Сергей Евгеньевич Вольф.
    Где ты, маленький "Птиль"


 coy Coyright Сергей Евгеньевич Вольф
 From: aegi@g.r.ru
 Date: 06 Fe 2002


Часть 1

1

 Я действительно ничего не видел сквозь выгнутое  стекло обзора: чернота
космоса и звезды -- и все. Наш с папой космолет шел на среднем режиме  -- ни
шевелений,  ни  скачков, звезды поэтому не  смещались, "стояли" на  месте и,
конечно, не приближались, как, скажем, здание завода "Факел", если катишь по
воздуху над нашим городком на такси-амфибии.
 -- А ты-то что видишь? -- спросил я.
 -- Не знаю, как это и назвать.  Это --  нечто черное, круг, чуть чернее
самого пространства.
 -- И ты это видишь ясно?
 -- Почти. Кстати, закрой-ка крепко глаза и резко открой! Я проделал то,
что он велел, а он смотрел на меня.
 -- Гляди. Гляди-гляди! Ну как?! Как теперь?
 -- Ноль эффекта, -- сказал я. -- А ты-то, ты-то это самое видишь вполне
ясно? -- настаивал я.
 -- Ну да. Ну как бы мерцательно, -- то да, то нет.
 --  Тьфу! А  почему  мы  не подключаем  наши  "глазки"? (Так я  называл
оптическую систему приближения всего, что может оказаться у нас по курсу.)
 Мы оба засмеялись, и он отжал ручку  системы почти до предела. И мы оба
увидели  это. Действительно  темное,  очень  темное  круглое  пятно.  Оно не
приближалось и не отклонялось от нашего курса -- неужели такое далекое?
 --  Мне  все  это  не  нравится, --  сказал  папа, и  по его  голосу  я
почувствовал, что он очень напряжен, очень.
 -- А что, собственно? Что не нравится?
 -- И ты  не видишь  огней -- красного, зеленого  и фиолетового по краям
пятна?  -- спросил он.  Вот тогда-то он и  потянул на себя ручку оптической,
приближающей системы до предела, и я увидел эти огни ясно.
 --  Это корабль, --  сказал папа, глядя на приборную доску перед собой.
-- Корабль. И большой. Это бо-ольшой космолет.
 -- Ну и... Чего здесь особенного?
 --  Я не знаю, сынок,  такой системы, такой  комбинации опознавательных
знаков. Увеличь скорость. Понимаешь что-нибудь?
 -- Нет. Не очень-то...
 -- Он не приблизился к нам. Вот что.
 -- Значит, тоже увеличил скорость?
 -- Да. И все же дай ему сигнал, что мы оставляем свой курс и просим его
отклониться, подвинуться.
 Я просигналил и сказал,  что вряд ли он отклонится, плевал он на нас --
похоже, он просто махина рядом с нами.
 -- Да, -- сказал  он. -- Видишь, даже не шевельнулся. Увеличь скорость.
Та-ак. Выйди на максимум! По  сетке и без  очков видно,  что его площадь  на
