подвел  к
столу и взялся сам обслуживать клиентов.
     -- У нас есть все, што душа угодно,  товарищи  офицеры,  --  с апломбом
заявил буфетчик.  --  Кавказ был? Шашлык ел? Ест шашлык. Люля-кераб ел?  Ест
люля-кераб. Коньяк -- да? Вотка -- да? Сухое вино -- да?
     -- А чай или кофе есть? -- спросил Поддубный.
     Буфетчик разочарованно развел руками.
     Телюков,  слушая  названия блюд и  напитков, чувствовал  себя,  как  на
именинах.  К  сожалению,  за  столом  сидел  старший,   поэтому  приходилось
сдерживаться.
     --  Три  порции люля-кебаб, бутылку  портвейна,  пирожные,  --  заказал
Поддубный.
     -- Зелень -- да? -- холодно спросил буфетчик.
     --  И  зелень,  --  уныло подтвердил Телюков,  видя, что  с  майором не
очень-то разгуляешься.
     Заказанного ожидали недолго. Люля-кебаб оказался вкусно приготовленным,
его  ели  с аппетитом. От выпитого вина  у  Лили  раскраснелись  щеки, глаза
заблестели  --  голубые,  чистые,  как летнее  небо после дождя.  Постепенно
исчезло напряжение, которое ощущала девушка  в  обществе молодых людей.  Она
обратилась  к майору по-английски, зная, что теперь все офицеры, прибывающие
из академии, владеют иностранными языками.
     -- О, да у вас акцент истого англичанина! -- заметила Лиля.
     -- Пять лет изучал, ничего нет удивительного. Кроме того, квартировал у
преподавателя английского языка.
     -- Вы в Москве учились?
     -- В Москве.
     -- А я никогда не была в столице. Так хочется побывать!
     -- Еще успеете.
     -- Вы, значит, к нам прямо из академии?
     -- Нет, год служил на севере.
     -- Ого!  Прямо из льдов -- в горячие пески! -- Лиля поглядела на него с
сожалением, а может быть, ему это просто показалось.
     -- Да неужели здесь так плохо?
     -- Где?
     -- Ну у вас, в Кизыл-Кале?
     -- К  сожалению, ничего  привлекательного.  Пустыня. Куда ни  глянь  --
пески да пески.  Лежат барханы,  как застывшее, мертвое море.  А жара! Порой
дышать нечем.
     То, о чем рассказывала  девушка,  подтверждала ее внешность. Миловидное
лицо и красивые, словно точеные, руки покрывал ровный темно-бронзовый загар,
который, быть может,  лег еще с детства. Ее можно было  принять  за цыганку,
если б не светлые, прямо льняные волосы да слегка  подведенные черные брови.
Одним  словом, сразу было  видно,  что она  южанка,  на  внешности  которой,
пожалуй на всю жизнь оставила свои следы знойная пустыня.
     --  Тяжелый климат, --  продолжала  рассказывать студентка. -- Моя мама
все время болеет. Вот и сейчас еду, чтобы навестить ее. Сердце у нее слабое.
А на днях получила письмо -- с температурой лежит.
     Телюков тем временем снова наполнил бокалы:
     -- Пожалуйста, Лиля! Прошу вас, товарищ майор!
     Лиля лишь пригубила вино.
     -- Боюсь, голова закружится, а ехать ведь еще порядочно.
     -- Не волнуйтесь, Лиля, довезем! -- сказал Телюков, осушив свой бокал.
     В девять  вечера сели в  поезд. Ехали в мягком вагоне.  Телюков усердно
ухаживал за  дочерью полковника. Перед  посадкой он раздобыл в киоске  целый
ящик минеральной воды  с куском льда поверх бутылок.  Вряд ли он стал бы это
делать, не будь с ними Лили. Встреча эта была для него более чем приятной.
