ой шкалы установилась в горизонтальное положение, передал на СКП:
     -- 777 к вылету готов!
     Через  минуту  самолет,  освободившись  от  цепких  объятий   тормозов,
тронулся с места.
     Работяга  и  труженик,  Максим   Гречка  отличался  одним  существенным
недостатком:  он был немного суеверен. Внезапно  возникший помпаж (да  еще в
такую ночь!) показался ему недобрым предзнаменованием, и он, бедняга, не без
тревоги    в   душе   наблюдал    за   самолетом,   едва   мерцавшим   вдали
аэронавигационными огнями.
     Самолет нырнул в облачность, уже и грохота не доносилось, а Гречка  все
стоял  у  заглушки  и на чем  свет стоит  проклинал  тех, кто  придумал "эту
дурацкую "холодную войну".

     А Телюков тем временем преспокойно набирал  высоту,  не спуская глаз  с
многочисленных приборов и  лампочек сигнализации. Он сидел в кабине,  словно
читая  раскрытую  книгу: "Шасси убраны",  "Обороты двигателя  -- нормальны",
"Скороподъемность  --  заданная".  Достигнув  определенной  высоты,  включил
радиолокационный прицел. Отрегулировал на экране яркость. Потом  потянулся к
рукоятке   "Фокус".   "Достаточно   --    изображение   линий   электронного
авиагоризонта четкое".
     Он  готовился  к бою  спокойно, методично,  последовательно.  Это  была
работа  летчика -- необычная, своеобразная. Она поглощает человека всего без
остатка. Ноги у него заняты педалями, руки -- ручками управления, рычагами и
тумблерами,  уши  прислушиваются  к  эфиру,  глаза  следят  за  приборами  и
лампочками сигнализации.
     Летчик как бы срастается с машиной, превращаясь в ее мозг и нерв.
     Тяжела его работа, ни с чем не сравнишь!
     Самолет пробил облачность -- над  кабиной горохом рассыпались мерцающие
звезды.  И в то  мгновение,  как  Телюков  увидел звезды, самолет неожиданно
вздрогнул, подпрыгнул, будто попал в безвоздушное пространство.
     "Что это  значит?"  -- недоумевал летчик.  Он  бросил беглый  взгляд на
вариометр -- скороподъемность как будто  увеличилась, хотя обороты двигателя
оставались прежними. И тут его осенило: баки...  Баки с горючим сорвались...
Отсутствие подвесных баков подтвердили и лампочки сигнализации...  Сорвался,
собственно говоря, один бак, другой слетел автоматически...
     Облегченный  самолет   стрелой   понесся   к   созвездиям.   Неудержимо
подвигалась  вперед  стрелка  барометрического  высотомера.  Наконец  прибор
показал десять  тысяч метров. Это  уже  была  заданная  штурманом  наведения
высота.
     Об аварии  с подвесными баками  Телюкову надлежало доложить на КП. И он
уже нажал  было на кнопку радиопередатчика, но неожиданно  передумал и решил
промолчать. "Еще  завернут  назад и подымут кого-нибудь другого, --  подумал
он. -- Хватит и того горючего, которое находится в основных баках".
     До сих пор он шел взлетным курсом, выполняя команды  штурмана-оператора
"Валуна",   то  есть  КП  дивизии.   Потом   "Вулкан"   передал  перехватчик
"Робинзону". Сквозь шум и трескотню в наушниках Телюков услышал голос майора
Гришина:
     -- Я -- "Робинзон". Слушай мою команду, 777!
     -- Вас понял, --  ответил Телюков. Он уже перезарядил пушки и был готов
к атаке.
     -- Я -- "Робинзон". Цель одиночная, реальная.
     -- Ясно.
     -- Разворот вправо, девяносто.
     -- Понял.
     Минуты через три:
     -- Разворот влево, девяносто.
     -- Понял.
     И  не только команду,  но и  схему  наведения понял Телюков. Было ясно:
нарушитель  границы  держит  курс на  материк.  Еще один  разворот  влево, и
перехватчик  очутится в  задней  полусфере  самолета-нарушителя, то есть  на
догоне.
     Однако  схема  наведения,  что так  четко  отложилась  в  представлении
летчика, вскоре спуталась. "Робинзон" начал "крутить" летчика  то в одну, то
в другую сторону, требовал  увеличить высоту, затем уменьшить.  Два  раза он
надрывал горло: "Цель впереди!" -- но на экране ничего не  появлялось,  хотя
Телюков шарил носом самолета во все стороны.
