те  такую картину:  что произойдет, если одному из
дуэлянтов померещится вдруг, что его  противник занес руку? Может прогреметь
выстрел,  даже  если просто  от испуга  дрогнет  рука  и невольно  нажмет на
спусковой крючок. Вот вам и война.
     Они помолчали.
     --  А  ведь мерещилось,  -- продолжал Поддубный. --  Был случай,  когда
американские  радары  приняли  летящих  гусей за  наши  самолеты? Был. А так
называемые "летающие блюдца"? А изображения на экранах локаторов Луны, столь
испугавшие  американцев? Они -- очевидно,  вы тоже читали об этом -- привели
уже к бою свои ракеты и бомбардировщики.  К счастью,  в тот момент вышла  из
строя связь со штабом, а не то на обоих полушариях клубились бы уже зловещие
грибовидные тучи...
     У Поддубного едва не сорвалось с языка: вот о чем следует помнить, сидя
за  столом боевого управления  КП.  Но полковник и без этого сообразил, куда
гнет его собеседник, и спросил с плохо скрытым раздражением:
     -- Вы, часом, не с политработы пришли в полк?
     -- Нет.  К  сожалению. Потому что  политработа в армии ого  какое дело!
Привить солдату умение обращаться с оружием -- это не бог  весть как сложно.
Куда сложнее привить чувство личной ответственности за судьбу Отчизны. А это
чувство  -- первооснова основ. Она как почва, питающая растение.  Собственно
говоря,  я  вообще  не  вижу   существенной  разницы   между  командиром   и
политработником. Каждый командир  должен  быть политработником  и, наоборот,
политработник -- командиром.  Вот у меня  сидит сейчас  на  старте замполит.
Между  прочим,  первоклассный летчик. И  секретарь  комсомольского  комитета
летчик,  хотя и  молодой,  малоопытный.  Я  считаю  так: кто  бы ни  был  по
должности воин, но ему прежде  всего следует  уметь стрелять  по врагу. Лишь
тогда  эта штатная полковая единица  чего-то  стоит.  И еще --  это уже  мое
личное  соображение --  я заменил бы в полках  всех  нелетающих  начальников
штабов летающими.
     --  Ну  да, это если бы  вы занимали  должность  министра,  -- начштаба
бесцеремонно поднялся с места, давая понять, что аудиенция окончена.
     Сам он не был ни летчиком, ни штурманом, ни инженером, ни общевойсковым
командиром.  Его  вынесла  наверх  волна  войны.   Однако   на  его  мундире
красовалась "птица" не то летчика, не то штурмана -- трудно угадать, так как
только одно крыло этой "птицы" выглядывало из-под лацкана тужурки...
     С  разрешения  полковника   Поддубный  просмотрел  кальки,  на  которые
нанесены  были  планшетистами  маршруты  полетов  самолетов  --  нарушителей
границы.  Анализ  показал:  экипажи   этих  самолетов  неплохо  знали  места
базирования  наших  истребителей,   держались  на  приличном   отдалении  от
аэродромов.  Последнее  нарушение  границы  произошло  в   районе  аэродрома
Холодный Перевал. Очевидно, это была какая-то специальная разведка.
     Поддубный связался по телефону с майором Дроздовым и, убедившись в том,
что  на  аэродроме  все благополучно, пошел  в комнату отдыха. Сняв  с  себя
куртку, прилег на первую попавшую кровать и глубоко задумался.
     ...Начштаба дивизии --  не  фигура. Это ясно. Противоречит сам себе: не
верит  в  возможность возникновения войны  и в  то же время дрожит на боевом
посту как осиновый лист. Не верит в успех перехвата и в то же время служит в
авиации! Дрожит за собственную шкуру, боится испортить карьеру...
     Поддубный мог снисходительно относиться  к неучу -- его можно  научить.
Мог мириться  с недисциплинированным  -- его можно  перевоспитать. Мог  даже
терпеть  некоторое  время  и  в  определенной обстановке  труса --  его тоже
возможно перевоспитать, закалить -- не все  же рождаются готовыми героями. А
карьериста  он ненавидел  всеми  фибрами  души. Для  карьериста  нет  ничего
святого.  Он  печется лишь о себе, карабкается вверх, подобно жулику, черным
ходом. Он трутень, тунеядец, подлец. Он только там герой, где не  приходится
рисковать собственной жизнью.