нашем экране не изменилась, -- сказал папа. -- Соображаешь?
 -- Скоростные данные похлеще, чем у нас!
 --  Главное  --  его  опознавательные  знаки.  Нет  таких!  Я попытался
рассмеяться:
 -- Что значит "нет"? Вообще?
 -- Да. "Вообще". На Земле. Ни в одной стране. Понял? Ты забыл, что я --
как-никак  пилот  первого  класса  -- обязан  знать. Ну-ка, сбрось скорость.
Та-ак. Еще. (Прошла минута.) Плавно, почти  сбрось ее, до минимальной.  (Две
минуты.) Все ясно. Видишь, его площадь на сетке та же. Не меняется.
 --  Тоже тормозит?  -- сказал я  и только  тут почувствовал  --  что-то
неуютно мне стало внутри, что-то ноющее шевельнулось.
 -- Как приклеился, --  глухо сказал папа. -- Как на резиночке. Чего ему
надо?.. Это же (большая пауза) -- инопланетянин! Понял? Понял, сынок?!
 Я тупо глядел на него.
 -- И-но-пла-не-тя-нин! Вдумайся!
 Я молчал.  Я только сейчас,  как бы задним числом, понял, что тревогу я
почувствовал давно, ну, как бы это сказать: раньше почувствовал, что ли, чем
осознал.
 -- Что же? -- сказал я. -- Это корабль с другой планеты? Корабль другой
цивилизации? Так, что ли?! Несколько веков говорили о других цивилизациях, а
те все не появлялись?
 --  Именно, -- сказал  папа глухо, но  без тени удивления в голосе, без
тени потрясения. -- Вот что я тебе скажу,  дорогой. Это "пятнышко" я заметил
давно, но помалкивал, сам не понимая еще, что  это за штучка, да и  видел  я
хуже, чем потом с помощью "глазок". Так вот, это "пятнышко", милый, слава те
господи, появилось, идя как бы нам навстречу, наискосок, из космоса, а не то
чтобы мы его догнали и он шел раньше нашим курсом, то есть тоже -- от Земли,
не буквально, конечно, но был к ней  близок. И  я могу допустить, коль скоро
мы очень далеко от  Земли и целый день не выходили на связь, а он шел как бы
нам навстречу, из глубины космоса, -- он не  пронюхал, кто мы такие и откуда
идем, -- понял? И сигналы наши не слышал.
 -- И значит...
 -- Не сумел  определить, откуда мы, и  вряд ли просек координаты Земли.
Это очень важно! Очень. Мы же не знаем, что у них там за цивилизация. Может,
людоеды, образно говоря. А с  другой стороны, если  их  цивилизация  нам  не
ясна,  то  нельзя  наверняка сказать, что мы  своим присутствием  не дали им
информации  о  координатах  Земли.  Это  серьезное  дело,  сынок,  --  потом
помолчав: -- Иди-ка  покорми  кота,  а я поиграю с этим корабликом.  Я пошел
кормить Сириуса.