     Цель  маневрировала по курсу и  высоте. Это означало: вражеский экипаж,
располагая мощным бортовым локатором, засек  перехватчика и сейчас стремится
во что бы то ни стало оторваться от него, уйти в пределы нейтральных вод.
     На  какое-то мгновение Гришин утратил веру  в  успех  наведения. Он  не
знал,  что делать,  как  поступить.  Если он отведет  перехватчик  в сторону
километров на 40-50, нарушитель, который уже развернулся, определенно успеет
уйти. Не было также смысла держать перехватчик в радиусе  действия бортового
локатора, ибо фактор внезапности потерян.
     Что же остается делать? Кто ответит на этот вопрос?
     Но вот Гришин заметил на экране, как метка от нарушителя границы начала
перемещаться   "змейкой"  с  разворотами,  равными   приблизительно   десяти
градусам.  Прикинув мысленно, в  какой именно точке очутится  бомбардировщик
через пять минут, он направил в избранную точку перехватчик.
     И не ошибся! Точно через пять минут обе отметки -- от бомбардировщика и
перехватчика -- очутились в десяти километрах друг от друга по прямой.
     -- Я -- "Робинзон"! Цель впереди!
     И вдруг в ответ:
     --  Вижу! --  Это означало,  что Телюков взял бомбардировщик  на  экран
своего локатора.
     -- Бей! Бей! Бей! --  исступленно шептал Гришин, вглядываясь в экран до
боли в глазах.
     Прокатилась по экрану искристая развертка. Метки слились  воедино.  Оба
самолета как  бы застыли в смертельной схватке. Теперь все зависело от того,
кто первым откроет огонь и кто лучше прицелится. Возможно также, что один из
самолетов в это мгновение уже объят пламенем и идет вниз.
     "Так что же  там?" -- Гришин  страшно нервничал, ломал  пальцы, хрустел
суставами. Ему захотелось крикнуть во всю мощь своих легких: "Бей, Телюков!"
Но после  того как  штурман свел самолеты, он  не имеет права  вмешиваться в
бой.
     Прошла очередная развертка, и Гришин недоуменно развел руками. Метка до
сих  пор не  раздвоилась. Либо радиолокационная станция перехватчика все еще
пребывала  в  режиме  прицеливания,  либо  Телюков пошел  на таран  и теперь
истребитель-перехватчик и бомбардировщик стремительно падают в море.
     -- Высоту! -- Гришин повернулся к оператору индикатора высоты.
     -- Есть, высоту!
     В это мгновение послышался голос Телюкова:
     -- "Робинзон", я -- 777, атаку выполнил, что там наблюдается?
     Гришин уставился в зеркало индикатора. Метка  раздвоилась. Одна светлая
точечка отскочила в сторону, а другая стояла на месте.
     -- Бомбардировщик падает! -- сообщил оператор индикатора высоты.
     -- Наблюдайте!
     -- Есть, наблюдать!
     Метка, стоявшая  на  месте, исчезла.  И снова  встало  это  злополучное
"либо". Либо бомбардировщик упал в море, либо ушел на малой высоте и скрылся
за горизонтом, то есть за кривизной земного шара.
     Так ничего определенного и не смог штурман сообщить летчику.
     А  Телюков, выходя  из  атаки, заметил  в  небе  огненный шар,  который
перемещался  неподалеку  от  него. Ему  показалось,  что  это  недобитый  им
самолет, и, войдя в азарт, он погнался за ним, включив форсаж
     Он  гнался минут пять. Шар катился с бешеной скоростью, оставляя позади
себя сверкающие созвездия.  И тут только летчик  сообразил, что в небе перед
ним -- искусственный спутник Земли. Однажды, в такую же точно звездную ночь,
за ним уже гонялся майор Дроздов.
     Стало обидно за столь досадную оплошность.
     Гришин же, ничего не понимая, яростно бранился:
     -- 777, куда вас черт несет?! Поворачивайте назад! Ваш курс...
     Если бы тотчас после атаки Телюков настроился на приводную радиостанцию
аэродрома, то  горючего  хватило  бы  для возвращения домой. К сожалению, он
погнался  за спутником,  включив форсаж,  и  теперь сознавал, что до  своего
аэродрома  не   дотянет.  А  тут  еще  в  кабине  зажглась  вдруг   лампочка
сигнализации.  Горючего  оставалось  лишь  для  немедленной  посадки,  а  до
аэродрома было добрых сто километров, если не больше.
     -- "Робинзон", я  --  777,  нет горючего, горит  лампочка сигнализации.
Давайте самый краткий путь к материку. Прием.