     Карьерист -- родной брат  подхалима. Не случайно  ведь,  когда  генерал
Ракитский  собирался  улетать,  полковник  Вознесенский  с  неуклюже скрытым
лицемерием пытался уговорить  его отложить свой  вылет до утра.  Дал  понять
генералу,  как, дескать, он, начштаба дивизии, печется и беспокоится о своем
начальстве. И вероятно,  искренне был удивлен  тем, что генерал, который мог
бы  преспокойно  сидеть в кабинете, улетел ночью... Непонятен был  этот риск
начальнику штаба.
     Да, Вознесенский не  фигура. И также не  случайно, должно быть, что  во
время его  дежурства  нарушители границы  безнаказанно возвращались на  свою
базу.  Что  ж, он, Поддубный, приглядится к полковнику Вознесенскому, и если
тот  действительно  уселся  не  в  свои  сани,  то поможет ему  пересесть  в
другие...   Можно  будет,  например,  выступить  на  партийной  конференции.
Критикуй  и  выкладывай  свои  соображения  без  оглядки  на ранги. Разумное
решение принял октябрьский Пленум. Что и говорить! Мудрое решение...
     Долго  еще   размышлял   Поддубный   под   однообразный  гул  вытяжного
вентилятора. Не заметил, как оборвалась нить мысли, как им овладел сон.
     ...Стены  подземелья слегка дрожали. Вибрировала  кровать. Над  головой
что-то  шумело,  будто ливень разразился над тайгой. Это  вращалась  антенна
радиолокатора и действовала вся многочисленная аппаратура, которой до отказа
начинено подземелье КП.
     Проснувшись,   Поддубный  сразу  сообразил:  в  воздухе  --  нарушитель
границы, а может быть, и не один...
     В  коридорах  пусто.  Офицеры  и солдаты  --  на  своих  боевых постах.
Осуществляется наведение. Напряженная  тишина в комнате боевого  управления.
Люди работают молча, сосредоточенно.
     Планшетисты прокладывают маршруты, штурманы производят расчеты, вертя в
руках штурманские принадлежности.
     Полковник Вознесенский  стоит, опершись на  стол, и не отрывает взгляда
от вертикального планшета, по которому  ползут из-под руки  планшетиста  две
линии:  черная  --  маршрут  полета  цели  и  красная  --   маршрут   полета
истребителя-перехватчика.
     Поддубный  переводит   взгляд   на   доску  характеристики   воздушного
противника. Цель  одиночная. Высота  -- 11.700.  Скорость  -- 900.  Позывной
летчика-перехватчика --  "615". Это -- майор Дроздов.  "Вот уж действительно
-- с корабля на бал", -- невольно подумал Поддубный.
     Увидев командира полка, полковник Вознесенский нетерпеливо махнул рукой
на дверь -- выйдите, мол, не мешайте.
     Это обидело Поддубного. Он подумал:  "Почему я должен  выйти?  Разве  я
кому-нибудь мешаю? Разве я посторонний здесь человек?"
     Но таков  был приказ начальника,  которому  в  эту ночь подчинялись все
солдаты  и  офицеры  дивизии,  где  б  они  ни находились -- на земле или  в
воздухе,  и  Поддубному  не  оставалось  ничего другого,  как  безоговорочно
подчиниться.
     На КП имелась комната-кабина  дублирующего индикатора кругового обзора.
Тут тренировались молодые операторы, собирались техники,  механики, водители
автомашин  -- все,  кто  имел доступ на КП.  Вошел  в  эту  комнату-кабину и
Поддубный.  Он поднялся на цыпочки и через головы людей начал  наблюдать  за
искристым валком развертки.  Зная  приблизительно,  в  каком  секторе  летел
нарушитель   границы,  он  быстро  засек  на  экране  обе  белые  точки   --
бомбардировщика и истребителя.
     -- Разворот правый -- девяносто, -- передал штурман-оператор.
     -- Вас понял, -- долетел из громкоговорителя голос майора Дроздова.
     Прошла развертка, и одна точка перескочила на экране вправо.
     -- Увеличить скорость!
     -- Понял, -- снова донеслось из эфира.
     И вот уже перехватчик на догоне.
     -- Впереди -- тридцать! -- выдал данные штурман-оператор.
     -- Понял.
     Еще  какое-то  мгновение,  и  Дроздов  передаст  сообщение  о  захвате:
самолетная  радиолокационная  станция  перейдет  на  режим  прицеливания,  и
нарушитель  границы  наверняка будет сбит.  Дроздов не промахнется! Неплохое
начало для полка!
