ый раз  назначать помощника  руководителя полетов на дальнем
приводе, особенно при ночных полетах, и иметь там постоянную радиостанцию.
     --  Я и  сам убедился, что  это стоящая идея. Не знаю,  как она в такой
ответственный момент пришла на ум...
     --  О, у  тебя  голова на  плечах,  Иван  Васильевич!  --  вырвалось  у
Дроздова.
     -- Будет тебе!
     -- Ей-богу.  Ты  мне  верь  как  другу. Кстати, поехали  ко  мне.  Вера
Иосифовна приготовила нам ванну. Согласен?
     -- Согласен.

     Черная буря неистовствовала, стонала и завывала на все лады.
     Вера Иосифовна  затворила  ставни и  завесила окна  мокрыми простынями,
чтобы в комнату не проникала пыль. Включив свет и вентиляторы, она принялась
дошивать  Поддубному белый  китель.  Портного  в гарнизоне не  было,  и  она
вызвалась сшить китель.
     -- Ты уж, Верочка, постарайся, -- просил жену майор.
     -- Попытаюсь. Что-нибудь да получится.
     Жила  семья  Дроздовых  в  мире  и согласии.  Вера Иосифовна --  солдат
периода  войны, авиационный оружейник по специальности -- стала верной женой
летчика, самолет которого обслуживала на фронте. На фронте они и поженились.
В один из нелетных дней  отпраздновали свадьбу всем полком; Семен  Петрович,
тогда еще подполковник, был посаженым отцом. Свадьба прошла по всем правилам
--   за  столом  произносились  тосты,  гости  кричали  "горько",  смущенные
молодожены покорно целовались.
     Находились скептики, которые  не верили, что создается крепкая, дружная
семья. "Поживут немного, да и разойдутся", --  утверждали  они.  Но летчик и
оружейница-солдат зажили дружно,  хорошо, крепко полюбив друг друга. Правда,
иной раз не обходилось и без ссор и споров -- в семье всякое бывает. Нет-нет
да и  теперь  поругаются.  Большей частью по  вине Веры Иосифовны. Портил ее
один недостаток: любила позлословить с соседками. Разведет  сплетни, Дроздов
узнает и отругает ее. Выплачется Вера Иосифовна, притихнет на время, а потом
снова за свое.
     Последний  неприятный разговор  произошел  между  супругами  по  поводу
Поддубного.
     -- Говорят, что Иван Васильевич повадился к Жбановой.
     -- Говорят... А ты и уши развесила?
     -- Что ж прикажешь -- заложить их ватой?
     -- По крайней мере, язык держать за зубами.
     Вера Иосифовна вела свое:
     -- Чудак Иван Васильевич, не знает, что дочь полковника любит его.
     -- Да ты-то откуда об этом знаешь? -- искренне удивился Дроздов.
     -- Знаю!
     -- Ой, Вера, когда ты перестанешь разводить сплетни?
     --  А  я и не думаю их разводить. Просто считаю, что  Лиля как раз  ему
пара.
     -- Не вмешивайся, Вера, не в свое дело!
     Вера  Иосифовна знала, что ее муж  вылетел сегодня, но  не сомневалась,
что  его посадили  где-нибудь  на  другом  аэродроме.  Утихомирится  буря, и
летчики прилетят. Так бывало не раз.
     Вовка -- семилетний сынишка Дроздовых -- такой  же худощавый, как отец,
с непокорным  вихорком на крутом  лбу, устроился  на полу и оклеивал бумагой
каркас самолета,  который  смастерил ему  отец.  Работа  захватила мальчика.
Вовка  родился и рос в авиационном городке. Мальчик  был твердо убежден, что
каждый человек, если  он  так же смел, как  его папа,  должен летать,  и он,
Вовка, тоже,  конечно, будет летать. Ему, собственно, не привыкать -- он уже
дважды летал к  бабушке в гости. Не на настоящем,  не  на  реактивном,  а на
пассажирском, винтомоторном самолете, но все же летал и тучи видел близко --
рукой подать.  И вовсе не страшно. Некоторых пассажиров  в самолете тошнило,
даже маме было плохо, а Вовка -- вдвоем с папой -- держались героями.