     Некоторое время поезд шел вдоль берега моря, огибая залив. Легкие волны
набегали на пологий  берег и, отхлынув, оставляли на мокром  песке кружевную
пену.  Вдали виднелся  какой-то мрачный, черно-бурый полуостров, на  котором
одиноко высился маяк.
     Постепенно море отступало. Поезд врезывался в бесконечные пески.
     Поддубный  часто выходил  в  тамбур покурить,  побыть наедине  с  самим
собою. Думал о том, как-то встретит его  командир полка, как вообще сложится
служба на новом месте.
     Лег спать поздно. Ночь  была темная. Поезд остановится на  минуту-две и
идет дальше.  Смотришь в окно  добрый час  и не  увидишь огонька.  Черно  за
окном.
     Пустыня.

Глава вторая
     Вот наконец и Кизыл-Кала.
     Но где же станция?
     Утро,  а  тут хоть  глаз  выколи. Песчаный  буран замутил  все  вокруг.
Тусклое, едва различимое, светит солнце, матовое, какое-то лиловое. На  него
можно смотреть простым глазом, не прикрываясь светофильтром.
     В вагоне, еще задолго до Кизыл-Калы, Поддубный слышал от пассажиров про
ветер-афганец,  налетающий из Афганистана;  он вздымает  тучи пыли, наметает
высокие  барханы.  Сквозь чугунный грохот  вагонных колес  слышно было,  как
шумела и завывала  стоголосая  пустыня. Но все  это блекло  перед  тем,  что
встретило пассажиров  при выходе  из вагона! Будто кто-то  без конца  швырял
горсти песку в  глаза -- на  тебе,  человек  добрый, получай!  Прошли  всего
каких-нибудь  сто метров,  а  песок  уже  отвратительно  хрустел  на  зубах,
набивался в уши, ноздри, сыпался за воротник...
     --  И  часто здесь  такое  бывает?  --  спросил Поддубный,  когда нашли
наконец вокзал и очутились в пустом душном зале.
     -- Не забывайте,  мы в царстве песков! -- воскликнул Телюков с какой-то
неуместной патетикой. -- Это Каракумы!
     Поставив свой и Лилин чемоданы, он отправился на поиски машины.
     -- А вас, Лиля, не пугает это пустынное царство?
     Девушка была  закутана в пыльник  и  в  ответ только улыбнулась  сквозь
очки-консервы.
     "Вот какую  жену надо  искать офицеру, который вчера наблюдал  полярное
сияние, а сегодня --  песчаную бурю", -- невольно подумал майор, вспомнив  о
своей бывшей знакомой  -- Римме,  которая наотрез отказалась ехать с ним  из
Москвы. -- Такой ничего не страшно.
     Машину  на станцию почему-то не  выслали. Что же делать? Телюков  снова
ушел и вернулся минут через пятнадцать.
     -- Вот что, -- сказал он, стряхивая с  себя песок.  -- На аэродром идет
специальная машина,  цистерна.  Есть одно  место в кабине.  Либо  вы,  Лиля,
поезжайте, либо я поеду и вышлю за вами "Победу" или что  уж там дадут, коль
замело дорогу.
     Телюкову явно хотелось показать Лиле свою услужливость.
     -- Поезжайте вы, -- решила Лиля.
     -- Разрешите, товарищ майор?
     -- Поезжайте, а мы здесь подождем.
     Телюков уехал на  попутной машине. И прогадал.  Не прошло и пяти минут,
как  появился  шофер  командира  полка --  рядовой  Челматкин.  Он  был  без
головного убора и, увидев майора, остановился в смущении:
     --  Вот беда -- забарахлил  мотор;  вылез я из машины, а ветер раз -- и
сорвал  панаму.  Я вдогонку -- да куда там! Оттого и  задержался. Вы  уж  не
взыщите,  товарищ майор, да и вы, Лиля.  Такая  неприятность!  --  жаловался
шофер. -- Это  у меня уже вторую панаму уносит.  Третьей, пожалуй, не дадут,
скажут в вещевом отделе -- статьи на буран не предусмотрено...
