ь  нарушитель границы  осмелится появиться в  безоблачную ночь, а
если и произойдет что-либо, то и без командира справятся дежурные.
     Чтобы  не будить  базовского шофера, который,  вероятно, сладко  спал в
казарме, Поддубный решил пройтись пешком.
     Он  шел тайгою  напрямик, освещая тропинку карманным  фонариком.  Пучок
бледно-желтого  света подпрыгивал по сугробам, путался в заснеженных кустах,
упирался в стволы деревьев.
     На редколесье под горой луч фонарика выхватил из тьмы деревянный забор.
Это был  гараж  автороты. Здесь,  как  и везде  в  эту ночь,  были  погашены
наружные  огни, чтобы не демаскировать объекты, и  царила полнейшая  тишина.
Вдруг зарычал двигатель автомобиля и заработал на  малых оборотах.  Вскоре к
нему присоединился еще один,  и наконец гараж оглушил тайгу  ревом  десятков
моторов. Ревели мощные МАЗы, гудели ГАЗы и "Москвичи".
     "Не тревога ли?" -- подумал Поддубный.
     Несколько  минут  спустя  внезапно поднятый гул  прекратился  столь  же
неожиданно,  как  возник.   Но  почему  среди   ночи?  Ведь   автотранспорт,
обслуживающий дежурные звенья перехватчиков, находился на аэродроме?
     Ускорив шаг,  Поддубный вышел на дорогу, ведущую с аэродрома в городок.
Расчищенная бульдозерами  и хорошо укатанная дорога  звенела под ногами, как
деревянные мостики. Изредка хрустнет промерзшая ветка, и снова немая  тишина
вокруг, и только четко слышатся собственные шаги.
     Неожиданно   что-то  зашуршало  в  кустах.  Отчетливо   щелкнул  затвор
автомата. Поддубный выхватил из кобуры пистолет. В это мгновение в глаза ему
ударил луч фонарика.
     -- Кто там?
     Фонарик погас. Послышались шаги. Вблизи дороги колыхнулись две фигуры.
     -- Это мы, товарищ подполковник, патруль.
     Говоривший  осветил  себя  фонариком.  В  неровном  свете  обрисовалось
худощавое лицо солдата, одетого в белый маскировочный халат.
     -- Мы увидели, что кто-то идет, вот и залегли, -- пояснил солдат.
     -- Молодцы!  Только действовать  надо  бесшумно и более осторожно, а то
враг услышит вас и скроется.
     -- Не скроется! -- убежденно сказал  солдат. Помолчав,  он спросил:  --
Может быть, вас проводить, товарищ подполковник?
     -- Спасибо. Пойду один.
     -- Разрешите выполнять задание?
     -- Выполняйте.
     Патрульные  свернули  в  сторону  аэродрома.   Поддубный  увидел  между
деревьев синие  квадраты  окон казармы. Будто в деревне, залаяли собаки.  Их
здесь,  в городке,  собралось  десятка  с  полтора, если не  больше.  И  все
приблудные.  Днем они вертелись возле кухонь  и офицерских домов  в  поисках
пищи, а ночью гоняли по городку, охраняя его. И верховодил этими непрошеными
четвероногими сторожами  здоровенный  кудлатый  пес,  по  кличке Рыцарь. Эту
кличку  дал ему  капитан Телюков, и  она весьма ему  подходила. Не иначе как
Рыцарь  побывал  в неравном поединке  с  волком,  а то  и  медведем,  о  чем
красноречиво говорило отсутствие у собаки левого глаза и правого уха.  Да  и
нос был разорван пополам.
     Телюков с уважением относился к старому псу-вояке, угощал его остатками
пищи,  и  тот  охотно  посещал  его  квартиру,  ложился  у дверей, нежась  в
непривычном тепле.
     Собаки быстро привыкли к военным  и решительно  не признавали штатских.
Однажды Рыцарь набросился на прачку, которая шла из села Каменка, и разорвал
на ней юбку. Подполковник  Поддубный,  как начальник гарнизона, распорядился
перестрелять  собак, чтобы  они  не  бросались  на  людей и не разносили  по
городку кости и всякие отбросы. Но приказ этот встретил решительный отпор со
стороны жен  офицеров. Они незамедлительно  послали  к  начальнику гарнизона
свою делегацию, и в кабинете поднялся невообразимый шум.
     -- Живем  тут,  в тайге, как дикари.  И  медведи, и волки бродят,  а вы
собак хотите перестрелять, чтобы наши дети и носа не могли высунуть из дому!
