что  эти
органы  принадлежат  кому-то  другому,  и  вы,  чтобы   жить   дольше,   в
определенном смысле  заставляете  других  жить  меньше.  Признание  этого,
Робин, не снимет невротическое ощущение вины,  это  всего  лишь  признание
моральной правды.
     Вот и все, что он говорит мне; и с  улыбкой,  одновременно  доброй  и
печально, добавляет:
     - До свидания.
     Терпеть не могу, когда мои компьютерные программы начинают рассуждать
о морали. Особенно, когда они правы.


     Я улыбнулся ей и позволил поцеловать себя. Эсси часто  бранится.  Она
также любит меня, а это  многого  стоит.  Она  высокая.  Стройная.  У  нее
длинные золотистые волосы; когда она в  роли  профессора  или  бизнесмена,
убирает их в тугой советский пучок, а, ложась спать, распускает их. И,  не
подумав, не откорректировав свои слова, я выпалил:
     - Я разговаривал с Зигфридом фон Психоаналитиком.
     - А, - сказала Эсси, выпрямляясь. - О.
     И, задумавшись, принялась доставать булавки из  своего  пучка  волос.
Прожив с человеком несколько десятилетий, многое о нем узнаешь, и я следил
за ее мыслительным процессом, словно она рассуждала  вслух.  Конечно,  она
забеспокоилась, потому что мне понадобилось говорить с психоаналитиком. Но
в то же время она очень верила в Зигфрида. Эсси всегда считала, что она  в
долгу перед  Зигфридом,  потому  что  знала:  только  с  помощью  Зигфрида
когда-то давно я смог признаться себе, что влюблен в нее. (А также влюблен
в Джель-Клару Мойнлин, что и составляло проблему).
     - Не хочешь ли рассказать мне, в чем дело? - вежливо спросила она,  и
я ответил:
     -  Возраст  и  депрессия,  моя  дорогая.  Ничего  серьезного.  Только
временное. Как твой день?
     Она  изучала  меня  своими  всевидящими   диагностическими   глазами,
распуская длинные светлые волосы. Строила ответ в  соответствии  со  своим
диагнозом.
     - Ужасно устала, - сказала она наконец, - и мне нужно выпить. Тебе, я
думаю, тоже.


     Мы выпили. В шезлонге нашлось место для нас обоих, и мы смотрели, как
луна садится в направлении Джерси, а Эсси рассказывала мне о своем  дне  и
не очень допытывалась о моем.
     У Эсси своя  жизнь,  и  очень  напряженная  -  удивительно,  что  она
неизменно находит в ней много места и для меня. Помимо своих  предприятий,
она провела утомительный час в  исследовательском  институте,  который  мы
основали, чтобы внедрять  технологию  хичи  в  наши  компьютеры.  У  хичи,
по-видимому, не было компьютеров, они не рассчитывали курс своих кораблей,
но  у  них  были  изящные  идеи  в  пограничных  областях.  Конечно,   это
специальность  Эсси,  она  доктор  наук.  И  когда  она  говорит  о  своих
исследовательских программах, я вижу, как она одновременно рассуждает:  не
нужно расспрашивать старину Робина, я могу просто справиться  у  программы
Зигфрида и прослушать весь разговор. Я с любовью сказал:
     - Ты не так хитра, как думаешь, - и она смолкла  посредине  фразы.  -
Наш разговор с Зигфридом закрыт.
     - Ха. - Самодовольно.
     - Никаких "ха", - сказал я тоже самодовольно, - потому что я заставил
Альберта пообещать. Запись так запрятана, что даже ты  не  сможешь  добыть
ее, не уничтожив всю систему.
     - Ха! - повторила она и наклонилась, заглядывая мне в глаза. На  этот
раз "ха" звучало громче и выразительнее, и перевести его можно  было  так:
"Придется поговорить об этом с Альбертом".
     Я посмеиваюсь над Эсси, но я и люблю Эсси. Поэтому я позволил ей уйти
с крючка.
     - Я не хочу, чтобы этот запрет  нарушался,  -  сказал  я,  -  ну,  из
тщеславия. В разговоре с Зигфридом я был таким нытиком. Но я сам тебе  все
расскажу.
     Она села, довольная, и слушала  мой  рассказ.  Когда  я  кончил,  она
немного подумала и сказала:
     - Поэтому ты  испытываешь  депрессию?  Потому  что  ничего  не  ждешь
впереди?
     Я кивнул.
     - Но, Робин! У тебя, возможно, ограниченное будущее, но  Боже!  какое
прекрасное настоящее! Галактический  путешественник!  Один  из  богатейших
магнатов! Неукротимый сексуальных  объект,  к  тому  же  обладающий  очень
сексуальной женой!