     Хлестал  в  ставни песок,  гудели вентиляторы,  мерно  стучала  швейная
машинка.  И  вдруг  в  эти  звуки вплелся еще  какой-то гул. Вера  Иосифовна
прислушалась.  Гул нарастал. Так и  есть  -- самолеты...  Неужели Степан  со
своими летчиками?
     Вера Иосифовна накинула  на плечи плащ, надела очки-консервы и вышла на
крыльцо.  В  лицо ударил  колючий песок.  Самолеты гудели  над аэродромом --
видимо, не могли приземлиться...
     Веру  Иосифовну  охватил  страх.  Сбежав  с  крыльца, она  помчалась  к
коттеджу полковника,  чтобы  позвонить  по домашнему телефону  на  аэродром.
Вернулась минут через десять, узнав, что самолеты благополучно приземлились.
     Вовки на прежнем месте не оказалось.
     -- Вовка, где ты?
     Она заглянула под кровать, в ванну.
     -- Где ты, Вова?
     Молчание.
     Вера Иосифовна выбежала на крыльцо:
     -- Во-ва! Во-о-ва!
     Порывистый ветер подхватывал слова и как бы глушил их.
     -- Во-ва! -- в отчаянии закричала вконец испуганная женщина.
     Вовка, оказывается, решил  испытать свой самолет. Он  вышел из  дому  и
запустил его,  а  буря закрутила, завертела и понесла.  Мальчик  побежал  за
самолетом,  прикрывая глаза  руками,  ничего  не видя,  ничего не соображая.
Вскоре он  очутился на берегу высохшей речки. Ветер свалил  с  ног,  покатил
вниз. Мальчик с трудом поднялся и тут же упал снова.
     Кто знает, чем бы  окончилась эта  история, если бы на ребенка случайно
не наткнулся лейтенант Байрачный. Увидя мальчика, он подхватил его на руки.
     -- Ты чей будешь и как сюда попал?
     -- Самолет, -- хныкал Вовка.
     -- Какой самолет? Домой надо, а то пропадешь...
     Вовка свое:
     -- Самолет, где мой самолет?
     -- Ну, брат, шалишь! Я тебя уже не выпущу.
     --  Где самолет?  -- отчаянно  заревел Вовка,  яростно сопротивляясь  и
норовя укусить в руку непрошеного спасителя.
     -- Ишь, бедовый какой! Вот я матери расскажу...
     -- Где самолет? -- ревел Вовка, выплевывая песок.
     Байрачный принес упиравшегося мальчишку домой. Вера Иосифовна нашлепала
сына и повернула заплаканное лицо к Байрачному.
     --  Спасибо вам,  лейтенант,  большое спасибо! Вот разбойник! Не успела
отвернуться, как он  выскочил  во двор. Так бы и  замело его песком, не будь
вас... Спасибо!
     Байрачный, передав матери сына, пошел своей дорогой.
     Наконец приехали Дроздов и Поддубный. Вера Иосифовна в это время купала
все еще хныкающего сына.
     -- Упустил свой самолет и погнался за ним, -- рассказывала она мужу. --
Счастье,  что его  обнаружил лейтенант  Байрачный  и  принес  домой. Так он,
Вовка, чуть руки ему не искусал. Вот разбойник!
     Майор Дроздов нежно любил сына, гордился им.
     -- Если так,  Вова, -- сказал он,  -- значит, никогда больше я не  буду
мастерить тебе самолеты.
     -- Я и сам смастерю, -- буркнул мальчик, косо поглядывая из ванны.
     -- Не сумеешь!
     -- А вот и сумею!