     За полетом  перехватчика  все время следил КП дивизии, в данном  случае
полковник  Шумилов. Не зная  об  аварии  с подвесными  баками, комдив решил:
перехватчик подбит в бою, горючее вытекло. Придя к такому выводу, комдив сам
начал  командовать  летчиком,  повел  его  в  направлении  зоны вынужденного
катапультирования.
     В  таких  случаях  важно  не  только дать летчику  ценный  совет,  но и
поддержать его морально.
     -- Не волнуйтесь,  777, -- передавал в эфир  полковник. --  У  вас есть
запас высоты и скорости. Не теряйте их. Когда остановится  двигатель,  идите
со снижением. Главное -- следите за  скоростью.  Я  сообщу,  когда  настанет
момент катапультироваться.
     Телюков  невольно   усмехнулся,  когда  услышал   в  наушниках   приказ
полковника   сбросить  пустые   подвесные  баки,   чтобы  уменьшить  лобовое
сопротивление самолета. А вообще ему было не до шуток. Жизнь, можно сказать,
висела  на волоске. Более всего Телюков боялся оказаться в  море: очень было
бы неприятно, с  досадой думал он,  если бы крабы  или какие-нибудь  морские
гады ощупывали его тело своими страшными клешнями...
     Высосав последнюю каплю горючего, двигатель остановился. Сразу поползла
назад стрелка тахометра. Вскоре заметно начал сдавать  и указатель скорости.
Телюков перевел самолет в режим снижения.
     -- 777, вы прошли над "Робинзоном", -- сообщил Гришин.
     -- Вас понял, двигатель остановился.
     Несколько минут спустя послышался голос полковника Шумилова:
     -- 777, вы над материком. Приготовиться к катапультированию.
     Высота быстро падала. Самолет врезался в гущу облаков.
     Телюков перевел  самолет в горизонтальный полет, подождал немного, пока
уменьшится  скорость, затем  сбросил  фонарь  и  плотно  прижался  к  стенке
сиденья, застопорил привязные ремни.
     --  "Валун",  я  --  777,  катапультируюсь.  Засекайте  место.  Жду. До
встречи.
     -- До встречи, -- донеслось с земли.
     Летчик  бросил последний взгляд на  доску приборов,  как  бы прощаясь с
самолетом. Снял ноги с педалей. И поставил их на подножки сиденья.
     -- Пошел, Филипп Кондратьевич! -- сказал он, и катапульта выбросила его
в зияющую пустоту ночного неба.

     Ни  жив ни мертв  подымался техник-лейтенант Гречка по ступенькам  СКП.
Сейчас командир полка и инженер спросят,  куда девалось горючее. А  разве он
знает? Все баки были наполнены.
     Но  о  горючем не спросил  ни  командир,  ни  инженер. Они,  также  как
командир дивизии, пришли к выводу, что Телюкова обстреляли, горючее вытекло.
Иной причины быть не могло. Ведь если бы подвесные баки сорвало, то метку от
них  легко мог бы засечь на экране локатора оператор, и во всяком случае сам
летчик сообщил бы об отрыве баков.
     -- Вот что, товарищ Гречка, -- Поддубный подвел его к карте. -- Телюков
выбросился где-то в этом районе. Берите с собой радиста, десять автоматчиков
и отправляйтесь на розыски.
     -- Есть, отправиться на розыски.
     --  Погодите.  Возьмите спальные мешки, лыжи и продукты на десять дней.
Подробный инструктаж  получите у  Рожнова. Помните: мы возлагаем  на вас все
надежды.  Розыски  с  воздуха сможем  начать  не раньше  чем через двое-трое
суток, когда утихнет пурга. Действуйте.
     -- Есть, действовать!
     Едва  лишь забрезжил рассвет,  как экспедиция,  возглавляемая  Гречкой,
тронулась в путь.
     Участники экспедиции взяли с собой Рыцаря.

     Оторвавшись от  сиденья,  Телюков  перевернулся  через  спину  и  пошел
головой вниз. Парашют раскрылся автоматически.
     Подхваченный  ветром,  он потянул летчика  вверх, раскачал и понес  над
невидимой землей.
     По старой привычке, а больше  для того,  чтобы развеять  "всякие глупые
мысли",  как  называл он мрачные  предчувствия,  Телюков запел  свою любимую
песню:

     Смотри, пилот, какое небо хмурое,
     Огнем сверкает черной тучи край...