2
 Я проснулся  внезапно  и  резко, как от мягкого мощного толчка изнутри
было темно, папа спал:  в  его комнате стояла полная тишина. Шторы на окне в
моей "детской" были плотными,  непрозрачными (темно-оранжевыми  -- настояние
мамы, идея солнечного света, "наше солнышко"), но и через щели по краям штор
я видел -- за окном только-только начинает светать. Я высвободил руку из-под
одеяла -- на часах было всего пять утра.
 Из  полной  темноты в мою  сторону со  шкафа  светили два зелено-желтых
пятнышка, два маленьких  горящих  листика: мой котище  Сириус тоже  не спал,
зыркал  на меня. А я  лежал и  думал, что вот  рассветет, стукнет девять, мы
позавтракаем с отцом и дунем в космос. Потрясающе:  мы полетим в космос! И я
лежал  и радовался,  что вот  есть  у нас такая возможность  и  такое особое
право, и это все совсем  не  случайно, хотя все, и  даже  эта неслучайность,
произошло именно что  случайно,  два года назад, по моей "вине" и  папаниной
прихоти.
 Я тогда  еще  был шкетом,  в 6  "б"  учился, в  нормальной человеческой
школе, в нашем маленьком городке типа спецспутник.

3
 Папа,  как  и  сейчас,  был тогда  инженером Высшей  Лиги,  вкалывал на
"Пластике", голова у  него "варила", и, наверное,  мои "научные" идеи только
шуршали  возле его  уха, только забавляли, или раздражали  его.  Или  он  их
просто  не замечал. Но  именно  он, даже не  предупредив  меня, засунул меня
учиться в  "Особую высшую техническую детскую  школу  No  2".  Папаню  вдруг
потрясло  мое  утверждение, что  вымершие птеродактили  вовсе не вымерли,  а
вполне существуют, хотя и не на земле. Я приплел  к моей идее  и  блуждающий
кобальт, и формулу Бекко из "Химии красителей", и черт-те что еще -- это его
и сразило.
 В этой школе для маленьких гениев (это я-то гений -- смех!) мы работали
по вузовской  программе, и  еще у нас были  регулярные практические занятия,
где мы должны были демонстрировать свою  научную интуицию, ну, фантазировать
и всякое такое. И вот однажды я и "выдал". Какой-то лысый дядька (помню, это
было в спецаудитории на межпланетке Аякс-Ц) нацарапал мелом нашему классу на
доске общий вид  космолета  нового  типа.  "Он,  --  говорит,  --  уже  весь
сосчитан, а вот с деталью  "Эль-три" неясно что она будет  из пластмассы --
это-то  ясно,  а из  какой  именно и  какая именно по форме,  весу -- совсем
неясно. Думайте".
 В тот день я как-то был не  настроен "выдавать" идеи: голова шла кругом
оттого, что  меня как  следует отчитали  за провоз  в  космос в банке  моего
хомяка, но  неожиданно для самого  себя  я что-то такое почувствовал, что-то
зашевелилось во мне... Я вышел к доске.
 Во-первых,  задача, оказалось,  была не вымышленная,  а практическая  и
очень   важная.   Во-вторых,  я  был   единственный,  чья   идея   выглядела
предварительно  верной,  и  вся  научная  группа,  работавшая над  кораблем,
переполошилась. В-третьих,  это только разговорчики были, что, мол, космолет
новой модели, на  самом же деле -- это был межпланетный  корабль супернового
типа для полета, высадки и освоения людьми годной для этого планеты. Впервые
в истории человечества! Чего там говорить, это было дело не только  научной,
но и, так сказать, государственной важности. И вот в эту ситуацию попадаю я,
шестиклассник, шкет, какой-то там Митя Рыжкин!
 И  два  супермомента (важных для меня,  конечно). Первый: еще до  моего
ангельского  всеспасительного  появления,  генеральный  конструктор  корабля
Зинченко решил, что любой человек из рабочей группы,  хоть  он инженер, хоть
там  техник какой-нибудь,  хоть  кто,  -- найди  он  верное  решение  детали
"Эль-три" или предварительно верный путь, --  он,  этот  человек,  до  конца
работ становится главным руководителем научной группы. Главным -- над всеми!
Я, Митя Рыжкин, -- главный над всеми! Взрослые люди, солидные ученые --  мои
подчиненные! Другой бы обрадовался, мол, знай  наших,  а  я весь  сжался. Но
самым  важным  было  другое:  дело  касалось  работы  с  пластмассой,  ломки
семнадцатой  молекулы системы  Дейча-Лядова,  и, конечно, под  моим  началом
оказались пластмассовики  и... и... мой  папа! Мой папа! А я, стало быть, --