     И  Поддубный уступил.  Собаки остались  в  городке,  их стая постепенно
пополнялась  новыми  приблудными  собратьями.  И вот  сейчас,  услышав  шаги
неизвестного, они неслись навстречу  с лаем и  визгом. Впереди летел Рыцарь,
сверкая единственным глазом, свирепым и налитым кровью, как у волка.
     -- Рыцарь, свои! -- окликнул собаку Поддубный.
     Вожак,  узнав голос главного хозяина, виновато  завилял хвостом,  и вся
свора, как по команде, остановилась и рассыпалась кругом.
     Часто возвращался Поддубный с аэродрома в  городок после двенадцати. По
пути заглянет, бывало,  в казарму,  проверит, хорошо  ли  вытоплены  печи, в
порядке ли сушилка,  на своих ли местах дежурный и дневальный. И в этот  раз
не прошел мимо казармы. Дежурного -- это был ефрейтор Баклуша -- он встретил
у входа в помещение.
     -- Ну, как у вас, не холодно? -- спросил, не дав дежурному  доложить по
всем правилам устава, подполковник.
     -- Порядок, товарищ подполковник!
     Поддубный вошел в помещение и остолбенел. В казарме, кроме дневального,
не было ни души.
     -- А где же люди?
     Баклуша вытянулся:
     -- Они, товарищ подполковник... Они попрятались.
     -- То есть как попрятались? От кого?
     -- От вас, -- с  наивной откровенностью чистосердечно ответил ефрейтор.
-- Кто -- в комнате бытового обслуживания, а кто -- в умывальной комнате.
     Командир  полка  ничего не  понимал. Что  за чертовщина! В  автороте не
спят, здесь тоже не спят...
     -- А разве не будет тревоги? -- спросил  Баклуша. -- Тут слух  прошел о
боевой тревоге, вот и не спят люди. Сидят наготове, чтобы скорее добежать до
аэродрома, к самолетам. И я тут ни при чем...
     Как же это он, дежурный, и "ни  при чем"?  Поддубный собрался было дать
Баклуше наряда два  вне очереди, а заодно и  дежурному по полку наказать, но
сразу  же остыл.  Не спят  солдаты  --  значит, не безразлично  относятся  к
боеготовности полка. Каждый готов променять казарменное тепло и уют на место
у  боевого  самолета.  Разве это не священное чувство личной ответственности
солдата  за  судьбу своей Родины? И  разве  не  это же  чувство  водит  его,
Поддубного, по гарнизону в эту морозную ночь?
     Однако командиру положено  в таких случаях быть строгим, непримиримым к
нарушению воинских порядков, и он сказал:
     -- Вызовите всех сюда.
     Баклуша подал команду.
     Распахнулись двери  ленинской комнаты, комнаты  бытового  обслуживания,
умывальника, и оттуда повалили авиационные специалисты в куртках и в шапках.
Смотрел на  них командир  полка, и душу  его распирала  глубокая радость. По
зову сердца  и  совести поднялись эти люди,  воины  славной Советской Армии.
Скомандуй, и они пойдут за своими командирами в огонь и в  воду, будут дни и
ночи  без передышки, без отдыха работать  у своих  боевых машин. И нечего их
подгонять, они -- славные ребята, знают, где находятся и какое ответственное
задание возложено на них народом, строящим коммунизм.
     Баклуша  подал  команду  строиться,  и  две  шеренги  вытянулись  между
кроватей.
     -- Не спите, значит? --  спросил Поддубный, на  зная, с чего начать. --
Вроде и  не существует в полку распорядка дня. Сию минуту  чтобы все были  в
постелях и отдыхали. Те, кто на аэродроме, справятся и без вас. А если нужно
будет, то  и вас подымем,  дадим команду. -- Подполковник Поддубный взглянул
на часы. -- Чтобы  через десять минут все легли. Командуйте, -- обратился он
к дежурному.
     -- Разойдись! -- крикнул Баклуша.
     Шумно, но без суматохи  авиационные специалисты бросились к  вешалкам и
начали раздеваться.
     Не спали и  некоторые  офицеры;  то  там,  то здесь в ДОСах горел свет.
Поддубный  на минуту  остановился под окнами майора Гришина, который жил  на
первом этаже.  Окна  были небрежно завешены газетами, и сквозь них отчетливо
виднелась  фигура  хозяина  дома.  Он  как маятник  ходил взад  и вперед  по
комнате,  ероша шевелюру и перебирая на тужурке  пуговицы. Так всегда  делал
Гришин, когда его одолевали какие-то невеселые или тревожные мысли.