     Я улыбнулся и пожал плечами. Задумчивое молчание.
     - Вопросы морали, - сказала она наконец, - не лишены разумности. Тебе
делает честь, что ты задумываешься над ними. У меня  тоже  были  сомнения,
как ты помнишь, когда не так давно мне заменяли изношенные органы другими.
     - Значит, ты понимаешь!
     - Прекрасно понимаю! Я понимаю также, что после принятия  решения  не
нужно беспокоиться. Депрессия - это  глупо.  К  счастью,  -  сказала  она,
вставая с шезлонга и беря меня  за  руку,  -  в  нашем  распоряжении  есть
отличный антидепрессант. Не хочешь ли последовать за мной в спальню?
     Конечно, я хотел. И пошел. И  почувствовал,  как  депрессия  покидает
меня,  потому  что   я   наслаждаюсь,   когда   нахожусь   в   постели   с
С.Я.Лавровой-Броадхед. И наслаждался бы, даже если бы знал, что до смерти,
вызывавшей эту депрессию, мне осталось меньше трех месяцев.


     Снова говорит Альберт Эйнштейн.  Мне  кажется,  лучше  пояснить,  что
сказал Робин о Джель-Кларе Мойнлин. Она была исследователем с Врат,  и  он
любил ее. Они вместе с несколькими другими оказались  захваченными  черной
дырой. Одни из них могли освободиться за счет других. Это удалось  сделать
Робину. А Кларе и всем остальным нет. Возможно,  это  чистая  случайность;
может быть, Клара пожертвовала собой и  освободила  Робина;  может,  Робин
впал в панику и спасся за счет других; даже сейчас невозможно сказать, что
именно произошло. Но Робин, всегда остро испытывавший чувство вины, долгие
годы представлял себе Клару в этой черной дыре, с остановившимся временем,
все в том же моменте ужаса и отчаяния - и всегда (он думал)  винящую  его.
Только Зигфрид помог ему избавиться от этого.
     Вы можете удивиться, откуда я обо всем этом знаю, поскольку разговоры
с Зигфридом закрыты. Ну, это легко. Я знаю  об  этом  точно  так  же,  как
теперь Робин знает многое о том, чего он никогда не видел.



                    2. ЧТО ПРОИСХОДИЛО НА ПЛАНЕТЕ ПЕГГИ

     Тем временем  на  планете  Пегги  мой  друг  Оди  Уолтерс  разыскивал
определенный кабак и определенного человека.
     Я говорю, что он мой друг, хотя  не  вспоминал  о  нем  долгие  годы.
Некогда он оказал мне услугу. Я этого не забыл. Если бы кто-нибудь  сказал
мне: "Эй, Робин, а помните, Оди Уолтерс помог вам получить корабль,  когда
он вам был нужен?", я с негодованием ответил бы:  "Дьявольщина,  да!  Я  о
таком никогда не забываю!" Но я, конечно, не думал об этом ежеминутно,  и,
кстати, в тот момент понятия не имел, где находится Оди и  вообще  жив  ли
он.
     Уолтерса легко запомнить, потому что выглядит он необычно.  Невысокий
и некрасивый. Лицо в нижней части шире, чем в верхней, и потому он  слегка
напоминает  дружески  расположенную  лягушку.  Он  женат  на  красивой   и
неудовлетворенной женщине вдвое моложе его самого.  Ей  было  девятнадцать
лет; звали ее Долли. Если бы Оди спросил у меня совета, я бы ответил  ему,
что май и декабрь уживаются не очень хорошо - разумеется, если только, как
в моем случае, декабрь не обладает необыкновенным богатством. Но Оди очень
хотел, чтобы у него получилось, потому что очень  любил  Долли,  и  потому
трудился ради нее, как раб. Оди Уолтерс был пилотом.  На  кораблях  любого
типа. Он пилотировал воздушные корабли на  Венере.  Когда  большой  земной
транспорт (который  постоянно  напоминал  ему  обо  мне,  потому  что  мне
принадлежала значительная часть его стоимости и я назвал его в честь своей
жены) оказывался на орбите вокруг  Пегги,  Оди  приводил  шаттлы,  которые
нагружались на корабле и разгружались на поверхности;  а  между  приходами
транспорта нанимался пилотировать любой корабль и выполнял любые  задания,
какие требовались в этом чартере. Подобно всем остальным на планете Пегги,
он явился за 4х10 в десятой степени  километров  от  места,  где  родился,
чтобы заработать на жизнь, и иногда это ему удавалось, а иногда не  очень.