     -- А вы бы спустили подбородочный ремешок, -- заметил офицер.
     --  В  том-то и  горе, товарищ майор! В  общем,  говоря  правду,  ворон
считал...
     Челматкин  --  молоденький,  белокурый, с нежным, как у  девушки, лицом
солдат, видимо,  глубоко  переживал  свою оплошность.  Это ведь  не шутка --
потерять панаму.  Без головного  убора и солдат не солдат. Да  и старшина не
похвалит!
     -- Я узнаю у начальника  вещевого отдела,  если можно будет, как-нибудь
добудем вам панаму, -- пообещал Поддубный.
     Водитель повеселел:
     --  Спасибо  вам,  товарищ  майор.  Да  у  меня  и  деньжата  есть.  За
наличный... лишь бы согласились выписать.
     Ехали  с  включенными  фарами,  чтобы  не  столкнуться  с  какой-нибудь
встречной  машиной.   Лиля  расспрашивала  шофера  о  домашнем  житье-бытье.
Челматкин отвечал, не поворачивая головы:
     -- Полковник провел  к своему коттеджу водопровод,  и теперь  мы каждый
вечер поливаем деревья. А они уже, ого, как выросли. Чисто в роще дом стоит!
     -- Мой отец,  -- пояснила Лиля, обращаясь к майору, -- большой любитель
природы. Он развел вокруг коттеджа рощу и требует, чтобы каждый офицер сажал
деревья и смотрел за ними.
     -- И растут они здесь?
     -- Еще  как! Была бы вода!  Говорят,  что в этой земле  и спичка пустит
ростки, только поливай...
     -- Откуда же здесь вода?
     --  С  гор.  Она  стекает  по трубам,  а  чтобы не  испарялась -- трубы
проведены под землей.
     -- Интересно. Но этот буран...
     -- Ничего! Побесится и утихнет.
     "Победа" неслась по гладкой накатанной дороге. Кое-где  путь пересекали
свеженанесенные  гребни.  Врезаясь в  них,  машина  петляла,  резко  сбавляя
скорость.  Несколько раз Лиля стукалась головой о плечо офицера,  невероятно
при этом смущаясь.
     -- Ой, простите, товарищ майор, -- говорила она, покрываясь румянцем.
     Вскоре въехали в улочку, вымощенную булыжником. В  стороне, будто тени,
выступали из песчаной мглы косяки крыш и высокие глиняные ограды.  Навстречу
попадались солдаты в  панамах  и  в  противогазах  со спущенными  за  пазуху
трубками. Очевидно, солдаты пользовались  лишь  масками,  чтобы прикрыть ими
лицо.
     -- Это уже Кизыл-Кала, -- сообщил водитель.
     Свернув вправо, машина выскочила на косогор и резко затормозила.
     --  Штаб  полка, --  сказал  Челматкин  и, протянув руку  поверх спинки
сиденья, распахнул заднюю дверцу.
     Тут произошла сцена, которая немало удивила и Лилю и водителя. К машине
подбежал дежурный  по  полку техник-лейтенант Максим  Гречка. Присмотрелся к
пассажирам и выпалил во весь голос:
     -- Здравия желаю, товарищ майор! -- по произношению в нем  сразу  можно
было узнать украинца.
     -- Максим, ты?!
     -- Да я ж, Иван Васильевич!
     -- Каким ветром занесло тебя сюда, старина?
     -- Таким, что и вас!
     Офицеры  схватили друг друга в объятия, и если бы на них  в эту  минуту
поглядел кто-либо посторонний, то подумал бы -- они борются.
     Гречка  обернулся к  водителю и, сыпя  вперемежку русские  и украинские
слова, коверкая их на свой лад, говорил:
     --  Катай  ко  мне  на  квартиру!  --  А  майору  сказал:  --   Сегодня
воскресенье,  в  штабе  никого.  Поехали ко  мне,  Иван  Васильевич! Вот так
встреча!
