ереложить эту обязанность на пастухов овец, но их стада к  этому  времени
разбрелись. И как только Уолтерс отвернулся, пастухи тут же исчезли.
     Покойник выглядел на девяносто лет и пах, как стодесятилетний, но  на
ярлычке на его ноге значилось: Селим Ясменех, двадцати трех лет, родился в
трущобах к югу от Каира. Легко было прочесть остальную часть  истории  его
жизни. Он дорос до отрочества в трущобах Египта, чудом получил  выигрышный
билет на право проезда за новой жизнью на Пегги,  потел  на  десятиярусных
нарах транспорта, мучился в спускающейся  с  орбиты  капсуле  -  пятьдесят
колонистов привязаны в беспилотном устройстве, капсула сходит с орбиты  от
толчка извне, все дрожат от ужаса,  страшно  болтает,  когда  раскрываются
парашюты. В сущности почти все  капсулы  приземляются  благополучно.  Пока
всего около трехсот колонистов разбилось или утонуло. Ясменеху  и  в  этом
повезло, но когда он попытался перейти от фермерства  к  разведке  тяжелых
металлов, везение его  кончилось,  потому  что  отряд  не  был  осторожен.
Тюбики, которыми они питались, когда кончились закупленные заранее  запасы
пищи, содержали аналог витамина С; считалось, что он проверен.  Но  в  это
никогда не верили. Изыскатели знали о риске. Все знали. Но  им  нужен  был
еще один день, потом еще один, и еще, а зубы  у  них  начали  выпадать,  а
дыхание стало зловонным, и к тому времени как пастух набрел на их  лагерь,
для Ясменеха было уже слишком поздно и почти поздно для всех остальных.
     Уолтерсу пришлось всех, и спасателей, и спасенных, отвозить в лагерь,
где когда-то будет построена петля и где уже жило около десяти  постоянных
обитателей. К тому времени когда он наконец вернулся  к  ливийцам,  мистер
Лукман пришел в ярость. Он вцепился в дверцу самолета Уолтерса и заорал:
     - Тридцать семь часов отсутствия! Это  невероятно  За  вашу  огромную
плату мы ждем от вас лучшей службы!
     - Вопрос жизни и смерти, мистер Лукман,  -  сказал  Уолтер,  стараясь
изгнать усталость и раздражение из голоса.
     - Жизнь здесь дешева! А смерть придет к нам ко всем!
     Уолтерс протиснулся мимо него и спрыгнул на землю.
     - Они ведь тоже арабы, мистер Лукман...
     - Нет! Египтяне!
     - ...ну, мусульмане...
     - Мне все равно, даже если бы они были  моими  братьями!  Наше  время
драгоценно! Тут очень большая ставка!
     К чему сдерживать гнев? Уолтерс рявкнул:
     - Это закон, мистер Лукман! Самолет я вам не продавал; я  должен  был
оказать срочную помощь. Прочтите свой контракт!
     Неразрешимый спор, и Лукман не пытался отвечать. Он ответил тем,  что
нагрузил на Уолтерса все дела, что накопились  в  его  отсутствие.  И  все
нужно сделать сразу. Или еще быстрее. А если Уолтерс не выспался,  что  ж,
когда-нибудь он уснет навечно.
     И вот невыспавшийся Уолтерс в следующие  часы  возил  магнитозонды  -
трудная раздражающая работа, нужно лететь низко  и  стараться  не  ударить
проклятый прибор о дерево и самому не зарыться в землю. И вот,  когда  ему
удавалось подумать - ведь он фактически вел  одновременно  две  машины,  -
Уолтерс с горечью думал,  что  Лукман  солгал:  конечно,  если  бы  вместо
египтян были ливийцы, дело бы обстояло по-другому. Национализм не  остался
на  Земле.  И  здесь  случались  столкновения:  гаучо   против   фермеров,
выращивающих рис, когда стада  в  поисках  водопоев  вытаптывали  посадки;
китайцы против мексиканцев из-за ошибки на картах, где  была  разграничена
территория; африканцы против канадцев, славяне против испанцев вообще  без
причины, которая была бы понятна человеку со стороны. Плохо. Но еще  хуже,
что   иногда   раздоры   вспыхивали   между   славянами    и    славянами,
латиноамерианцами и латиноамериканцами.
