в   бежали  в  разных
направлениях с кабельными катушками за плечами и с телефонными аппаратами  в
руках. Аэродром действовал.
     --  Вот как?  -- посредник был  приятно  удивлен.  --  Так чего  же  вы
прикидываетесь казанской сиротой, подполковник?
     --  Простите  великодушно.  Уловил  в ваших словах  иронию, вот и решил
подыграть вам. А теперь разрешите выполнять свои обязанности?
     -- Что ж вы будете делать?
     -- Определю уровень радиации,  прикажу осмотреть летное поле, развернем
восстановительные работы...
     -- Действуйте, -- не дал ему договорить полковник.
     Работы  по  ликвидации  последствий   атомного  взрыва  были  выполнены
наполовину раньше срока. А все потому, что Сидор Павлович  заранее заготовил
все, что нужно для ремонта  бетонки: камень, кирпичи,  гудрон. Все это  было
погружено на мощные МАЗы, стоявшие в окопах.
     Сидор Павлович  считался  погибшим, но дело его жило.  Недаром говорят,
что инициативный, боевой командир остается в строю и после смерти...
     Наладив  связь,  Поддубный  выяснил  обстановку.  Все   летчики  полка,
выполнив полетные задания, благополучно приземлились на запасных аэродромах.

     Учения шли своим чередом.
     Группами, звеньями, парами и  в одиночку возвращались летчики  на  свой
аэродром.  Самолеты  заправлялись  горючим,  воздухом,  кислородом  и  снова
взлетали, устремляясь на рубежи перехвата.
     Встала в строй клубная машина, и  через  местный радиоузел передавались
скупые сообщения об  успехах летчиков и авиационных специалистов. Прозвучали
над  аэродромом  фамилии  майора  Дроздова,  капитана  Маркова,  лейтенантов
Байрачного и Скибы. Все они заслужили благодарность генерала.
     О Телюкове пока  что  не  было  слышно. Только под  вечер  запросил  он
разрешения на  посадку. Оказалось,  его долгое время держал в  своем резерве
командир дивизии. И вероятно, летчика не очень радушно угощали  на  запасном
аэродроме -- не успел он снять с себя маску-скафандр, как скомандовал:
     -- Дайте что-нибудь поесть, аллах вас забери!
     Ему подвезли  кастрюлю  с гуляшем и  литровый термос с  кофе.  Гуляш он
съел, а кофе не успел выпить. Пришел персональный вызов с КП дивизии.
     -- 777, воздух!
     Поддубный схватился за голову, когда услышал данные штурмана наведения:
высота --  25 километров, скорость --  2200  километров в час. Чтобы достать
цель, летчик должен был лететь в два раза быстрее звука.
     Наводил  перехватчика майор  Гришин.  В  эфире слышались  его  короткие
отрывистые команды:
     -- Я -- "Робинзон". 777, ваш курс... Как поняли?
     -- Вас понял правильно, я -- 777.
     И снова:
     -- Я -- "Робинзон". Вправо тридцать.
     -- Понял -- вправо тридцать.
     Не только подполковник  Поддубный -- все, кто находился в это мгновение
-- именно мгновение!  -- на СКП  и КП, прислушивались к эфиру или же следили
за полетом перехватчика и цели по экранам радиолокаторов.
     Шел последний, заключительный  этап учений, и судьбу  его  решали двое:
капитан Телюков и майор Гришин. В данном случае речь шла об оценке не только
полка, но и дивизии.
     На земле уже сгустились вечерние сумерки. А на высоте 25 километров еще
вовсю светило солнце. Нигде ни облачка, ничего, на чем можно было остановить
взгляд.
     Казалось, отсюда рукой подать до космоса...
     -- Я -- "Робинзон". Смотрите вперед, 777!
     -- Смотрю -- не вижу...
     -- Скорость!
     -- Иду на максимальной.
     -- Немного ручку от себя. -- Я -- "Робинзон". У вас есть резерв высоты.
Скорость нужна!
     -- Даю скорость.
     -- Наблюдаете?
     -- Пока нет.
     "Неужели  на такой высоте видимость  значительно хуже, чем на средней?"
-- в волнении подумал Поддубный. И вдруг его как бы кольнуло в сердце.
     -- Я -- 777. Цель наблюдаю. Атакую!
     У Поддубного  мелькнула мысль, что это ему почудилось. Но нет! Он четко
слышал голос Телюкова: "Атакую!"
     -- Телюков  перехватил высотную цель! -- донеслось из  всех висевших на
аэродроме динамиков.