     Шофер  закрыл  багажник. Греча  сел в машину.  Взбудораженный радостной
встречей, он не разглядел  как  следует сидящей рядом  девушки и обратился к
ней:
     --  А мы с вашим мужем в летном училище встречались.  Я  механиком  был
там.
     Лиля вспыхнула:
     -- Да вы что, товарищ Гречка!..
     Гречка в недоумении захлопал своими маленькими, добрыми глазками:
     -- Ой, товарищ Слива...  простите меня. Вот так встреча! А  вы, товарищ
майор, неужто все  не  женаты?  А  я давно. Уже и сынка имею. Такой потешный
хлопчик. Петрусем назвали. Ох и встреча!
     Техник-лейтенант  Максим  Гречка, как  и  все  его  однополчане, жил  в
деревянном  стандартном  домике,  который  перекочевал  сюда   с  севера   в
разобранном виде.
     В комнатах  полутемно. Окна  наглухо завешены,  узенькие щели с  трудом
пропускают свет.  Пахнет сухими сосновыми досками и пылью, от  которой здесь
во время бурана нет никакого спасения.
     Гречка  жил один. Жена и сын гостили у бабушки Петруся на  Житомирщине.
Месяц как уехали. Но отсутствие  хозяйки ничуть  не  отражалось на  домашнем
уюте этого дома.  Гора подушек  на кровати  покрыта  кружевной  накидкой. На
столе --  белоснежная  скатерть, книги в  полном порядке стоят  на этажерке,
посуда   аккуратно  сложена   в   буфете,  флакончики  и  разные  безделушки
расставлены  на  маленьком столике перед  зеркалом --  во всем чувствовалась
заботливая  рука. Здесь  сказывалась  профессиональная привычка авиационного
техника. Он  никогда не оставит  самолет, не приведя  его в  полный порядок.
Если  возьмет  какой-нибудь инструмент  из  сумки, обязательно после  работы
положит его на место, да еще и проверит, не осталось ли где  отвертки, ключа
в кабине или  в  каком-нибудь  отсеке. Забыть в самолете инструмент  --  это
авария.  Так  и  дома: ложась  спать,  а  утром просыпаясь,  Гречка, в  силу
привычки, тщательно  проверял, чтобы  все  лежало  на  своем  месте.  Так  и
сохранялся в квартире порядок, раз навсегда заведенный хозяйкой.
     Техник  согрел на  примусе воду и предложил гостю "хоть  трошки смыть с
себя проклятущий песок". И пока гость приводил себя в  порядок после дальней
дороги, хозяин вышел куда-то и вскоре возвратился, нагруженный свертками.
     На столе появились колбаса, консервы, сыр.
     -- Вот это встреча так встреча!  --  повторял Гречка, хлопоча у стола и
весь сияя от радости.
     Стены в  комнате увешаны  многочисленными фотографиями и  репродукциями
картин.  Рассматривая их, Поддубный  натолкнулся на карточку, где был снят с
Гречкой у самолета. Сразу же  всплыли в памяти незабываемые дни, проведенные
в училище.
     Аэродром. Снег, мокрый дождь. Инструктор подводит курсанта Поддубного к
самолету: "Вот  ваш боевой  конь.  А это  -- механик, сержант  Гречка" --  и
показывает  на неказистого, низенького  авиационного  специалиста.  Не успел
инструктор отойти, как сержант бодро  козырнул: "Товарищ курсант, самолет  к
вылету готов!"
     Это  прозвучало тогда  несколько иронически.  Ведь механик  не  мог  не
знать, что курсант еще самостоятельно не вылетал ни разу.
