Поддубный.  Вызывать  второй вертолет
поздно. Что  делать?  Положение  создавалось угрожающее.  Поддубный позвонил
командиру дивизии. Но что тот мог посоветовать?
     Черная туча пыли  перекатилась через Кизыл-Калу, заволокла все вокруг и
двинулась дальше. Закачалась на колесах будка СКП, звякнуло вырванное ветром
стекло. Песок посыпался  на столы, на  радиоаппаратуру, оседая тонким  серым
порошком.
     С тех пор, как полковник Слива уехал в отпуск,  штурман Гришин бывал на
СКП лишь тогда, когда его присутствие было необходимо по обязанности. Он  со
дня на день ожидал приказа о  назначении Поддубного постоянным  заместителем
командира полка и как временный  заместитель совершенно  отстранился от дел.
Поддубного он по-прежнему считал  выскочкой и был уверен,  что  тот рано или
поздно свернет себе  шею,  скатится  по служебной  лестнице  вниз.  Аварии и
катастрофы ускорят его конец...
     Сегодня штурмана пригнало сюда беспокойство за Телюкова  и, кроме того,
желание еще раз доказать Поддубному,  что  тот слишком много берет на  себя,
что  полководца из него не  получится.  Так прямо сказать в глаза он не мог,
конечно, и начал издалека, намеками:
     -- Эх, не было печали...
     Поддубный  не  обратил  на  его  слова  внимания,  и  Гришин решил быть
откровенным:
     -- Нужно было вам затевать эту канитель с Ту-2, чтоб они провалились!
     Поддубный тяжело повернулся к штурману:
     -- Представьте, нужно. Неужели вы, Алексей Александрович, не понимаете,
почему нужно?
     --  Мы тут  своими  людьми  рискуем, а  стреляют удальцовцы  и  другие.
Выходит, на соседей трудимся?
     -- На усиление нашей обороны, на нашу общую боеготовность -- вот почему
мы рискуем людьми. А вы думали, как завоевывается будущая победа?
     --  Рискуйте,  рискуйте,  --  заметил  штурман,  поглядывая из будки на
аэродром, где завывала и свистела песчаная пурга.
     -- Телюков приземлился в квадрате двадцать пять? -- спросил Поддубный.
     -- Я уже, кажется, докладывал.
     -- Кажется? А  я требую от вас точного ответа на  мои вопросы. Извольте
отвечать так, как надлежит отвечать подчиненному!
     -- В квадрате двадцать пять, -- обиженно  буркнул Гришин и захлопнул за
собой дверь.
     Поддубный хотел вернуть его, но вошел врач, тот самый, что жаловался на
Телюкова. Сплевывая с языка песок, он спросил:
     -- Скажите,  товарищ майор, может человек во время такой бури погибнуть
в пустыне?
     -- Такой, как Телюков, -- не может.
     -- Но ведь человек -- только человек...
     -- Разные бывают люди.

     В  этот  раз  старший  лейтенант  Телюков  приземлился  в   саксаульных
зарослях.  Среди живой природы,  пожалуй, нет ничего более  неприглядного  и
унылого, чем эта жалкая, хотя и упрямая, растительность. Тут не на