     Как  все  офицеры  полка,  Гришин  пока   жил  один  (третий,  то  есть
железнодорожный, эшелон полка находился  в пути),  и Поддубный решил зайти к
нему, узнать,  в  чем  дело,  почему майор  не  спит, а заодно поговорить об
острове  Туманном,  с  которого, в конце концов,  удалось  убрать цепкого  и
неподатливого полковника Жука.
     -- Это  я,  Алексей Александрович,  --  отозвался  Поддубный  на  голос
Гришина. -- Смотрю, вы не спите, вот и зашел на огонек. Вы не возражаете?
     Гришин напоминал драчливого петуха -- волосы взъерошены, глаза красные,
острый подбородок, казалось, заострился еще больше, лицо бледное до синевы.
     -- Вам действительно нездоровится, Алексей Александрович?
     На вопрос Гришин ответил вопросом:
     --  Вы желаете, чтобы  я шел  на КП?  Так  знайте: я уже  свое отходил.
Хватит! Кто я? Летчик? Нет, я не летчик. Наведенец? Нет! -- Я пятое колесо в
телеге, вот кто я! И это еще не все! -- Гришин нацелил указательный палец на
командира. -- Я --  мерзавец! Да, да, мерзавец!  Я поклеп  на вас возвел. На
вас, на  замполита, на  Дроздова, на всех! Сказал  полковнику Вознесенскому,
что вы  убрали из  полка  полковника  Сливу,  с  намерением женились не  его
дочери,  злоупотребляете  единоначалием,  окружили   себя   подхалимами,   а
замполита водите на поводу, как цыган медведя. Я утопить вас хотел, слышите?
На дно! Туда!..
     Не владея собой, Гришин мелкими шажками забегал по комнате.
     Поддубный подошел к столу, налил из графина стакан воды.
     -- Выпейте и прежде всего успокойтесь.
     Дрожащей  рукой  Гришин  взял стакан,  поднес  к  губам, но  не  выпил,
поставил на стол.
     -- Однако не думайте,  что я пропаду. Я поеду в колхоз, сяду на самолет
и  буду травить саранчу и  долгоносиков. Только  вот за  поклеп  мне больно.
Дурак я, негодяй!.. О, если б вы только знали! --  Он сжал пальцами  виски и
снова, как одержимый, забегал по комнате.
     --  Да, глупостей вы, Алексей Александрович, натворили, видимо, немало,
-- хладнокровно заметил Поддубный. -- Доля правды, может быть, и есть в том,
что я  злоупотребляю единоначалием, тут  надо мне оглянуться  и  пристальнее
посмотреть на  себя. А вот что касается замполита, то это сущая бессмыслица.
И  Дроздова вы напрасно зацепили. Правда, я должен признаться, люблю его. Да
ведь летчик-то какой, а?
     Поддубный замолчал. Молчал и Гришин. Каждый думал о своем.
     Первым нарушил паузу Поддубный.
     -- Алексей  Александрович, ни вам, ни полковнику Вознесенскому меня  не
утопить.  Вот  мы сбили  одного нарушителя  границы,  собьем  и  второго,  и
третьего. Сколько  будет их -- столько и  собьем.  Вы осознали  свою ошибку,
каетесь --  это уже  хорошо.  И благодарю  вас  за откровенность. Камень  за
пазуху  я не положу. А зашел  к  вам вот по  какому поводу:  нам  с комдивом
удалось  отвоевать у полковника Жука  остров  Туманный. Помните?  Тот  самый
остров, что лежит  вдали от берега. Оборудуем там пункт наведения. Пожелаете
--  пошлем вас туда начальником. На днях  ледокол поведет  к острову баржу с
радиолокатором,  радиостанцией  и  прочим оборудованием. Вы  станете  как бы
"губернатором"  острова,  --  заставил  себя  улыбнуться  Поддубный. -- А  о
саранче  и долгоносике  нам  с  вами  думать  рановато. Есть  у  нас похлеще
саранча,  та, которая летит через границу. А когда согласятся американцы  на
всеобщее и  полное  разоружение, вот  тогда и мы --  кто  куда:  одни  -- на
саранчу, другие -- в космос. Работа летчику всегда найдется. А пока мы нужны
здесь. И вы тоже. Ответ жду утром.
     -- Как это понимать? Как ссылку? Ссылку на остров?
     -- Как доверие, Алексей Александрович.
     -- После всего вы еще мне доверяете?
     -- Вы способный штурман-оператор, -- коротко сказал Поддубный и вышел.
     Поднимаясь  по  лестнице  на  второй  этаж,  он   сам  удивился  своему
хладнокровию  и выдержке. И  только когда отпирал ключом дверь, заметил, что
руки у него дрожат от чрезмерного волнения.