     А ведь планета Пегги могла бы быть таким замечательным  миром.  Здесь
есть все - почти все, если  не  считать  витамина  С;  есть  гори  Хичи  с
водопадом,  который   называют   Каскадом   Жемчужин,   восемьсот   метров
молочно-мутного потока, вытекающего  прямо  из-под  южных  ледников;  есть
пахнущие  корицей  леса  Малого  континента,  с   их   глупыми,   дружески
настроенными, бледно-лиловыми обезьянами - ну, конечно, это  не  настоящие
обезьяны. Но они забавны. И Стеклянное море.  И  Пещеры  Ветра.  И  фермы,
особенно фермы! Именно  фермы  заставляли  миллионы  и  десятки  миллионов
африканцев, китайцев, индийцев, латиноамериканцев, бедных арабов, иранцев,
ирландцев, поляков - миллионы отчаявшихся  людей  стремиться  улететь  так
далеко от Земли и дома.
     "Бедные арабы", думал он; но тут есть ведь и богатые  арабы.  Как  те
четверо, на которых он работает. Говоря об "очень крупных ставках", они их
размеры определяют, конечно, в долларах и  центах.  Экспедиция  совсем  не
дешева. Его собственный чартер оценивается шестизначным числом - жаль, что
он не может все это оставить себе! А ведь это, пожалуй, самая малая  часть
их затрат;  есть  еще  палатки  и  звуковая  разведка,  магнитометрические
исследования и забор образцов; нужно было заплатить за спутниковое время и
снимки,  за  использование  радара  при  составлении  плана  местности;  и
многочисленные инструменты, которые ему приходится таскать по саванне... и
каков  будет  следующий  шаг?   Придется   копать.   Пробивать   шахту   к
обнаруженному ими соляному куполу, в трех тысячах метров под ними, и стоит
это будет миллионы...
     Впрочем, вскоре он обнаружил, что стоит это будет не  так  уж  много,
потому что у арабов тоже была незаконно добытая технология хичи, о которой
Вэн говорил Долли.
     Первое, что люди узнали о давно исчезнувших  хичи,  это  то,  что  те
любили строить  туннели:  примеры  этой  их  работы  были  обнаружены  под
поверхностью планеты  Венера.  И  прорывали  они  эти  туннели  с  помощью
технологического   чуда   -   полевого   проектора,    который    ослаблял
кристаллическую структуру камня, превращая его в нечто вроде жидкой грязи;
эту грязь они выкачивали и покрывали поверхность туннеля  твердым  плотным
голубым блестящим металлом хичи. Такие полевые проекторы были найдены,  но
их нет в частном владении.
     Однако, похоже, группа мистера Лукмана обладает доступом к  ним...  а
это означает не только деньги, но и влияние... и по  отдельным  замечаниям
во время отдыха или еды Уолтерс заподозрил, что этими деньгами и  влиянием
они обязаны человеку по имени Робинетт Броадхед.
     Соляной купол был найден, места для бурения подобраны, главная работа
экспедиции  выполнена.   Оставалось   только   проверить   еще   несколько
возможностей и завершить исследования. Даже Лукман несколько  расслабился,
а по вечерам все чаще разговоры заходили о доме.  Оказалось,  что  их  дом
вовсе не Ливия и даже не Париж. Это Техас, где у них оставались в  среднем
по 1,75 жены  и  с  полдесятка  детей  на  каждого.  Не  очень  равномерно
распределенных,  как  мог  судить  Уолтерс,  но  здесь  арабы,   вероятно,
умышленно, не  вдавались  в  подробности.  Чтобы  побудить  их  к  большей
откровенности, Уолтерс стал рассказывать о Долли. И рассказал больше,  чем
собирался. О ее  крайней  молодости.  О  ее  представлениях.  Ее  наручных
куклах. Он рассказал, как искусно делает Долли этих кукол -  утку,  щенка,
шимпанзе, клоуна. И лучше всех - хичи. У хичи Долли  уходящий  назад  лоб,
клювастый нос, торчащий подбородок,  глаза  раскосые,  как  на  египетских
настенных росписях. В профиль такое лицо - почти сплошная наклонная линия:
все это, конечно, вымышлено, потому что никто не видел хичи.
     Младший из ливийцев Фавзи рассудительно кивнул:
     - Хорошо, когда женщина зарабатывает деньги.
     - Дело не только в деньгах. Это дает ей занятие, понимаете? Но все же
я боюсь, что ей скучно в порту Хеграмет. Поговорить не с кем.
     Ливиец по имени Шамин тоже кивнул.
     - Программы, - мудро посоветовал он. - Когда у меня была только  одна
жена, я купил ей несколько программ для того, чтобы у нее  была  компания.
Помню, особенно ей нравились "Дорогой Эбби" и "Друзья Фатимы".