     Но совершенно неожиданно послышался голос полковника Вознесенского:
     -- Атаку прекратить. Разворот сто восемьдесят!
     Вокруг зашумели: послышались недоумевающие голоса:
     -- Почему прекратить?
     -- Что произошло?
     -- Эх!..
     Поддубный  до боли  закусил  губу.  Он решительно  ничего  не  понимал.
Выпустить нарушителя границы  почти из рук  истребителя -- это преступление!
Это черт знает что такое!
     Майор Дроздов вышел  из  атаки левым разворотом  и получил  приказ идти
курсом на свой аэродром.
     Кто-то высказал предположение, что  в  воздухе якобы  не чужой,  а свой
бомбардировщик,  оператор,  мол,   обознался.   Кто-то   упомянул   генерала
Ракитского -- не он ли это летел?..
     Чепуха!  Самолет  пришел  из-за границы  --  это видно  на планшете. Но
почему же полковник Вознесенский завернул перехватчика?
     Несмотря  на  то,  что Поддубного  один раз уже  выставили  из  комнаты
боевого  управления, он снова вошел туда. Посмотрел  на  планшет  и невольно
стиснул зубы.
     Черная   линия  ползла  по   направлению  к  островам,  где  находилась
американская военно-воздушная база.
     Полковник Вознесенский, откинувшись на  спинку кресла,  протирал стекла
очков. Поддубный попросил разрешения обратиться к нему.
     -- Ну, ну? -- сказал  начштаба  после многозначительной паузы и оседлал
свой нос очками.
     -- Мне непонятно, почему вы завернули перехватчик? Я обязан знать, ведь
это мой летчик.
     -- Посмотрите, -- полковник лаконично указал на планшет.
     -- Я вижу: нарушитель границы пошел на свою базу.
     -- И только?
     -- А что еще?
     Полковник не спеша вышел  из-за стола, повел тупым  концом карандаша по
планшету:
     --  Дело  в  следующем,  --  принялся  объяснять  он.  --   Истребитель
приблизился к бомбардировщику в тот  момент, когда тот уже начал удирать. До
границы оставалось...  сколько здесь?  Ну, двадцать, от силы  двадцать  пять
километров. Таким образом, сбитый самолет определенно упал бы в  нейтральные
воды. Вот и попробуйте доказать, что мы сбили его над своей территорией. Нас
обвинили  бы  в  агрессивных действиях, а  это было бы отнюдь  не  на пользу
миролюбивой политике.
     -- А перед кем мы должны отчитываться в своих действиях у себя дома? --
спросил Поддубный, с трудом сдерживая накипевшее возмущение. -- И что нам до
того, куда упадет сбитый самолет?
     -- То есть как же это?
     --  Да  очень  просто!  Есть приказ сбивать -- бей. Получат по морде, в
другой раз не повадно будет...
     Начштаба выпрямился и принял официальный тон:
     -- Я попросил  бы вас, подполковник,  оставить свой жаргон при себе. Вы
не на улице и не на базаре.
     -- Но ведь и этот стол, -- Поддубный указал на стол боевого управления,
-- поставлен здесь не для дипломата, а для солдата!
     -- Вы что, учить меня  пришли? -- Полковник побледнел. -- Я  сегодня же
доложу о вашем бестактном поведении и буду требовать, чтобы вас наказали.
     --  Благодарю за откровенность  и прошу прощения, товарищ  полковник. Я
действительно порой бываю грубым. Каюсь, но ничего не могу с собой поделать.
Понимаю: в таком тоне  не  разговаривают. Очевидно, комдив взыщет с меня,  и
это будет справедливо. Но позвольте и мне сказать вам правду в глаза. Можно?
Ведь  вы решительно ничего  не потеряете от этого. Наоборот, лучше  поймете,
что за птица залетела к вам в дивизию.  Посторонние не слышат, --  Поддубный
огляделся вокруг, -- мы одни.
     Слова эти заинтриговали полковник. Подумав, он сказал:
     -- Ну-ну, выкладывайте!
     -- Разрешаете?
     -- Давайте, давайте!