     -- Приготовь, Вера, и для нас  ванну,  -- обратился  Дроздов к жене. --
Вся голова в песке, и в ушах полно, и на зубах трещит...
     -- Я сейчас, -- ответила Вера Иосифовна и вышла из комнаты.
     Пока  мужчины  мылись, она вшила  рукава. Оставалось прострочить их,  и
китель готов.
     -- А ну-ка, идите сюда, Иван Васильевич, примерим, посмотрим, что у нас
получилось, -- окликнула его Вера Иосифовна.
     Поддубный осторожно, чтобы не разорвать  швы,  надел  китель.  Подвигал
плечами, прошелся по комнате.
     -- По-моему, хорошо, Вера Иосифовна. Придется, видно, покупать духи!
     -- Уж я так старалась, так старалась. Вот только не знаю, к радости или
к печали сшила я вам китель. Она и без того пропадает...
     -- О чем вы, Вера Иосифовна?
     -- Не  о  чем,  а о  ком.  Да вы  будто не знаете?  Вот  какой.  А  ну,
застегните воротник.
     -- Я не знаю.
     -- Сказать?
     -- Скажите.
     Вера Иосифовна с  опаской посмотрела на дверь в соседнюю комнату -- как
бы не услышал муж. Но тот был занят сыном.
     -- Про Лилю я, Иван Васильевич. Очень она хорошая девушка.
     -- Ого! Оказывается, обо мне уже слушок пошел... Ну, ну, я вас слушаю.
     Вера Иосифовна сделала вид, что рассердилась, нахмурила брови.
     -- Не слушок, а разговоры...
     -- В общем -- перемывают косточки.
     -- Нет, Иван Васильевич...  Я серьезно.  Скажите прямо, по-дружески: до
каких  пор  будете  холостяком  ходить?  Я  от  души  посоветовала  бы   вам
приглядеться к Лиле. Ее здесь  все любят.  Она чудесная девушка  и на поре к
тому же...
     -- Вы что... по ее поручению?
     --  Да что вы,  Иван  Васильевич! --  спохватилась хозяйка  дома. -- Да
разве такая, как она, позволит себе?.. Что  вы такое говорите... Она девушка
скромная, совестливая...
     -- Откуда же вы знаете, что Лиля... согласилась бы...
     -- Чудак вы, как я на вас погляжу! Любовь не шило, в мешке не утаишь...
Скрывай, прячь, а она в каждом слове, в каждом жесте проскальзывает...
     -- Один раз я поверил... Да вот...
     -- Боитесь?
     -- Пожалуй.
     -- Испугались, что она дочь командира полка?
     -- Откажет -- сраму на весь полк не оберешься...
     -- Не откажет! -- уверенно сказала Вера Иосифовна. -- Если вы согласны,
я поговорю с ней, ну?
     -- Нет, не согласен. Спасибо вам, но зачем это? У нее уже есть...
     В дверях показался майор Дроздов. Остановился, головой подпирая косяк.
     -- Что-то больно долго вы меряете китель, Иван Васильевич, а?
     Вера Иосифовна поспешно переменила тему разговора:
     -- Сейчас  я пристрочу рукава и можете забирать. Правда хорошо,  Степа?
-- повернулась она к мужу.
     -- Отлично, Верочка! Ты у меня молодчина!
     В  холодильнике была припасена Дроздовым бутылка шампанского. Он хранил
ее на случай встречи с дорогим гостем. Но разве для  него  существует теперь
кто-нибудь  дороже  Поддубного?  Да  и день-то  какой!  Вон  куда махнули  с
эскадрильей -- за Каспий! А тут буран начался...  Как никак, а поволноваться
пришлось  изрядно.  Случись  неприятность, Гришин снова  потянул  бы  Семена
Петровича... Тогда уж не вырваться полку из прорыва.
     Дроздов достал заиндевевшую бутылку с серебряным горлышком, похлопал по
ней ладонью:
     -- Освежимся?
     -- Можно.