     Он храбрился. Но есть предел человеческой храбрости.  Ему казалось, что
он попал самому  черту в зубы. Парашют  то тянуло вверх, то швыряло вниз и в
стороны  с  неимоверной  силой.  Стропы то натягивались,  то ослабевали, как
будто их кто-то перерезал. Вот-вот,  казалось, ветер  свернет купол, погасит
его,  и тогда он, Телюков, ударившись  о мерзлую землю,  превратится в мешок
мяса и костей.
     Тщетно  пытался  летчик  хоть  что-нибудь  разглядеть  в  ночной  мути,
заметить хоть подобие огонька. Проваливаясь  в  бездну, он летел, охваченный
тревогой. Ему стало вдруг жарко, и он готов был сорвать с себя одежду.
     Неожиданно  по  ногам  хлестнули  ветки  --   летчик  почувствовал  это
отчетливо. "Тайга", -- мелькнула радостная догадка; он все еще боялся упасть
в   море.  Деревья  вдруг  будто  провалились  куда-то,  летчика  закрутило,
завертело с  бешеной силой. Он заболтал ногами, нащупывая кроны деревьев,  и
вдруг  уже  не на  ногах, а на спине и на  руках  ощутил колючие ветки.  Они
хлестали его. Вокруг все трещало, ломалось, гнулось. Что-то острое, вероятно
сук, больно  ударило  в  спину,  и  тут Телюков  почувствовал, что  висит на
стропах.
     Отдышавшись чуточку, попытался подтянуться на стропах и сполз вниз.
     Земля.
     Да, это была земля!
     Легко и радостно стало на душе. Будто  вновь на свет народился. И уже в
который раз  за  свою  нелегкую  службу  в  авиации он  с чувством  глубокой
благодарности  вспомнил об изобретателе  катапульты.  Какой это был,  должно
быть, умный, талантливый и благородный человек!
     Над  головой  шумели хвойные деревья -- то  тяжело  и сочно,  то сухо и
звонко, даже нежно, будто  откуда-то издалека долетали звуки  флейты и арфы.
Как сквозь сито, просеивался снег, шарудела мерзлая листва.
     Лежа на животе меж  кустов,  летчик  прислушивался  к  ночной  симфонии
тайги, и все то, что произошло сейчас с ним,  казалось ему страшным сном. Он
пошарил рукой по груди, где должен  был висеть фонарик, -- его не оказалось,
очевидно, ветками  сорвало. Отвернув рукав,  посмотрел  на место, где должны
находиться часы, -- есть! Циферблат привычно светился. Прищурил один глаз --
видит. Прищурил другой -- тоже видит. Поднялся -- ноги целы, только неуемная
дрожь в коленях.
     "Итак, Филипп Кондратьевич, ты  оказался при полном комплектовании", --
пошутил Телюков, окончательно убедившись в благополучном приземлении.
     Потом ощупал кобуру и сумку -- все было на своем месте. Только фонарика
не оказалось.  Видно, не  место  ему на груди,  лучше  было  бы  спрятать  в
карман...
     До рассвета оставалось еще битых четыре часа. Первая радость, вызванная
ощущением того,  что  он остался жив,  сменилась  тяжелым раздумьем обо всем
происшедшем. Он не был уверен в том, что сбил нарушителя границы; пожара, во
всяком  случае,  не  видел.  А  свой  самолет  погубил.  Потом  это   ночное
катапультирование.  Можно  было не  рисковать жизнью, если  бы он сообщил об
аварии с подвесными баками.  Штурман определенно завернул бы его  вовремя. И
уже  совсем  совестно было  вспоминать  о погоне за  искусственным спутником
Земли.
     Тяжелые мысли навеяли усталость.
     Неудержимо хотелось спать -- вот так лег бы и забыл обо всем...
     Освободившись  от парашюта,  он нащупал вытянутой  рукой ствол дерева и
прислонился к  нему,  чтобы  подремать стоя. Простоял неподвижно час, а то и
больше. Вдруг не то померещилось ему, не то и вправду кто-то прошел мимо. Он
отчетливо  услышал,  как  чья-то нога  провалилась  в снег и  глухо треснула
ветка.  Он  едва не крикнул  "кто там?", но воздержался, стремясь оставаться
незамеченным. Стало как-то жутко. Достал из кобуры и зажал в руке пистолет.
     Нет,  не видно,  это ему показалось. И стало  стыдно за свой мимолетный
испуг. Ведь он,  Телюков, собирается на Марс и вдруг теряет  самообладание у
себя, на обжитой людьми Земле...
     Сунув пистолет за пазуху, он достал  из сумки  флягу, глотнул спирту  и
закусил сухарем, предварительно размочив его в снегу.