     Гоняясь  за  целью,  Телюков  потерял  всякое  представление   о  своем
местонахождении. Выйдя  из атаки, он запросил курс на аэродром. На свой  ему
не дали -- далеко.
     -- Ваша точка -- 38.
     Это был позывной Северного аэродрома, того самого аэродрома,  гостиница
которого носила название "Белка".
     Идя по заданному курсу и постепенно снижаясь, Телюков внезапно врезался
в  дождевую  полосу,  которую  издали  принял  за обыкновенную  тучу,  и  на
некоторое  время  растерялся.  Дождевые  капли, ударяясь  о  фонарь  кабины,
вспыхивали  яркими  огоньками.   Казалось,   самолет   вот-вот  загорится  и
взорвется. К счастью, полоса дождя быстро миновала, и самолет вышел в чистое
небо, где непонятное явление сразу прекратилось.
     "Аллах  меня  забери, что  ж это  такое  было?" --  терялся в  догадках
Телюков, поеживаясь от охватившего его неприятного холодка.
     Садился он  с перелетом и, чтобы  сократить пробег, выпустил посадочный
парашют, которым почти никогда до этого не пользовался.
     С Северного аэродрома его уже не выпустили: на побережье разыгрывалась,
как  в  предыдущую  ночь,   грозовая   деятельность.  Волей-неволей   летчик
отправился на ночлег в гостиницу "Белка".
     Там  было как на  заезжем дворе во  время  ярмарки.  Откуда  только  не
послетались  летчики!  Кроватей  не  хватало,  и  офицеры  устраивались  где
придется. Заведующая  --  тетя Параска  -- стелила на  голый  пол  матрацы и
ворчала:
     -- И  откуда только принесла вас нелегкая? Все падаете и падаете с неба
на мою голову, словно других аэродромов нету!
     Была  при "Белке",  так же как при всех  других гарнизонных гостиницах,
генеральская комната. Телюков заглянул туда -- пусто.
     -- Впустите, тетушка Параска!
     -- Куда?
     -- В генеральскую.
     -- Ишь чего захотел! Не дорос, соколик! Да, говорят, московский генерал
где-то здесь летает.
     -- Верно. Я давеча гонялся за ним. Он сел в другом месте.
     -- А ты,  милок,  не обманюешь  меня,  старуху? -- недоверчиво спросила
заведующая.
     -- Никогда ни одной женщины не обманул...
     -- Ишь охальник! Ну ладно уж, ложись в генеральской, коль не обманюешь.
Только  не на кровать, а на диван ложись. Слышишь? А  ежели постучу  -- беги
без оглядки!
     -- Слушаюсь, тетушка Параска!
     Раздевшись, Телюков подумал-подумал  да и нырнул в генеральские перины,
предусмотрительно  накинув  на дверь  крючок.  И  не  успел  он  как следует
разнежиться, как кто-то настойчиво постучался.
     -- Кто там?
     -- Генерал прилетел! -- послышался испуганный голос тетушки Параски.
     -- А где он, этот генерал? -- неохотно летчик поднялся с постели.
     -- Я здесь! -- послышался мужской голос.
     Телюков опомнился, в  мгновение ока натянул на себя комбинезон: мужской
голос принадлежал генералу Ракитскому. Телюков открыл дверь.
     -- Простите, товарищ генерал!
     -- А-а, это вы, коллега! -- Генерал  загородил руками дверь, задерживая
летчика. -- Куда же вы? Я  могу и на  диване  прилечь. Мы ведь с вами старые
знакомые. Помните, как вы собирались в Кизыл-Кале в "небесную канцелярию"?
     Телюков  не мог  разобрать,  шутит  генерал или попросту  возмущен  его
поведением.
     -- Так точно, помню! -- отрубил он по-уставному.
     -- А три семерки -- ваш позывной?
     -- Так точно!
     -- Эге, так это вы перехватили меня?
     -- Я, товарищ генерал!
     -- Молодец! -- похвалил его генерал и повернулся к заведующей: -- Этого
капитана всегда пускайте в генеральскую.
     Так Телюков очутился в одной комнате с генералом.
     -- А кто  этот  "Робинзон", который наводил  вас? --  спросил  генерал,
раздеваясь и укладываясь на диван.
     -- Майор Гришин.
     -- Гришин?  --  генерал помедлил. -- Не тот  ли  это Гришин, у которого
подтяжки ослабели? Да разве его еще не демобилизовали?
     -- Нет. Ведь он -- профессор наведения. Мы его Лобачевским  прозвали. У
него не голова, а электронно-вычислительная машина.
     -- Ишь ты!