     - Я бы хотел, но на Пегги пока еще ничего подобного нет. И  ей  очень
трудно. И я не могу ее винить.  Иногда  мне  хочется  любви,  а  она...  -
Уолтерс смолк, потому что ливийцы рассмеялись.
     - Во второй суре сказано, - с  грубым  смехом  заявил  Фавзи,  -  что
женщина наше поле, и мы можем возделывать это  поле,  когда  захотим.  Так
говорит Аль Бакара, по прозвищу Корова.
     Уолтерс, сдерживая возмущение, решился пошутить:
     - К сожалению, моя жена не корова.
     - К сожалению, твоя жена не жена, -  насмехался  араб.  -  У  себя  в
Хьюстоне таких, как ты, мы зовем подкаблучник. Позор для мужчины.
     - Послушайте, - начал  Уолтерс,  покраснев;  но  потом  сдержался.  У
кухонной палатки Лукман отмерял ежедневные порции  бренди;  он  нахмурился
при звуках голосов. Уолтерс принужденно улыбнулся:
     - Мы никогда не согласимся, - сказал он, - но не будем ссориться. - И
попытался сменить тему. - Интересно, -  сказал  он,  -  почему  вы  решили
искать нефть именно на экваторе?
     Фавзи поджал губы и пристально  посмотрел  на  Уолтерса,  прежде  чем
ответить:
     - У нас есть много указаний, что тут может быть нефть.
     - Конечно. Все эти снимки, они ведь опубликованы. Это не тайна. Но  в
северном  полушарии,  в  районе  Стеклянного  моря,  местность  еще  более
многообещающая.
     - Хватит! - прервал Фавзи. - Тебе платят не за то, чтобы  ты  задавал
вопросы, Уолтерс.
     - Я только...
     - Ты вмешиваешься не в свое дело, вот что ты делаешь!
     Снова голоса зазвучали громко, но на этот раз  Лукман  подошел  с  их
восьмьюдесятью миллилитрами бренди для каждого.
     - В чем дело? - спросил он. - О чем спрашивает американец?
     - Неважно. Я не ответил.
     Лукман некоторое время смотрел, держа в руке порцию бренди  Уолтерса,
потом неожиданно поднес ее ко рту и выпил.  Уолтерс  подавил  протест.  Не
имеет значения.  Он  совсем  не  хочет  пить  с  этими  людьми.  И  вообще
тщательное  отмеривание   миллилитров   не   мешает   Лукману   пропускать
порцию-другую в одиночестве, потому  что  лицо  его  покраснело,  а  голос
охрип.
     - Уолтерс, - взревел он. - Я наказал бы тебя за твое вынюхивание,  но
это неважно. Ты хочешь знать, почему  мы  ищем  здесь,  в  ста  семидесяти
километрах от того места, где будет сооружена петля? Тогда посмотри вверх!
- И он театрально указал на темнеющее небо и со смехом ушел.  Через  плечо
бросил: - Больше это не имеет значения!
     Уолтерс посмотрел ему вслед, потом поднял глаза к ночному небу.
     Яркая  голубая  бусина  скользила  на  фоне   незнакомых   созвездий.
Транспорт!   Межзвездный   корабль   "С.Я.Броадхед"   вышел   на   высокую
околопланетную орбиту. Уолтерс видел, что корабль снижается, приближаясь к
планете,  огромный  спутник  в  форме  картофеля,  сверкающий  голубым   в
безоблачном небе планеты Пегги. Через девятнадцать часов он  снизится.  Но
еще  до  этого  Уолтерс  должен  быть  в  своем  шаттле,   участвовать   в
лихорадочной разгрузке,  в  перевозке  пассажиров  первого  класса  или  в
подталкивании капсул,  в  которых  перепуганные  иммигранты  доберутся  до
своего нового дома.
     Уолтерс про себя поблагодарил  Лукмана  за  то,  что  тот  выпил  его
бренди: он не может позволить себе спать этой ночью. Пока  четверо  арабов
спали, он снимал палатки и  собирал  оборудование,  нагружал  его  в  свой
самолет, разговаривал с базой в порту  Хеграмет,  чтобы  подтвердить  свое
назначение на шаттл. Подтвердил. Если завтра к полудню он будет  в  порту,
то сможет участвовать в разгрузке огромного транспорта и подготовке его  к
обратному рейсу. На рассвете он поднял бранящихся  арабов.  Через  полчаса
они уже были на борту самолета на пути домой.
     Он вовремя добрался до аэропорта, хотя внутри него что-то шептало:
     - Слишком поздно. Слишком поздно...