     --  За время  существования Советской  власти  на  нас дважды  нападали
иноземцы, если не принимать во внимание  мелкие инциденты. И каждый раз враг
считал нас  слабыми, иначе не  решился бы  развязать войну.  Свою  силу  нам
приходилось доказывать на полях ожесточенных битв. И вот вы снова дали повод
американской военщине считать, что наша противовоздушная оборона, по крайней
мере в данном районе, дырява как решето, а наши летчики-истребители ни черта
не  стоят вообще. А знаете ли вы,  кто такой  майор Дроздов?  Он,  простите,
черта  догонит  и  общиплет  в воздухе. Я даже  представить  не могу лучшего
летчика!  А  вы  завернули  его. Поэтому  я, как командир полка, буду в свою
очередь , товарищ полковник, добиваться, чтобы вам не  доверяли стол боевого
управления. Разрешите мне быть свободным?
     Полковник весь побагровел.
     -- Вы... Да как вы смеете?!
     -- Я возмущен! -- почти крикнул Поддубный.
     Трудно сказать, чем бы  окончилась эта перепалка, если бы  в подземелье
КП внезапно  не вошел комдив Шувалов.  Он  выслушал  соображения и претензии
обоих  подчиненных,  решения начштаба  о  прекращении  атаки не  одобрил, на
Поддубного взыскания не наложил.
     Стали   сообща   анализировать   процесс  наведения.   Выяснилось,  что
истребитель подняли с аэродрома с опозданием, цель дважды "проваливалась" --
штурман-оператор  терял  ее  на  экране  радиолокатора.  Поддубный  свежим и
опытным  глазом  сразу   обнаружил  существенный  недостаток  в  организации
радиолокационного наведения. Командные пункты  дивизии и полка располагались
на большом расстоянии от рубежей  перехвата. Отсюда "провалы" и значительные
осложнения. А между полком  и дивизией лежал выдвинутый далеко в море остров
Туманный.
     -- Вот бы где оборудовать, скажем, пункт наведения, а?
     --  У  меня на  него  давно руки чешутся...  -- заметил  комдив.  --  К
сожалению, там засел Жук.
     -- Какой жук? -- не понял Поддубный.
     --  Полковник,  командир  бомбардировочного  полка.  Он  оборудовал  не
острове для себя полигон и бросает бомбы.
     -- Так согнать его, этого Жука!
     --  Не так легко, -- сказал комдив. -- Пробовал выкуривать -- ничего не
вышло.  Как черт в грешную  душу вцепился Жук в остров.  Не далее  как вчера
беседовал я  по этому вопросу с генералом Ракитским. Обещал поставить вопрос
перед  главнокомандующим. Посмотрим, может быть, и удастся выкурить. Но  как
теперь добраться до острова? Он ведь лежит по ту сторону границы замерзания.
Чтобы  перевезти  локатор  и  радиостанцию,  надо  ждать лето  или просить у
моряков ледокол.
     -- Да, дело сложное, -- согласился Поддубный, посмотрев на карту.
     -- Вот именно.

     Подполковник Поддубный вылетел к себе на аэродром, когда мутный рассвет
едва  забрезжил.  С  востока  наползали густые  облака,  предвещая  перемену
погоды. Это  плохо. Поднимется метель -- тяжело будет выполнять регламентные
работы на самолетах в открытом поле.
     Монотонно гудел  мотор, навевая сладкий предутренний сон, и  чуть ли не
впервые за свою  службу  в авиации Поддубный, будучи пассажиром,  задремал в
кабине.
     Он дремал, опустив голову на грудь, и не заметил, как самолет перевалил
через горный кряж. Интуицией летчика  уловил разворот.  Пилот уже заходил на
посадку.
     На старте, возле  дежурных  самолетов,  маячила  высокая  фигура майора
Дроздова. Ему,  по  всей вероятности,  не  терпелось узнать,  что  произошло
прошедшей ночью, почему ему не разрешили атаковать нарушителя границы?
     И  действительно, не успел Поддубный вылезти из кабины, Дроздов засыпал
его вопросами.
     -- Потерпите, Степан Михайлович, потом  расскажу, -- ответил Поддубный.
-- Телеграмма о прибытии Ли-2 пришла?
     -- Так точно! Прибудут в половине десятого.
     -- Отлично.
     Созвав руководящих офицеров полка, Поддубный поставил задачи на день:
     --  После  посадки  Ли-2 --  завтрак, а после завтрака  всех инженеров,
техников,  младших  авиационных  специалистов  --  на  регламентные  работы.
Летчики  облетают на  Ли-2  район полетов, после  чего тоже отправляются  на
регламентные работы,  за исключением тех, кто дежурит днем и должен дежурить
ночью. Инженер-подполковнику Жбанову  явиться ко мне с рапортом об окончании
регламентных работ в двадцать ноль-ноль. У меня все. Вопросы будут?