     Офицеры сели за стол. Дроздов достал из буфета бокалы,  плитку шоколада
и начал раскупоривать бутылку.  Как раз в тот момент, когда вырвалась пробка
и раздался хлопок, вошел замполит Горбунов. Сдвинув на лоб очки, он сказал:
     --  А  я   стучу,  стучу  и  удивляюсь,  что  мне  никто  не  отвечает.
Оказывается, обитатели дома сего заняты важным делом...
     Дроздов  торопливо,  чтобы не  пролилось  шампанское, наполнил один,  а
затем и второй бокал.
     -- Так, так, --  затоптался у порога замполит, чувствуя, что пришел  не
вовремя.
     Дроздов протянул ему свой бокал:
     -- Прошу, Андрей Федорович! Сегодня с Кавказа привез бутылочку.
     -- Да ну? -- удивился замполит не веря.
     -- Да... С вершины Казбека снял...
     -- А может,  орел в кабину  подбросил? --  ответил  Горбунов  шуткой на
шутку.
     Дроздов достал третий бокал. Офицеры выпили и закусили шоколадом.
     -- А я к вам, Степан Михайлович, по делу, -- сказал замполит. -- Только
что  звонили  из  редакции  газеты  и  просили,  чтобы  вы подробно  описали
подготовку к полету и сам полет.
     Дроздов поглядел на пустую бутылку:
     -- Жаль, что нет другой. Маловато.
     -- Хорошего понемногу, --  заметил  Поддубный. -- Вы  лучше садитесь за
статью, Степан Михайлович!
     --  Я? За статью? Да какой из меня писатель? Нет  уж, избавьте! Я лучше
слетаю еще десять раз в любую пургу, чем потешать редакторов и читателей.
     -- Зачем же потешать? Напишите о своем опыте, -- настаивал замполит.
     Дроздов втянул голову в плечи и расхохотался.
     -- В том-то и дело,  что я  уже  этим занимался. Это было в первые годы
войны. Служил я тогда в  полку У-2, то есть, по теперешнему названию,  По-2.
На одном  самолете во время  бомбометания зависла бомба. Видя, что гостинец,
приготовленный  гитлеровцам,  не  сбросился,  штурман  вылез  из  кабины  и,
придерживаясь руками  за  ленты-расчалки, пошел по плоскости и  сапогом сбил
бомбу с держателей. Я в то время активно военкорничал, был молод, энергичен.
Взял, да и написал в армейскую газету о героическом поступке штурмана.  Ведь
подвиг-то действительно был героический! И поместили мою  заметку  на  самом
видном  месте, на первой  странице. Да только  вкралась  досадная  опечатка.
Вместо ленты-расчалки появилось в  газете  "ленты-вращалки".  Звучало это со
страниц   газеты  примерно   так:   "Штурман   такой-то  взялся  руками   за
ленты-вращалки..." Боже  ты  мой!  -- схватился  Дроздов  обеими  руками  за
голову. -- Как прочли об этих вращалках,  так весь полк и схватился за  бока
от  смеха. А подпись-то под заметкой моя!  "Эй, Дроздов,  а  ну-ка покажи на
самолете ленты-вращалки!" -- подтрунивали товарищи. А штурман -- тот бедняга
чуть  не плачет:  "Эх, лучше бы ты,  товарищ Дроздов, вовсе не  брался не за
свое дело, -- сокрушался он. --  Ну  кто теперь поверит, что я действительно
вылезал на  плоскость,  да еще над войсками противника?" Долго, очень  долго
потешались над моей злополучной  заметкой. С тех пор мне как  по рукам дали.
Кроме писем домой да служебной документации, ничего не пишу.
     Слушая Дроздова, замполит и Поддубный вволю насмеялись.
     --  Ну  ничего, --  сказал  замполит,  успокаивая  Дроздова.  -- Ошибки
бывают. А вы все же напишите статью.
     -- Конечно, пиши, Степан Михайлович, -- настаивал Поддубный.