     Теперь  Поддубный  не  помнит, что  сказал тогда  механику  в ответ  на
рапорт. Но запомнилось другое: не было случая, чтобы механик своевременно не
справился с подготовкой самолета. Он был очень трудолюбив, старался изо всех
сил. Бывало, козырнет и  улыбнется. Из глаз так и брызжет жизнерадостность и
довольство: "Поглядите, какой я молодец!"
     Когда Поддубный совершил  первый  свой самостоятельный  полет на боевом
самолете, Гречка тепло поздравил его.
     Однажды  на аэродром  прибыл фотокорреспондент газеты.  В каких  только
позах не фотографировал  он  Поддубного --отличника учебы. И в кабине, и  на
плоскости крыла, и  в фуражке, и в шлемофоне. Гречка и лестницу подставил, и
трап подстелил корреспонденту. С полуслова понимал, что и где  надо сделать.
Но корреспондент был недогадливый. Курсанта фотографирует, а механика как бы
не  замечает.  Гречка  не вытерпел, обратился к  летчику: "Пусть же  и  меня
щелкнет  хоть  разок!"  И дождался. Так  появилась  фотография,  красующаяся
теперь на стене в рамочке, как самая дорогая реликвия.
     В  школе  состоялся  выпуск.  Летчики  и  механики  расстались.  И  вот
встретились снова. Да еще где -- в песках Средней Азии!
     --  Вот это встреча! -- твердил свое не на шутку  взволнованный Гречка.
--  Как только пришло извещение, что  к  нам едет майор  Поддубный, я  сразу
догадался,  что  это  вы.  Так  и  вышло!  Садитесь,  пожалуйста,  к  столу.
Угощайтесь. А я пойду: дежурство у меня.
     В который раз  он уже собирался идти, но все  возвращался, не доходя до
порога.
     -- Вот встреча, а, товарищ майор?
     -- Идите, идите, Максим, вы ведь дежурите.
     Вероятно, от любимой  девушки ему было легче уйти. Вернулся, как только
сдал дежурство. Очень обиделся, увидев непочатую бутылку вина.
     -- Спасибо, Максим, но я ведь не пью, -- ответил майор на упрек.
     -- Э нет,  Иван Васильевич, так не  годится!  Впрочем, вы завсегда были
какой-то странный, -- говорил Гречка. -- Иные курсанты, бывало, в субботу на
танцы  спешат,  а вы  --  за  учебник  тригонометрии  --  как  сейчас помню.
Посмеивались тогда  над  вами! Не  раз я  слышал:  "Академиком  хочет  стать
Поддубный!" А  вы  и в самом деле готовились  в  академию.  Так  сказать  --
политика дальнего прицела.
     -- Это правда, я еще тогда мечтал об академии. Учиться военному делу --
так учиться настоящим образом надо, как говорил Ленин. И  еще помните, как в
летной школе инструктор любил говорить: "Хочешь жить -- одолей врага, победи
его, уничтожь. А для того, чтобы побеждать -- учись!"
     Собравшись с мыслями, Поддубный продолжал:
     --  И  теперь наших  летчиков надо учить так, чтобы они не  воображали,
будто врага  можно закидать шапками. Военная наука -- это наука особая.  Тут
учись и закаляй себя.
     --  Так  вы  же и  научились  по-настоящему: закончили академию. А выше
академии нема ничего.
     Поддубный улыбнулся:
     -- Наивный вы человек, Максим!
     -- А-а, понимаю! В академии вы приобрели теоретические знания, а теперь
вам нужны  практические. Сейчас вы помощник командира,  а  там  и командиром
полка станете. А дальше, гляди, и на дивизию посадят.
     -- Тот не солдат, кто не думает быть генералом, -- сказал Поддубный.
     -- Вы уж будете, --  подхватил Гречка. --  В этом я уверен. Из академии
-- прямой путь в генералы.
     -- Суть не  в личной карьере,  Гречка.  Тут надо смотреть  куда глубже.