     Для  чего  слишком  поздно?  Вскоре  он  узнал.  Когда  он  попытался
заплатить за горючее, на указателе банковского счета вспыхнул нуль. Ничего
нет на их общем с Долли счете.
     Невозможно! Так ли уж невозможно? подумал он, глядя на то  поле,  где
несколько дней стоял посадочный аппарат Вэна и где теперь его не было.  И,
придя домой, он не удивился увиденному. Банковский счет пуст. Одежда Долли
исчезла, ее куклы тоже, и, конечно, не было и самой Долли.


     В то время я не думал об Оди Уолтерсе. А если бы думал, то,  конечно,
поплакал бы о нем - или о себе. Решил  бы,  что  это  неплохой  повод  для
плача. Я хорошо знал эту трагедию, когда исчезает горячо любимый  человек,
моя собственная утраченная любовь годы и годы тому назад была заключена  в
черную дыру.
     Но правда в том, что я о нем и не  думал.  Занимался  своими  делами.
Больше  всего  меня  заботила  боль  в  кишках,  но  много  я  думал  и  о
террористах, угрожающих мне и всему, что меня окружает.
     Конечно, не все вокруг плохо.  О  своих  изношенных  внутренностях  я
думал, потому что они меня заставляли. Но тем временем мои  новые  артерии
медленно укреплялись; и  ежедневно  шесть  тысяч  клеток  умирали  в  моем
невосстановимом мозге; а тем временем звезды  замедляли  свое  движение  и
вселенная приближалась к своей энтропийной смерти, и тем  временем...  Тем
временем все, если подумать, шло под уклон. Но я об этом не думал!
     Но так мы устроены, верно? Продолжаем жить, потому что приучили  себя
не думать обо всех этих  "тем  временем",  пока  они  сами,  подобно  моим
кишкам, не заставят нас задуматься.


     Эти  слова  Робина  также  нуждаются  в   разъяснении.   Хичи   очень
интересовались жизнью, особенно разумной или обещавшей такой стать. У  них
был прибор, который позволял им  улавливать  чувства  существ  на  далеких
мирах.
     Но этот прибор не только воспринимал,  но  и  передавал.  Собственные
эмоции оператора передавались  объектам  операции.  И  если  оператор  был
расстроен, угнетен... или безумен, последствия могли быть очень тяжелые. У
мальчишки Вэна был такой прибор, когда он жил на корабле хичи. Он  называл
его кушеткой для снов - ученые позже переименовали  его  в  телепатический
психокинетический приемопередатчик - ТПП,  и  когда  Вэн  им  пользовался,
происходили события, описанные Робином.


     Конечно, вы понимаете, что "ничтожность",  о  которой  здесь  говорит
Робин, не принадлежит Оди Уолтерсу. Робин никогда не был ничтожеством;  но
время от времени ему приходилось убеждать себя в этом.  Странные  существа
люди!


     Подозрения Уолтерса о том, что проект  финансировал  Робин  Броадхед,
вполне обоснованны. А вот  мнение  Уолтерса  и  мотивах  Робина  -  совсем
наоборот.  Робин  был  высокоморальным  человеком,  но  обычно  не   очень
стремился соблюдать законы. К тому же  он  получал  большое  удовольствия,
разбрасывая намеки на себя, особенно когда говорил в третьем лице.



                          3. БЕССМЫСЛЕННОЙ НАСИЛИЕ

     Бомба в Киото сожгла деревянную статую  Будды,  которой  было  больше
тысячи лет; беспилотный корабль приземлился на астероиде  Врата  и,  когда
его открыли, выпустил целое облако  спор  сибирской  язвы;  перестрелка  в
Лос-Анжелесе; плутониевая пыль в главном водопроводном резервуаре  Лондона
- вот что обрушивалось на нас. Терроризм. Бессмысленное насилие.
     - Странный мир, - сказал я своей дорогой  жене  Эсси.  -  Индивидуумы
действуют  трезво  и  разумно,  но,  собираясь  вместе,   они   становятся
неразумными подростками; собираясь группами, они ведут себя как дети.
     - Да, - согласилась Эсси, кивая, - это верно, но  скажи  мне,  Робин,
как твои кишки?
     - Хорошо, насколько можно ожидать, - ответил я  и  добавил  шутку:  -
Невозможно больше достать  хорошие  запчасти.  -  Потому  что  мои  кишки,
конечно, трансплант, как  и  многие  другие  части  моего  тела  -  таковы
достоинства Полной Медицины Плюс. - Но я говорю  не  о  своей  болезни.  О
болезни мира.