     После долгих уговоров Дроздов все же согласился и начал  рассказывать о
сегодняшнем полете.
     -- Все обошлось хорошо, Телюков только дурачился. Наказать его еще, что
ли?  Понимаете, переключился на  канал  перехватчиков  и кричит:  "Я  бы вам
показал, где в Каспийском море раки зимуют!"
     Замполит вздохнул:
     -- Наказать  подчиненного --  штука  нехитрая, Степан Михайлович.  Куда
сложнее  добиться того, чтобы некого и  не за что было наказывать. Вот о чем
мы,  начальники,  должны  заботиться.  Поговорите  с  Телюковым  по   душам,
пристыдите  его при  всех летчиках на  разборе  полетов. Кстати, и  в статье
обязательно упомяните о нем, как о  нарушителе дисциплины в воздухе. Дойдет,
уверяю  вас! Из газеты  все летчики соединения  узнают, кто именно болтал по
радио и задирался.
     -- Упомяну, обязательно  упомяну. Да  еще приписку сделаю для редакции,
чтобы не вздумали вычеркивать его имени.
     Проводив гостей, Дроздов сел за статью.
     "Вот тебе и раз, -- подумал Поддубный,  возвращаясь  домой и  вспоминая
свой  разговор  с  Верой Иосифовной. --  Никому  и намеком не  выразил  свои
чувства к Лиле, а в гарнизоне уже все известно. Эта новость может докатиться
до Семена Петровича, до Телюкова... Фу, как нехорошо..."

Глава восьмая
     Песчаная буря -- эта непрошеная, злая  и суровая  гостья пустыни, вновь
принесла  жителям Кизыл-Калынского  гарнизона уйму забот и хлопот.  В каждом
коттедже семьи занялись уборкой.
     Целый день трудилась Лиля -- выколачивала ковры и дорожки, протирала от
пыли мебель, мыла  окна и  полы. А вечером взяла лопату и  начала разгребать
песчаный  сугроб,   образовавшийся   у  палисадника.  Потом  она  расчистила
оросительные лунки и канавки, полила деревья.
     Управившись   со  всеми  этими  работами,  девушка  вошла   в  душевую,
оборудованную за коттеджем,  разделась,  отвернула вентиль. Нагретая за день
вода брызнула на голые плечи, потекла по спине, по ногам.
     Выкупавшись и  переодевшись, Лиля приготовила для больной матери  кофе,
сама выпила стакан и, ощутив усталость, сразу же отправилась на веранду, где
обычно спала на раскладушке у открытого окна.
     Но  в этот  вечер она  никак не могла уснуть. Ее не оставляла  тревога.
Сообщение  Лизы  Жбановой о  том,  что  Телюков якобы  умышленно стрелял  по
самолету  Поддубного, оставило горький  осадок.  В  минувшую ночь,  когда за
окном  завывала  и   бесновалась  буря,  Лиля  видела   во  сне  Поддубного,
спасавшегося на парашюте. Проснувшись, она  прошептала: "Да, Телюков стрелял
умышленно".
     Девушка  не  раз намеревалась  спросить об этом  у отца, но  непонятное
чувство сдерживало ее.  Она  приходила в отчаяние от мысли, что  ее  любимый
может  погибнуть, и  она, Лиля, невольно  станет виновницей его гибели. Сама
ведь тогда, на танцах, спросила у Телюкова о майоре...
     Лиля хорошо  понимала, что такое ревность и до  чего она может  довести
таких  отчаянных  людей, как  Телюков. Этот не остановится ни  перед  чем. И
девушка  искала выхода их сложного положения, в котором внезапно  очутилась.