Осуществилось  то,  что  много лет  назад  предвосхитил наш  великий  ученый
Константин Эдуардович Циолковский. Наступила  эра аэропланов  реактивных. Вы
поймите, Максим, вникните хорошенько.  Ведь это не  просто взять да заменить
на  самолете  поршневой  двигатель  двигателем  реактивным. Это  --  переход
авиации к новому высшему качеству. Ученые открыли новые законы аэродинамики.
Конструкторы создали новые аэродинамические формы. Все новое.
     А если это  так -- не может  быть места старой тактике. Наша цель, наши
задачи --  находить новую  тактику,  полностью  овладеть  ею, поднять выучку
летчиков на  уровень современной авиационной науки и техники. Это требует от
нас партия и правительство.
     -- Учиться  самому,  учить других, идти в ногу с авиационным прогрессом
-- так я понимаю вашу цель? -- заключил Гречка.
     -- Вы правильно  поняли меня, -- подтвердил майор. -- Надо идти в ногу,
помните:  отстающих бьют. А мы не  хотим  быть  битыми. Достаточно нам сорок
первого года...
     Гречка прищелкнул языком:
     -- Ой, сорок  первый!  Кто его  забудет!.. Вернулся я  я фронта на свою
Житомирщину. Иду  в село,  а его нема. Где хаты белели -- землянки  бурьяном
позарастали.  Так горько  стало, будто полыни наглотался.  Били... Дюже били
нас... А вот же выстояли... А потом так ударили, что врагу тошно стало.
     Поддубный закурил и после паузы сказал:
     -- Ну, а как у вас идут дела?
     -- Не очень, -- уклонился от прямого ответа Гречка.
     -- А все-таки?
     -- Пока что по нарядам  болтаюсь. Сегодня дежурил по полку, завтра буду
отдыхать, а  послезавтра, возможно, дежурным по стоянке  самолетов пошлют. А
там -- комендантским патрулем  по гарнизону. Так  уже с полгода тяну  лямку:
главным, куда пошлют.
     Майор насторожился:
     -- Я не совсем понимаю. Ведь вы по меньшей мере техник звена?
     -- Не дорос. Образования не хватило. Курице не петь петухом!
     -- Ничего не понимаю.
     -- А  тут нечего  и  понимать,  все  дюже  просто. Суровая  авиационная
действительность выбила меня из седла. Мой самолет потерпел катастрофу... --
последние слова техник произнес упавшим голосом.
     -- Катастрофа? Каким образом?
     -- Гречка развел руками:
     -- Упал в районе Аральского моря.
     -- А причина? -- допытывался Поддубный?
     -- Доподлинно никто не знает. Вылетел летчик на разведку погоды. Пробил
облачность на  высоте  свыше  десяти  тысяч метров. Вдруг замолкло радио. Ни
слуху  ни  духу. Словно  на  луну затянуло. Неделю мыкались  над песками  на
самолетах, на вертолетах, пока наконец не обнаружили обломки.
     Помолчали.
     -- Это первая катастрофа или еще бывали?
     -- Первая. Но после  нее  катапультировался заместитель командира полка
по  летной  части. Пушку на его самолете разнесло вдребезги.  Приземлился  в
Каракумах. Трое суток ходил  в песках, счастье, что набрел на аул.  Туркмены
подобрали   и  привезли  на   верблюдах.   Оказалось,  что  летчик  повредил
позвоночник и теперь лежит в Москве, в госпитале.
     -- Так, так... А при чем здесь вы?
     -- Да ведь мой самолет потерпел катастрофу.
     -- Ну и что же?
     -- Резонно, меня будто  и не  в чем обвинять. Документация  в  порядке,
регламентные работы  были выполнены полностью. Летчик расписался в  полетном
листе. Но больше самолета не доверяют. Так и болтаюсь по нарядам.
     -- А что по этому поводу говорит командир полка?
     -- Полковник Слива ничего не