     --  Сущая правда, товарищ генерал! Это как раз  и учел командир  нашего
полка. Зачем такого демобилизовывать?
     Некоторое время генерал лежал молча, потом спросил:
     -- А какого вы мнения, капитан, о своем командире?
     -- О подполковнике Поддубном?
     -- Да.
     --  Не  положено  подчиненному  характеризовать  своего начальника,  --
уклонился Телюков от ответа.
     -- Просто интересно знать ваше мнение.
     --  Что касается  меня,  то я  бы  его  на  дивизию посадил, -- выпалил
Телюков, облокачиваясь на подушку.
     -- Ого!
     Телюков заговорил еще более оживленно:
     --  А что,  товарищ  генерал? Нарушителей границы  проучили?  Проучили.
Аварий нет?  Нет. Дисциплина у нас -- гранит. Летчики -- волки,  палец в рот
не  клади. Если уж  вам, товарищ  генерал, действительно интересно знать мое
мнение,  то скажу: начштаба  дивизии  полковник Вознесенский сцепился было с
нашим командиром, а что вышло? Шутил волк с жеребцом, да зубы в горсти унес.
Эге, наш подполковник -- всем командирам командир!
     -- Значит, вам не хотелось бы расставаться с вашим командиром?
     -- Расставаться? Нет. А что?
     --  А то,  что Поддубный таки пойдет на  дивизию. Это  дело решенное. А
вы... куда бы вы хотели?
     -- В космонавты, товарищ генерал!
     -- Не изменили, значит, своего решения?
     --  Что вы,  товарищ генерал!  Это  моя  заветная, давнишняя мечта. Вот
только не знаю, примут ли.
     -- Приняли вас в школу космонавтов.
     -- Правда? Вы не шутите, товарищ генерал?
     -- А генералы разве шутят?
     Телюков замялся, взволнованный, не зная, что сказать.
     -- Когда же меня вызовут в Москву?
     -- Думаю, на этих днях и вызовут.
     Генерал замолчал и вскоре заснул. А Телюков не спал. Долго не спал. Все
думал.
     Наутро генерал разбудил его и сказал:
     -- Ну, космонавт, пора вставать!
     Телюков радостно улыбнулся:
     -- Космонавт -- это звучит гордо!

     Торжественно  провожали  однополчане Телюкова  в школу  космонавтов.  В
честь  этого  события  в   столовой  стихийно  возник  вечер  художественной
самодеятельности  с   "космической"   программой.   Принесли  магнитофон,  и
раздалась мелодичная музыка  "Лунного вальса". Байрачный и Скиба  под гитару
спели песню "Прощайте, голуби":

     Наступай, наше завтра, скорей,
     Распахнись, небосвод.
     Мы гоняли вчера голубей,
     Завтра спутников пустим в полет.
     Пусть летят они, летят
     И нигде не встречают преград.

     Самые тонкие, самые сокровенные нити души летчика  затронули эти слова.
Телюкову казалось, что  это именно к нему обращаются летчики, хотя им тяжело
расставаться с бывшим командиром, другом, товарищем.
     Взволнованный и растроганный сидел  он среди друзей.  А  тут еще как на
беду, налетели мучительные воспоминания о Нине. Здесь он  увидел ее впервые,
за этим самым столиком, за которым сидит сейчас... Как властно вошло это имя
в его  душу! И каким  нестерпимо коротким  было его счастье! Где она теперь?
Встретятся  ли  они когда-нибудь? Куда  занесла ее  судьба?  Чуть ли  не все
города уже обведены на карте кружками...
     ...С  короткой  речью выступил  замполит. Потом  взял  слово  командир.
Желали Телюкову успехов, счастья, здоровья, жали руки, обнимали, целовали.
     Надо было  что-то сказать в  ответ. Но что?  Как найти сразу  нужные  и
простые слова?  Они все у него в душе,  но высказать их он не может. Никогда
не думал, что так  тяжела будет эта разлука! Матери, бывало,  скажешь:  "Ну,
прощай,  мама!" -- и  уехал. А  вот товарищам  нужно  сказать что-то  совсем
другое...
     Телюков поднялся.
     -- Друзья мои! -- сказал  он тихо, и голос его дрогнул:  -- Друзья мои!
-- медленно повторил он, стараясь овладеть собой. -- Вы знаете, были у  меня
грехи...  Были.  Спотыкался, и не раз.  Но вы поддерживали  меня,  и за  это
огромное вам спасибо! Я люблю вас всех  и никогда, никогда не забуду ни вас,
мои дорогие, ни свой родной полк. -- Он перевел дыхание, помолчал.