     Жбанов  только  руками  развел  --  вот   так  новость!  Один  день  на
регламентные работы. Разве командиру полка неизвестно, что есть самолеты, на
которых полагается выполнять многочасовые регламентные работы? И ТЭЧ  еще не
развернута как следует, и заявка  на запасные части и расходные материалы не
составлена и на базу не послана. Да и люди ведь не привыкли к таким морозам.
"О нет, рапорта в двадцать ноль-ноль не будет".
     Но это он только так подумал, а возразить не решился.
     Потому что  знал  своего  командира.  Знал и  то,  что  при  правильной
организации работы можно выполнить сполна и в срок.

Глава третья
     Боль  в плече  унялась,  но колено  за ночь распухло  и посинело.  Чуть
ступишь на ногу -- колет  так, будто  под чашечкой  заноза застряла. Заметит
врач или  кто-нибудь  из  начальства,  что он, Телюков,  прихрамывает,  -- к
боевому дежурству не допустят.
     И он принялся врачевать себя всеми способами, которые только  приходили
в  голову.  Растирал  горевшее  колено снегом, растирал  и  водкой, выпросив
стопку у соседки, --  никакого облегчения. Тогда, примостившись возле печки,
он  начал  прогревать  опухшее колено горячим  воздухом.  Посидит,  погреет,
пройдется по комнате и снова сядет, закатив штанину.
     И понесла же его нелегкая вслед за официанткой! Вот дурак, так дурак!
     Но  Нина, как  на  грех,  не  выходила  из головы. Красивая девушка  --
смелая, бедовая!
     И только он подумал о ней, как в дверь постучали.
     -- Войдите!
     В комнату вошла Нина  с кастрюлями и  тарелками на подносе. Смутившись,
она остановилась у порога, перевела дыхание:
     -- Заведующий столовой прислал... Я рассказала ему о  вчерашнем случае,
вот он и прислал. А вы вчера не ужинали и сегодня не завтракали.
     Телюков в свою очередь растерялся и смутился при  виде девушки и, чтобы
скрыть свое смущение, сказал, напустив на себя развязный тон:
     --  Ваш  заведующий,   Ниночка,   видимо,   добродушный   человек,   но
недальновидный.  Посылать такую девушку к закоренелому холостяку  -- это все
равно что впустить цыпленка в лисью нору.
     -- Вы что ж, съедите меня? -- засмеялась Нина.
     --  Нет,  я  съем то,  что  вы принесли.  Но знаете  что? Я определенно
начинаю в  вас влюбляться.  Скажите, между  прочим,  где  вы  научились  так
здорово на лыжах ходить?
     -- Дома. Но, между прочим, разве влюбленные так разговаривают?
     -- А как?
     -- Становятся  на  колени,  --  шутила  девушка,  расставляя  на  столе
тарелки.
     -- Э, нет! Во-первых, у меня синяк на колене. Во-вторых, вы неправильно
поняли меня,  Нина. Пока что я пребываю,  так сказать, в начальной стадии. А
на колени становятся уже влюбленные по уши.
     -- А в-третьих? -- Девушка выжидательно улыбнулась.
     -- По-моему, я сказал все.
     -- Не кривите душой, капитан.
     -- А что еще?
     -- Сказать?
     -- Скажите.
     --  А  то, что  перед официанткой вы на колени  не  встанете. Ни в этой
стадии, ни в какой другой. Скажете -- неправда?
     Телюков  покраснел,  почесал  за ухом -- вот так отбрила! И продолжал в
прежнем  тоне, высказывая совершенно  не свойственные ему  взгляды, лишь  бы
скрыть свое смущение и казаться бывалым малым:
     -- Прежде всего, Ниночка, меня в человеке привлекает его внешний облик,
фигура, лицо. Чем эта фигура совершеннее  -- тем более привлекательна, и тем
человек ближе стоит к современности и дальше  от  своих предков  -- обезьян.
Видите ли, я преклоняюсь перед гармонией человеческого тела. Вам приходилось
видеть античные статуи богинь, ну, скажем, Венеры? Так знайте:  их создавали
разум,  воображение,  гений  великих художников  и ваятелей. Да, да,  именно
воображение и  гений. Ведь  ни один художник не видел,  да и  не мог видеть,
никакой   богини.  И  в  этом   отношении   художники  античного  мира  были
мечтателями-реалистами.  Они  не делали копий,  заглядывали  далеко  вперед,
предвидя