Поэтому когда закончился один чартер  и  Аджангба  сказал  Оди,  что  есть
другой, Уолтерс ухватился за него. Даже если  это  означало  обыскать  все
притоны порта Хеграмет, чтобы отыскать нанимателей. А это  не  так  легко.
Для "города", насчитывающего четыре тысячи жителей,  Хеграмет  перенасыщен
барами. Их десятки, и в самых  вероятных  -  кафе  отеля,  паб  аэропорта,
большое казино с единственным в Хеграмете ночным представлением -  арабов,
которые должны его нанять, не оказалось. Долли в казино, где она могла  бы
выступать со своими куклами, не было, не было ее и дома, во всяком  случае
на телефон она не отвечала. Полчаса спустя Уолтерс по-прежнему  бродил  по
плохо освещенным улицам в поисках своих арабов. Теперь он вышел за пределы
более богатой западной части города. Нашел он арабов  в  кабаке  на  самом
краю города, и они спорили.


     Все сооружения порта Хеграмет  временные.  Это  неизбежное  следствие
того обстоятельства, что Пегги - планета-колония. Каждый  месяц,  когда  с
Земли являлся новый транспорт с  иммигрантами,  население  разбухало,  как
шар, в который накачали водород. Но в течение следующих нескольких  недель
оно  постепенно  сокращалось,  колонисты  перемещались  на  плантации,  на
лесоразработки и в шахты. Население  никогда  не  опускалось  до  прежнего
уровня, потому что ежемесячно появлялось несколько  сотен  новых  жителей,
так что приходилось пристраивать новые здания. Но  этот  кабак  был  самым
временным из всех временных сооружений. Три плиты  строительного  пластика
служили ему  стенами,  четвертую  положили  в  качестве  крыши,  а  стена,
обращенная к улице, оставалась открытой для теплого воздуха Пегги. Но даже
и так внутри было туманно и дымно, пахло табаком, коноплей, гарью  ламп  и
кислым пивным запахом самогона, которым здесь торговали.
     Уолтерс сразу узнал свою добычу по описанию агента. Таких не  так  уж
много в порту Хеграмет. Конечно, арабов много, но богатых нет.  И  сколько
среди них старых? Мистер Лукман даже старше Аджангбы, он толстый и  лысый,
и на каждом пухлом пальце у него  кольцо,  и  многие  с  бриллиантами.  Он
вместе с несколькими другими арабами сидел  в  глубине  кабака,  но  когда
Уолтер направился в нему, хозяйка преградила ему дорогу.
     - Частная пирушка, - сказала она. - Они платят. Оставь их в покое.
     - Они ждут меня, - заявил Уолтерс, надеясь, что это правда.
     - Зачем?
     - Ну, это не твое дело,  -  гневно  сказал  Уолтерс,  обдумывая,  что
произойдет, если он просто оттолкнет хозяйку. Конечно, сама по себе она не
страшна, тощая, смуглая, темноволосая молодая женщина с большими  голубыми
металлическими серьгами;  но  вот  рослый  мужчина  с  пулеобразной  лысой
головой, сидящий в углу и внимательно за всем наблюдающий, - совсем другое
дело. К счастью, мистер Лукман увидел Уолтерса и неуверенно  направился  к
нему.
     - Вы мой пилот, - провозгласил он. - Пойдемте выпьем.
     - Спасибо,  мистер  Лукман,  но  мне  нужно  домой.  Я  просто  хотел
подтвердить чартер.
     - Да. Пойдемте. - Он  повернулся  и  посмотрел  на  своих  спутников,
которые о чем-то яростно спорили. - Выпить  хотите?  -  спросил  он  через
плечо.
     Он пьянее, чем думал Уолтерс. Оди снова сказал:
     - Спасибо, но нет. Будьте добры, подпишите контракт.
     Лукман повернулся и взглянул на листок в руках Уолтерса.
     - Контракт? - Он на некоторое время задумался. - Мы должны  заключить
контракт?
     - Таково обыкновение, мистер Лукман, - сказал Уолтерс.  Терпение  его
подходило к концу. В глубине спутники  араба  кричали  друг  на  друга,  и
внимание Лукмана разделялось между Уолтерсом и спорящими.
     И еще одно. В споре участвовали четверо  -  пятеро,  если  считать  и
Лукмана.
     - Мистер Аджангба сказал, что вас будет четверо, - заметил Уолтерс. -
Иначе перегрузка. А вас пятеро.