     --  Что мне сказать вам на прощание: Пока  в моей  груди бьется сердце,
оно не перестанет служить нашему народу, нашей Родине. Считаю величайшей для
себя честью,  огромным  счастьем  прокладывать  дорогу в  космос  и  глубоко
благодарен всем вам за то, что по этой дороге я пойду коммунистом...
     Раздались горячие и долгие аплодисменты.
     Телюков простился с каждым в отдельности. Затем сказал Байрачному:
     -- Бери,  Гриша, мою "Волгу".  Стоимость  тебе  известна.  Минус десять
процентов  за  амортизацию.  Деньги будешь  вносить на мой  текущий  счет  в
сберегательную кассу. А теперь давай сюда твою лукавую мордаху!  Поцелуемся,
Гриша, друг ты мой! Будь здоров! Будь счастлив!
     Байрачный был совсем растроган и огорчен разлукой.
     -- Счастливого пути. Впрочем, мы еще  увидимся... Я вас отвезу утречком
на аэродром. Спокойной ночи!.. -- сказал он, подавляя волнение.
     -- Спокойной ночи...
     ...Вылетел Телюков в десять утра на Ли-2. Самолет сделал над аэродромом
прощальный круг и, набирая высоту, пошел над горным кряжем.
     За  бортом плыла тайга -- величественная и прекрасная, еще  зеленая, но
уже украшенная золотисто-багряной прожелтью осени.
     Справа отчетливо виднелись очертания берегов,  за  которыми в мерцающей
дымке раскинулось  спокойное,  по-осеннему  притихшее, зеленовато-серебряное
море...

     Унылая пора! Очей очарованье!
     Приятна мне твоя прощальная краса --
     Люблю я пышное природы увяданье,
     В багрец и в золото одетые леса...--

     произнес Телюков давно забытые и воскресшие с удивительной силой слова.
Ему  стало жаль  этой тайги, вековых  сосен  и  красавиц  пихт,  диких  гор,
высокого неба...
     В этот же день он пересел на Ту-104.

Эпилог
     Отцвела в тайге золотая осень,  отшелестела  буйным  листопадом, усыпав
жухлою листвою чуть приметные тропинки.
     Много  перемен принесла эта осень в полк. Сбылась мечта майора Гриниша:
он перебрался с острова  на материк,  на КП дивизии. Подполковник Поддубный,
получив новое назначение по службе, передал полк  майору Дроздову и уехал  с
Лилей на запад. Демобилизовались ефрейтор Баклуша и рядовой Челматкин -- оба
уехали  в   целинный   край.   Максим   Гречка   получил   звание   старшего
техник-лейтенанта  и  занял  должность  техника звена.  На высшую  служебную
ступень поднялся подполковник  Асинов -- занял в дивизии место уволенного  в
запас полковника Вознесенского.
     А о Нине по-прежнему ничего не было известно.
     После  октябрьских   праздников  Григорий  Байрачный   наконец  получил
долгожданный отпуск и уехал с Биби к родителям  на Полтавщину. Он торопился.
Его  жена готовилась стать матерью. Но молодые супруги просчитались, а может
быть, далекая  дорога  нарушила сроки природы.  Пришлось  в Харькове сойти с
поезда. Это случилось ночью, а наутро  медсестра родильного  дома поздравила
лейтенанта с сыном.
     Молодой отец, радостный  и  счастливый, в сотый раз перечитывал записку
жены, бегал по магазинам, покупая все,  что необходимо новорожденному  и его
матери. Он рассылал радостные телеграммы родным и знакомым, буквально каждый
час наведывался в родильный дом.
     Байрачный  снял  номер  в  гостинице  и  на следующее утро  помчался по
магазинам  искать сыну  коляску. Ему хотелось приобрести точно такую, как  у
капитана Маркова, --  голубую,  с  козырьком и  обитую  внутри  белой мягкой
юфтью. К сожалению, таких колясок в магазинах не оказалось,  и  он продолжал
поиски, без устали мотаясь с одного конца города в другой.
     Однажды --  миновал уже седьмой день --  Байрачный  пришел  на  вокзал,
чтобы  узнать расписание  поездов, идущих  на  Полтаву. Было  холодно, выпал
первый снег, залы  были битком набиты  пассажирами.  Проходя мимо буфета, он
вдруг  увидел девушку. Она стояла к нему  спиной  и  выделялась среди других
своим внешним  видом.  На  ней  была  волчья доха с  мохнатым  капюшоном. За
плечами  висел старый  брезентовый  рюкзак. Эта необычная одежда и привлекла
внимание Байрачного.  Взяв  стакан  чаю,  девушка  примостилась  в  углу  за
столиком, сбила на затылок капюшон и вынула хлеб, завернутый в газету.