     "А может  быть, это  прошел  медведь?"  --  не оставляла  его  мысль  о
явственно услышанном шорохе. Но разве медведи  бродят  в такую ночь? Простой
вопрос, а вот  он, будущий  летчик-космонавт, не знает. Прежде он никогда не
интересовался жизнью  зверей. Давно, когда еще учился в  десятом классе, ему
дали почитать  один из томов  Брема. "О зверях?  Да ну их! Лучше  дайте  мне
что-нибудь об  авиации", -- сказал  он тогда  библиотекарю. А выходит, любые
знания могут пригодиться человеку независимо от профессии.
     Медленно, невыносимо  медленно  текло  время. Казалось,  ночи  не будет
конца. От длительного стояния отекали ноги, появилась ломота в коленях. Не в
состоянии был Телюков  больше держаться на ногах; он присел прямо на снег  и
снова вздремнул. А когда очнулся, наступило уже долгожданное утро.
     Вокруг  посветлело. Мутными  полосами вставала над тайгой  заря.  Ветер
раскачивал кроны деревьев, осыпая все вокруг снегом.
     Телюков оказался  под  пихтой. За  ее верхушку он,  падая, вероятно,  и
зацепился.  Парашют  накрыл  старую  развесистую  березу,  и  клочья  купола
трепетали  на  ветру.  Грустно было смотреть на то, что  осталось от верного
друга, постоянного спутника летчика в полете.
     Телюков попробовал  снять парашют, но это оказалось  невозможным. Тогда
он срезал стропы, опоясался ими и пошел в северо-западном направлении, туда,
где, как  ему  казалось, лежала зона  вынужденного катапультирования. Пройдя
несколько  метров, он возвратился к  месту  приземления  и перочинным  ножом
вырезал на коре березы: "Ф.К.Телюков. Иду курсом 300".
     Шел  осторожно,  внимательно  оглядываясь вокруг  и  держа  пистолет за
пазухой, откуда его легче и быстрее  выхватить, нежели из кобуры. Ведь места
были глухие,  дикие, вполне вероятна  встреча с  хищниками. Ноги  увязали  в
снегу по колени, а порой и того глубже. Кое-где на прогалинах торчали острия
каменных глыб,  похожие на могильные надгробия. Это навело летчика на мысль,
что  он попал в горный  кряж. Вскоре  в этом  пришлось Телюкову окончательно
убедиться. Тайга круто  обрывалась, спадала в долину, черной бездной зияющую
впереди, а справа по отлогой равнине разливалась чернота хвойных лесов.
     Долина  была засыпана  глубоким  снегом, и  Телюков начал  обходить ее,
держась  подножия  горы.   Где  шел,  а  где  карабкался   на  четвереньках,
преодолевая  крутые  подъемы  и  отвесные   спуски.  Унты  отсырели,  рубаха
прилипала к спине.  Но  зато идти  было веселее,  чем сидеть  на  месте.  По
крайней мере, была какая-то надежда.
     В  двенадцать часов, немного подкрепившись -- съел несколько сухарей  и
кусом сала, -- отправился дальше. Вскоре летчик вышел к неизвестной речушке,
за обрывистыми берегами которой  выглядывали светло-зеленые залысины льда. О
лучшей   дороге   в  тайге  и  мечтать  нечего!   Однако  речушка  оказалась
предательской.  В  одном  месте Телюков  провалился  и набрал в  унты  воды.
Пришлось развести костер и сушить их.
     Пока  он просушивал обувь и носки, прошло добрых два  часа.  Метель  не
утихала. Как-то неожиданно стало темнеть  -- рано в  горах  наступает вечер.
Безусловно, до ночи из тайги ему не выбраться, а значит надо заблаговременно
позаботиться о ночлеге. Ложиться прямо на снег под открытым небом -- опасно.
Остается одно -- привязать себя к дереву.
     Продвигаясь   вдоль  речки,   Телюков  искал  наиболее  пригодное   для
устройства ночлега дерева.  Его  внимание  привлекли ели; их кроны густы,  а
ветви торчат, как распростертые  руки. Свяжешь их -- вот  и получится  нечто
вроде висячего ложа.
     После  недолгих поисков  он  облюбовал  одну  ель --  высокую,  пышную,
густую.  Но, подойдя  к ней поближе, он вдруг заметил на снегу отпечатки ног
какого-то   зверя.  И  если  следы  еще  не  замело  снегом,  значит,  зверь
только-только  прошел.  Возможно,  он  уже  выж