     - Пятеро? - взгляд Лукмана сосредоточился на  Уолтерсе.  -  Нет.  Нас
четверо.  -  Но  тут  выражение  его  изменилось,  и  он   благожелательно
улыбнулся. - О, вы думаете, этот спятивший один из нас? Нет, он с нами  не
пойдет. Он скорее отправится в могилу, если будет настаивать перед Шамином
на своем толковании слов пророка.
     - Понятно, - сказал Уолтерс. - Тогда подпишите, пожалуйста...
     Араб пожал плечами и взял листок  у  Уолтерса.  Он  разложил  его  на
оцинкованной поверхности бара и с трудом начал читать, держа в руке ручку.
Спор стал громче, но Лукман, казалось, не обращает на него внимания.
     Большинство посетителей кабака были африканцами, причем кикуйю сидели
по одну сторону, а масаи по другую. На  первый  взгляд,  в  этом  обществе
спорщики казались одинаковыми. Но теперь Уолтерс видел, что  это  не  так.
Один из спорщиков был моложе остальных, меньше ростом и стройнее.  Кожа  у
него темнее, чем у большинства европейцев, но  не  такая  смуглая,  как  у
ливийцев; глаза такие же черные, но веки не окрашены.
     Уолтерс повернулся к ним спиной и терпеливо ждал возможности уйти. Не
только потому, что хотел увидеть Долли. Порт Хеграмет знаком с  этнической
враждой. Китайцы в основном оставались  с  китайцами,  латиноамериканцы  в
своем баррио, европейцы - в европейском районе - о, не совсем  обязательно
и, конечно, не всегда  мирно.  Даже  внутри  этих  общностей  существовали
четкие границы. Китайцы из Кантона  не  дружили  с  китайцами  с  Тайваня,
португальцы имели мало общего с финнами, а бывшая Чили и прежняя Аргентина
продолжали  враждовать.  Однако  европейцам   определенно   не   следовало
приходить в  африканские  бары;  поэтому,  получив  подписанный  контракт,
Уолтерс поблагодарил Лукмана и ушел  быстро  и  с  явным  облегчением.  Не
прошел он и квартал, как услышал за собой гневные крики и вопль боли.
     На планете Пегги каждый старается не вмешиваться  в  чужие  дела,  но
Уолтерсу  нужно  было  защитить  предстоящий  чартер.  Он   видел   группу
нападающих, окружившую одного человека.  Вполне  возможно,  что  африканцы
напали на его нанимателя. А это уже его дело. Уолтерс повернулся и побежал
назад - ошибка, о которой он, поверьте  мне,  впоследствии  очень  глубоко
пожалел.
     К тому времени как Уолтерс подбежал, нападающие исчезли,  а  хнычущий
окровавленный человек на тротуаре оказался не из группы  нанимателей:  это
был молодой незнакомец; он схватил Уолтерса за ногу.
     - Помоги мне, и я дам тебе пятьдесят  тысяч  долларов,  -  сказал  он
неуверенным голосом; губы его распухли и кровоточили.
     - Пойду за полицейским, - предложил Уолтерс, стараясь высвободиться.
     - Никакой полиции! Помоги мне их убить, и я тебе заплачу,  -  рявкнул
человек. - Я капитан Хуан Генриетта Сантос-Шмитц и вполне  могу  заплатить
за твою службу!


     Конечно, в то время я ничего об  этом  не  знал.  С  другой  стороны,
Уолтерс не знал, что мистер Лукман работает на меня. Это неважно. На  меня
работают десятки тысяч людей, и совсем неважно, знает их Уолтерс или  нет.
Плохо, что он сразу не узнал Вэна, потому что лишь немного слышал  о  нем.
Для Уолтерса в конечном счете это составляло большую разницу.
     Я хорошо знал Вэна. Впервые встретил  его,  когда  он  был  ребенком,
воспитанным машинами и нелюдьми. Приводя для вас каталог своих знакомых, я
его имел в виду под  не-другом.  Вообще  он  никогда  не  социализировался
настолько, чтобы стать кому-нибудь другом.
     Больше того, можно сказать, что он был врагом - и не только моим,  но
всего человечества - в те дни, когда испуганным и похотливым юнцом  мечтал
на своей кушетке в облаке Оорта, не зная и не беспокоясь,  что  его  мечты
сводят все человечество с ума. Конечно, это не его вина. Не его вина,  что
несчастные террористы вдохновились его примером и снова  всех  нас  начали
сводить с ума, когда  могли  это  организовать,  -  но  если  мы  займемся
понятием "ошибки" и связанным с ним понятием "вины", мы снова  вернемся  к
Зигфриду фон Психоаналитику, прежде чем вы это поймете, а я сейчас  говорю
об Оди Уолтерсе.