     Байрачный обомлел: это была Нина.
     Больно было смотреть  на ее вид, на скудный ужин.  Прихлебывая  горячий
чай, она  осторожно ела хлеб, подставляя  ладонь, чтобы  не крошить зря... И
вся  она  была  такая   удрученная,  обездоленная...  Глаза,  прежде  яркие,
блестящие, потускнели.
     Страшно взволнованный неожиданной встречей, Байрачный подошел к столику
и тихо, чтобы не ошеломить девушку, сказал:
     -- Нина... Здравствуйте!
     Нина  вздрогнула,  резко  подняла  голову.  Страх,  удивление,  радость
отразились в ее глазах. На губах застыла болезненная улыбка.
     -- Не узнаете?
     Нина поспешно  завернула  остаток  хлеба  в  газету и прикрыла  пакетик
рукавом.
     -- А капитан все время искал вас... Сотни писем...
     -- Прошу вас... -- она остановила его движением руки, -- выйдем отсюда!
Я прошу...
     "Хочет скрыться", -- мелькнула мысль. Байрачный наклонился к Нине:
     -- Я вас не отпущу. Выслушайте меня... Антон, этот байбак, жив, поняли?
Жив  и здоров,  черт  бы его побрал! Телюков столкнулся с ним в тайге, --  я
расскажу вам, при каких обстоятельствах, -- разговаривал с ним.  Вы напрасно
терзаете  себя, напрасно скрываетесь... Идемте  со  мной, я вам расскажу обо
всем подробно. Телюков в Москве. Я дам ему телеграмму. Завтра, а может быть,
даже сегодня, если будет самолет, он прилетит сюда...
     -- Жив?.. Антон жив? -- скорее простонала, чем спросила Нина.
     -- Жив.
     Она смотрела на летчика широко  открытыми глазами  и верила и не верила
ему, и вдруг упала головой на руки и горько заплакала.
     -- Идемте скорее. А то на нас уже поглядывают с любопытством.
     -- Идите. Я потом... мне стыдно рядом с вами... -- всхлипывала девушка.
     Но Байрачный был непреклонен.
     --  Идемте вместе. Если я вас выпущу,  Телюков  никогда  не простит мне
этого, вы понимаете или нет? -- Он снова взял ее под руку. -- Пошли!
     Над  городом  сверкали  вечерние огни. Сеялся, искрясь в  электрическом
свете, мелкий,  реденький снежок.  Сновали  автомобили,  торопились  куда-то
пешеходы, и среди этого городского водоворота Нина  выглядела в своем наряде
жалкой и  беспомощной. Она чувствовала это и не раз пыталась выпростать свою
руку, но Байрачный  крепко держал ее.  Увидя проезжавшее такси, он остановил
его.
     --  Нет,  нет!  --  запротестовала Нина.  -- Не нужно. Я ни за  что  не
сяду...
     --  Что  значит  --  не сяду?  --  напуская на  себя строгость,  сказал
Байрачный.  --  А  ну-ка,  не будем  спорить!  Вы  должны делать все, что  я
скажу...  Нет,  нет, не бойтесь,  -- заметив ее испуганный взгляд, улыбнулся
Григорий.  --  Я  ведь не  Антон.  Вы для  меня  священны,  как  жена  моего
командира,  друга, учителя. Если  уж мне  выпало  такое счастье найти вас...
сами понимаете -- могу ли я отпустить вас...
     Нина, видя, что противиться бесполезно, сбросила рюкзак и покорно  села
в машину.
     -- Давно бы так. А теперь рассказывайте, где вы пропадали?
     --  Везде понемногу,  --  ответила Нина. -- Без  документов я ведь и на
работу не могла устроиться.
     Они приехали в гостиницу и поднялись в номер.
     -- Вам нужно  помыться, привести себя  в порядок,  -- сказал Байрачный,
когда Нина сбросила свою  доху. -- Белье чистое  есть? Да вы не стесняйтесь,
говорите прямо. Я ведь не такой уж чужой вам человек.
     -- Есть, -- сказала Нина и заплакала.
     -- Успокойтесь, Ниночка, лучше скажите, есть ли у  вас  туфли? Пока что
вместо  туфлей  у  вас на ногах,  как любил говорить Телюков,  одному аллаху
известно что...
     -- Туфель нет. Были -- продала. На  билет. Хотела ехать домой. В родные
края.  Думала-думала и решила  так:  будь что  будет. От судьбы все равно не
уйдешь. Нев