     "Убрал   полковника   Сливу...   Намеренно   женился...   Злоупотребляю
единоначалием... Окружил себя подхалимами... Фу, чертовщина какая..."
     В  комнате  было  холодно.  Воздух  пропитался  запахом  табака,  всюду
валялись газеты и журналы. Плохо, когда в доме нет хозяйки...
     Поддубный снял трубку и попросил телефонистку соединить его с СКП.
     -- Вы, Андрей Федорович?  Как там у вас?.. Спокойно? Прошу зайти ко мне
утром. Дело есть.
     "Окружил  себя  подхалимами... -- не выходило  у него из головы. -- Вот
чертовщина!"
     Поддубный  опустил на  рычаг  трубку,  разделся  и быстро забрался  под
одеяло.

     Над тайгой взошел месяц. В начале  горные  вершины,  а  затем и равнина
мыса покрылись как бы застывшим  на морозе молоком. Переливалась и мерцала в
лунном   свете  взлетно-посадочная  полоса,  покрытая  алмазной   изморозью.
Вызвездило. Большая Медведица висела  ковшом вниз -- близился рассвет. Мороз
крепчал, градусник показывал двадцать ниже нуля.
     Пожалуй, столько же было и в будке СКП;  она не отапливалась, чтобы  не
замерзали окна.  Замполит Горбунов все сильнее и острее ощущал, как за ворот
куртки  проникает пронзительный холод, электрическим током пробегая по телу.
Слипались веки -- нестерпимо хотелось спать.
     Он с грустью думал о том, что в двенадцать дня ему уже  нужно проводить
семинар агитаторов. А  тут еще  по  какому-то  делу вызывает к себе командир
полка. Сколько же  остается времени на  отдых?  А  там  опять  подготовка  к
боевому  дежурству, а может быть, придется и на старте сидеть, ведь в  полку
каждый летчик на учете.
     Размышляя над своими неотложными делами, замполит вспомнил вдруг о том,
что  два механика из  технико-эксплуатационной  части  лежат  в  лазарете  с
обмороженными руками.  Надо и к ним  наведаться, узнать, как здоровье. И чем
дольше он думал, тем больше возникало всяких неотложных дел. Хоть разорвись.
     И он, склонившись к настольной лампе, начал набрасывать  план на  день.
Времени  явно  не хватало.  Многие  вопросы  пришлось  из плана  вычеркнуть,
перенести на следующий день или же перепоручить Донцову и Байрачному.
     Сменившись утром с дежурства, майор Горбунов прямо с аэродрома поехал в
лазарет. Солдат с обмороженными руками он застал в столовой. Хлопцы  --  это
были  рядовые  русский Терехин и  узбек Мухтаров  -- завтракали. С  Терехина
повязки  уже были сняты, и он поил чаем своего друга, руки которого были еще
забинтованы.
     --  Да  пей  же,  пей,  Мухтарчик!  --  ласково  приговаривал  Терехин,
поглаживая друга по черному ершику. -- Экой ты непослушный.
     Мухтарова смешили эти слова, он хохотал,  обливая чаем рубашку. Завидев
замполита, оба солдата смущенно поднялись с мест.
     -- Сидите, сидите, -- сказал замполит и обратился к Мухтарову:
     -- Ну, что у вас? Как самочувствие?
     -- Отличное, товарищ майор. Еще немного, и кожа заживет.
     -- А у вас? -- повернулся замполит к Терехину.
     -- У меня уже все в порядке, -- показал солдат на руки в красных пятнах
свежей кожи.
     -- Как же это вас, друзья, угораздило?
     -- Да пушку сняли с самолета и несли в мастерские. Руки в масле были --
рукавиц не  надели, -- пояснил  Терехин. -- Вот  оно  и прихватило морозцем.
Меня-то еще не так сильно, а вот Мухтарова дюже.
     --  И не дюже, зачем говоришь так майору? -- обиделся Мухтаров. -- Врач
сказал, что с меня тоже повязки снимут сегодня.
     Пожелав  солдатам быстрейшего  выздоровления,  майор  Горбунов пошел  к
выходу.  У двери он  задержался на минутку, наблюдая, как нежно ухаживает за
своим  больным  товарищем Терехин. Кажется, и не  ахти какое событие, а ведь
Мухтаров определенно  на всю  жизнь запомнит  своего русского однополчанина,
поившего  его  чаем в лазарете. Вот оно, проявление искренней дружбы народов
нашей страны!
     Из лазарета майор Горбунов направился к  командиру полка. Тот собирался
вылетать по какому-то срочному вызову в штаб дивизии. Разговор был коротким,
но  весьма щекотливым  и неприятным. Речь  шла о  поклепе  Гришина,  который
назвал его, замполита, медведем, слепо идущим на поводу у командира.