     - Ты прав, - согласилась Эсси, - хотя, по моему  мнению,  если  бы  у
тебя с кишками было бы все в порядке, ты реже говорил бы  о  таких  вещах.
Она  подошла  ко  мне  сзади  и  положила  ладонь  мне  на  лоб,  глядя  с
отсутствующим выражением  на  Таппаново  море.  Эсси  понимает  устройство
человека, как немногие, о чем свидетельствуют  ее  премии,  но  когда  она
хочет узнать, нет ли у  меня  температуры,  то  делает  это  так  же,  как
когда-то ее нянька в Ленинграде. - Температуры  нет,  -  неохотно  сказала
она, - а что говорит Альберт?
     - Альберт говорит, - ответил я, -  что  тебе  нужно  заняться  своими
гамбургерами. - Я сжал ее руку. - Честно, со мной все в порядке.
     - А ты спросишь для уверенности Альберта? - торгуется она.  На  самом
деле она очень занята новой группой своих предприятий, и я об этом знаю.
     - Спрошу, - пообещал я, похлопав ее по все  еще  великолепному  заду.
Она скрылась в своей мастерской. Как только она ушла, я позвал: - Альберт.
Ты слышал?
     В голораме над моим столом появилось изображение моей  информационной
программы. Альберт почесывал нос концом своей трубки.
     - Да, Робин, - сказал Альберт Эйнштейн, - конечно, я слышал.  Как  вы
знаете, мои рецепторы всегда функционируют, за  исключением  тех  случаев,
когда  вы  их  специально  отключаете  или  когда  ситуация  исключительно
интимная.
     - Гм, - ответил я, рассматривая его. Он совсем не франт, мой Альберт,
в своем неаккуратном свитере, собранном  складками  на  шее,  в  спущенных
носках. Эсси все это поправила бы в секунду, если бы я попросил, но мне он
так нравится. - И как же ты определяешь, что ситуация  интимная,  если  не
подсматриваешь?
     Он переместил кончик трубки с носа на щеку,  продолжая  почесывать  и
мягко улыбаться: знакомый вопрос и ответа не требует.
     Альберт  скорее  друг,  чем  компьютерная  программа.  Он  достаточно
сообразителен, чтобы не отвечать на риторические вопросы. Когда-то у  меня
было более десяти воспринимающих  и  обрабатывающих  информацию  программ.
Одна программа - бизнес-менеджер - рассказывала, как обстоит дело с  моими
инвестициями, другая - медицинская - сообщала, когда нужно заменять органы
(между прочим, я считаю, что она вступила в заговор с другими программами,
и они совместно добавляли мне в  пищу  лекарства),  юридическая  программа
помогала не попадать в неприятности, а когда я все же в них  попадал,  мне
помогала моя старая психоаналитическая программа. Или пыталась помогать: я
не всегда  верил  Зигфриду.  Но  постепенно  я  ограничился  только  одной
программой. Это мой научный  советник  и  помощник  на  все  руки  Альберт
Эйнштейн.
     - Робин, - с мягким укором сказал он, - вы ведь меня вызвали  не  для
того, чтобы проверить, подглядываю ли я?
     - Ты прекрасно знаешь, почему я тебя  вызвал,  -  ответил  я,  и  он,
правда, знал. Он кивнул и указал на  угол  комнаты,  в  сторону  Таппанова
моря; там находится экран интеркома. Альберт управляет и им,  как  и  всем
остальным  оборудованием  в  доме.  На  экране   появилось   нечто   вроде
рентгеновского снимка.
     - Пока  мы  разговаривали,  -  сказал  Альберт,  -  я  позволил  себе
просветит вас пульсирующим звуком, Робин. Посмотрите  сюда.  Вот  это  ваш
последний  кишечный  трансплант,  и  если  вы  посмотрите  внимательней  -
подождите, я увеличу изображение, - я думаю,  вы  заметите,  что  вся  эта
область воспалена. Боюсь, что происходит отторжение.
     - Мне не нужно это объяснять! - рявкнул я. - Сколько?
     - Сколько времени до того,  как  положение  станет  критическим?  Ах,
Робин, - искренне сказал он, - трудно сказать: ведь  медицина  по-прежнему
не точная наука...
     - Сколько!
     Он вздохнул.
     - Я сообщу вам минимальную и  максимальную  оценки.  Катастрофические
последствия не наступят в течение ближайшего дня  и  обязательно  наступят
через шестьдесят дней.
     Я расслабился. Не так плохо, как могло бы быть.
     - Так что у меня есть время, прежде чем положен