     Уолтерс, конечно, не ангел милосердия, но он не  мог  оставить  этого
человека на  улице.  Вводя  окровавленного  незнакомца  в  свою  маленькую
квартиру, которую он делил с Долли, Уолтерс так и не  понимал,  почему  он
это делает. Конечно, этот человек в плохой форме. Но для этого  существуют
станции первой помощи, и к тому же жертва оказалась крайне  несимпатичной.
Всю  дорогу  до  квартала,  называвшегося  Малой  Европой,  этот   человек
постоянно снижал плату за помощь и жаловался на трусость Уолтерса; к  тому
времени как он разлегся на  складной  кровати  Уолтерса,  обещанная  плата
составляла двести пятьдесят долларов, а критика характера Уолтерса звучала
непрерывно.
     Но кровотечение прекратилось. Человек сел на кровати  и  презрительно
осмотрел квартиру. Долли все еще не было дома, и,  конечно,  квартиру  она
оставила  в  беспорядке:  множество  грязных  тарелок  на   столе,   всюду
разбросаны ее куклы, белье сушится над раковиной, а с ручки двери  свисает
свитер.
     - Какое грязное место, - сказал  нежеланный  гость.  -  Даже  двухсот
пятидесяти долларов не стоит.
     С губ Уолтерса рвался резкий  ответ.  Но  он  подавил  его  вместе  с
другими, уже полчаса готовыми вырваться: в чем дело?
     - Я помогу тебе умыться, - сказал он. - Потом можешь  убираться.  Мне
твои деньги не нужны.
     Избитые губы попытались изогнуться в усмешке.
     - Как глупо с твоей стороны, -  сказал  человек.  -  Я  капитан  Хуан
Генриетта Сантос-Шмитц. У меня собственный  космический  корабль.  У  меня
доля доходов в транспортном корабле, который  кормит  эту  планету,  среди
других моих предприятий. Говорят, что я на  одиннадцатом  месте  в  списке
самых богатых людей.
     - Никогда о тебе не слышал, - проворчал Уолтерс, напуская теплую воду
в раковину. Но  это  неправда.  Когда-то  очень  давно,  но  что-то  было,
какое-то воспоминание. Кто-то еженедельно показывался в новостях ПВ, потом
каждый  месяц  или  два.  Ничто  не   забывается   лучше,   чем   человек,
прославленный десять лет назад. - Ты ребенок, выросший в корабле  хичи,  -
неожиданно сказал Уолтерс, и человек взвыл:
     - Точно! Ой! Ты делаешь мне больно!
     -  Терпи,  -  ответил  Уолтерс  и  подумал,  что  же   делает   здесь
одиннадцатый в списке богатейших людей.  Долли,  конечно,  понравится  эта
встреча. Но Долли часто нравятся ее  планы  -  как  разбогатеть  и  купить
островные плантации, или  летний  дом,  или  билет  домой.  Может,  стоить
задержать здесь этого человека под каким-нибудь предлогом, пока  Долли  не
вернется? Или вытолкать его и потом рассказать Долли?
     Но эта дилемма тут же разрешилась сама  собой:  дверь  заскрипела,  и
вошла Долли.
     Как бы ни выглядела Долли у себя дома - обычно глаза ее слезились  от
аллергии на флору Пегги, она  вечно  недовольна,  у  нее  редко  причесаны
волосы, - но когда она выходит наружу, она ослепительна. И, очевидно,  она
ослепила неожиданного гостя, когда появилась в дверях, и хоть Уолтерс  уже
около года был женат на этой женщине со стройной фигурой  и  неулыбающимся
лицом - и  отлично  знал,  какой  диете  она  обязана  первому,  и  какому
недостатку своих зубов - второму, сам он тоже был почти ослеплен.
     Уолтерс обнял ее и  поцеловал;  она  вернула  поцелуй,  но  не  очень
внимательно. Глядела мимо него на незнакомца. Все еще обнимая ее,  Уолтерс
сказал:
     - Дорогая, это капитан Сантос-Шмитц. Он  подрался,  и  я  привел  его
сюда...
     Она оттолкнула его:
     - Младший, неужели?
     Ему потребовалось время, чтобы осознать недоразумение.
     - О, нет, Долли, он не со мной дрался. Просто я проходил поблизости.
     Выражение ее смягчилось, и она повернулась к гостю.
     - Конечно. Добро пожаловать, Вэн. Позвольте  взглянуть,  что  с  вами
сделали.
     Сантос-Шмитц приободрился.
     - Вы меня знаете, - сказал он,  позволяя  ей  взглянуть  н