Самое разумное, конечно, было бы уехать из Кизыл-Калы куда-нибудь, хотя бы к
тетке  на  Полтавщину...  Но матери  все еще  нездоровилось --  на кого  она
оставит ее? Это  -- одно. Второе  -- с того  мгновения, как Лиля  услышала о
нелепом поступке Телюкова, Поддубный стал для нее еще более близким, родным,
дорогим. Лиля полюбила его  по-настоящему, всей  душой, всем сердцем. Он  не
выходил у  нее  из головы, она  мечтала о  нем, с  замиранием  сердца  ждала
момента, когда  он придет к отцу, сядет под карагачем и начнет беседовать  о
своих летных делах...
     Что же делать?
     Девушка давно собиралась поговорить с  Телюковым, сказать  ему, что она
очень его уважает  и ценит дружбу  с ним, но быть его женой не может. Сердцу
не прикажешь, он должен это понять.
     Нет, не поймет!
     И вообще, как сказать так  прямо, в глаза: "Я тебя не люблю, и ревность
твоя напрасна".
     Но что же остается  в таком случае? Предупредить Поддубного, чтобы  тот
был осторожнее?  А вдруг  он спросит: "Собственно, почему вас так  беспокоит
моя  судьба?"  Что  она должна будет  ответить? Он  ведь еще,  чего доброго,
подумает, что дочь командира полка ищет повод для признания в любви?
     После долгих  и мучительных размышлений Лиля решила сказать Поддубному,
чтобы тот не ходил к ним и не засиживался с отцом  под карагачем, понапрасну
не дразнил Телюкова. Правда, она  чувствовала, что  незаслуженно обидит его,
но  иного  выхода  нет. Это  самое  благоразумное,  если  только  она  хочет
предотвратить нависшую над любимым человеком опасность. А там видно будет...
Время покажет...
     Итак, окончательное решение созрело. Но оно-то больше всего и волновало
сейчас Лилю. Она поднялась с  постели и некоторое время сидела не  двигаясь.
Огни в коттеджах  погасли. Над карагачем, словно  купол шелкового  парашюта,
висела луна. Ее сусальный  свет проникал сквозь листву  винограда, отражаясь
на  полу тусклым, зыбким  узором.  В небе тремя столбами  покачивались  лучи
прожекторов, освещая в своем скрещении белую стрелу-самолет.
     Лиля,  накинув на плечи  халат и сунув ноги  в тапочки, тихо,  чтобы не
разбудить мать, вышла из дому. Прожекторы вели самолет в сторону Копет-Дага.
Очевидно, самолет атаковали истребители, только их не было видно.
     Вдруг с правой стороны блеснули фары автомобиля.  Два параллельных луча
достигли противоположного  конца переулка,  выхватывая из темноты телефонные
столбы, ограды, фронтоны коттеджей. "Отец!" -- подумала Лиля и спряталась за
дерево.
     Заскрипели тормоза  -- машина остановилась.  Вышел  Челматкин и, открыв
калитку, направился к  крыльцу. Еще  кто-то  вышел из  машины.  Остановился,
достал  спички,  щелкнул  портсигаром.   Вспыхнул   огонек,  и  Лиля  узнала
Поддубного. Он был в кожаной куртке, в бриджах, на руке держал шлемофон.
     Челматкин постучал. Дверь отварилась не сразу.
     -- Полковник просил, чтобы передали ему табак, -- сказал шофер Харитине
Львовне.
     -- Входите, я сейчас передам, -- ответила она из прихожей.
     Лиля не решалась выдать свое присутствие. Она вся дрожала, руки ее были
холодны как лед.
     Вскоре  Челматкин уехал, а Поддубный направился  к себе  домой, и в тот
момент, когда он проходил мимо палисадника, Лиля тихо окликнула его.
     -- Вы, Лиля? -- удивился Поддубный.
     -- Тише...
     -- Почему вы не спите так поздно?
     -- Я... просто вышла...
     Лиля заранее приготовила и обдумала  слова, которые, пользуясь  удобным
случаем,  должна была сказать Поддубному. Она даже перевела их  мысленно  на
английский язык, боясь, что  кто-то подслушает  их  разговор. Но в последний
мом