     -- Чепуха какая! -- брезгливо заметил замполит.
     -- Конечно, глупости.
     Но это  был яд, а каждый яд действует. Неприятно,  обидно как-то  стало
замполиту. Не разберутся  в  политотделе дивизии --  вот тебе и  подмоченная
репутация.  И призадумался он, придя домой, над своим положением  в полку, о
своих взаимоотношениях с командиром.  Все думал и  думал,  вместо того чтобы
спокойно отдыхать после ночного дежурства на аэродроме.
     Лежал и  перебирал в  памяти свои  дела и поступки, как  бы  со стороны
вглядываясь в полк, в его людей. Все как будто хорошо. Полк боевой.  Летчики
готовы драться с врагом как львы. Это  без всякого преувеличения и сомнения.
Авиационные специалисты проявляют  подлинный  трудовой  героизм. Чего ж  еще
желать? Почему Гришин бросает тень на командование?.. Поддубный...  Нет, для
него  все  равны  в  полку.  И  сам  он  --  боевой,  энергичный,  строгий и
справедливый. Иногда, правда,  горяч  чрезмерно... А Гришин?  Это  человек с
затхлым душком. Но  все  идет  к тому, что Поддубный  выветрит из  него этот
душок. Освежит. И все будет хорошо.
     Подремав  с  часок,  замполит  направился  в  казарму, где  должен  был
состояться семинар руководителей политических занятий.
     Во дворе на него неожиданно налетела Капитолина Никифоровна Жбанова  --
жена инженера. Свалилась буквально как снег на голову!
     --  Так  я  и  знала!  Так я и  знала! Как  летчикам -- так все,  а как
инженеру -- то наше дело сторона!
     Горбунов смотрел на  расшумевшуюся женщину, ничего  не  понимая. Откуда
она вдруг появилась и о чем кричит? Ведь о прибытии железнодорожного эшелона
не было известно.
     -- Но я вам покажу! Не будет  по-вашему! Не будет! Я до самого министра
доберусь! Я в Москву... Я не стану  ютиться  в коридоре. Нет,  нет и еще раз
нет! -- истерически кричала Жбанова, размахивая руками. В полосатой шубе, со
сбитым  на затылок мохнатым рыжим  платком,  она  смахивала  на  разъяренную
тигрицу.
     -- Вы меня  еще  не знаете! Если вы  летчик,  то  думаете,  что  только
летчики люди, а остальные -- это так себе... Вы.. Вы...
     Майор Горбунов терпеливо ожидал,  пока инженерша выдохнется и умолкнет.
Кое-что  уже прояснилось.  У штаба  стояла полковая  "Победа". Вероятно,  на
станцию прибыл  эшелон, машину сняли с  платформы, и шофер, очевидно, привез
ее, взяв с собой Капитолину Никифоровну.
     Но  почему  начальник эшелона  подполковник  Асинов не сообщил о  своем
прибытии телеграммой, Горбунов не понимал.
     Капитолина Никифоровна, нахватавшись холодного воздуха, зашлась кашлем.
     -- А  теперь  расскажите  толком,  что  случилось? --  спокойно спросил
замполит.
     -- Квартиру... -- кашель душил ее. -- Какую вы нам... дали квартиру?
     --  Понятно:  вам  не понравилась квартира. А эшелон  давно  прибыл?  И
почему не дали телеграммы?
     --  У меня...  У меня взрослая  дочь...  Вы  подумали об этом?  Нет, не
подумали!..
     Убедившись, что  от этой  женщины  толку не  добьешься, майор  Горбунов
поспешил в штаб,  где увидел у  машины шофера Челматкина. Тот рассказал, что
эшелон прибыл на станцию  назначения три часа назад. Собственно, это даже не
станция, а глухой  полустанок.  Телефонная связь с авиагородком испортилась.
Подполковник Асинов отстучал  телеграмму,  а где  она ходит, эта телеграмма,
никто  не знает. Чтобы напрасно не терять  времени,  он и прибыл  сюда своим
ходом. А жена старшего инженера села  в машину самочинно, боясь, чтобы ее не
обошли квартирой.
     -- Больных в эшелоне нет?
     -- Не слыхать будто.
     -- В вагонах тепло?
     -- Уж ушам жарко.
     Майор Гришин  пошел в штаб, чтобы связаться по телефону с  Рожновым, но
там на него снова насела Капитолина Никифоровна.
     -- Я в такую квартиру не пойду! Слышите? Не пойду!
     -- А какую бы вы хотели?
     -- Хо