его начальник, начальничек! Кто в этом по-человечески разбирается, тот и сам
поймет,  каково мне было. Какая там радость или гордость! Бред какой-то! Мой
папаня -- толковый, солидный ученый с золотыми степенями со студенческих лет
-- и я! Он --  трудяга  и настоящий ум, и я -- сопля  зеленая, от горшка два
вершка. Школа, конечно,  кончилась, какое там! Началась просто работа, как у
взрослых, с утра и до вечера, а то и до ночи.
 И  что  же  в  результате?  Время  шло,  я  стал  чуть  ли  не  мировой
знаменитостью, а у группы  (ну, и у меня) ничего не получалось. И -- главное
--  как  я мечтал,  чтобы именно папа добился  нужного  результата.  Он, он,
классный инженер, а не я. Он все время ходил как бы в тени моей детсадовской
гениальности. И многие позволяли себе это подчеркивать. Вымотало это меня до
предела, честно.
 Я был на грани срыва, дело стояло, да я и  буквально сорвался -- ушел с
этой работы, вернулся в школу.
 А папа-то  мой! Папа-то решил, решил  наконец  эту проблему! Именно он!
Его научный  ранг, и  без  того высокий, резко "подскочил". И само собой ему
выделили  личную  машину,  личный  космолет,  чтобы  он, не  тратя  время на
рейсовые  космолеты,  мог  летать  в  лаборатории  на  ближние   и   дальние
межпланетные  станции.   Конечно,  космолет  был  невелик,  не  пассажирский
суперлайнер, но это была настоящая космическая машина!
 Папаня  предложил,  кроме  имеющихся  номерных  опознавательных  знаков
космолета,   приписать  еще   и  его  имя,   название.   Я  с   ходу  ляпнул
"Птеродактиль",  тут  же  мы  оба  решили,  что  слово  длинноватое  и  даже
устрашающее, вроде  как  крокодил.  И я  сообразил это  слово  подсократить:
просто "Птиль".
 И вот именно на  "Птиле" сегодня  мы и должны были  махануть в космос в
отпуск  (у  меня-то  были  просто  каникулы).  Найти  какую-нибудь  дикую, и
конечно, ближнюю и  маленькую планетку  с  условиями, близкими  к  земным, и
пожить  там  в палаточке  на  берегу  реки  или  озера,  рыбалка,  костерок,
котелочек с ухой и прочее.
 Наша мама гнаться в такую даль отказалась, поцеловала нас с папаней раз
по двести и вчера еще умчалась на рейсовом ТЭРСФ супервосьмом на межпланетку
Каспий-1 к своей любимой сестренке, оставив нас одних.
 Ее мы уламывали отпустить  нас  в космос месяц с лишним, брали штурмом,
со слезами, с копьями наперевес, с дорогим подарком -- старинный гребень для
волос (папа) и  моим супервысоким коэффициентом успеваемости в школе.  "Боже
мой, --  говорила  она,  -- была  бы еще  с вами хоть какая-нибудь приличная
собака". Я кивал  ей  на Сириуса, а  она,  глядя  на меня, чуть скривив рот,
приставляла  палец  к  виску и  крутила  им.  А  папа  вроде  бы  незаметно,
ненавязчиво доставал  свой  револьвер  "Лазер-ЭР4"  и  начинал,  вертя  его,
разглядывать:
 -- Большая собака, чужая, может к  нам и не  привыкнуть. Защитимся сами
как-нибудь.
 -- Собака лучше, чем кот, -- говорила мама.
 -- Неизвестно, -- отвечал папа. -- У кошек свой особый интеллект.
 Я так бешено рвался в  космос еще и потому, что уехала Натка Холодкова,
уехала с родителями навсегда.  Натка  из  нашего класса,  девочка, которую я
любил. Но что мы, дети, черт побери, можем решать в таких случаях?!
 -- Ты спишь? -- услышал я голос папы.
 -- Да нет же! -- крикнул я, вскакивая с кровати. -- Нет!!!

4
 Мы с отцом мечтали отыскать небольшую  планетку с кислородом вокруг, но
чтобы остальное было не как  на Земле: странные растения (красные, лиловые),
какие-нибудь животные,  каких  не бывает,  ну, скажем,  многоногие,  что ли,
дикие вкусные куры длиной в метр или подводные, но и летающие при этом рыбы:
кинешь  блесну  метров  на  пятьдесят,  а  рыбина  вылетает   из  воды   как
сумасшедшая,  большая, пятнистая -- и хвать блесну прямо в воздухе! Блеск! И
если бросится спасаться,  то  не  в водоросли,  к примеру, не  под корягу, а
дунет прямо в кущу высокого дерева -- ищи ее там, лазай. Что-то в этом роде.
 Я кормил Сириуса в спальном отсеке, и было у меня  такое ощущение, что,
скорее всего,  не  видать нам такой планеты. Почему? Не знаю, холод  внутри.
Холодок.
 А улетали  мы  весело, без  всяких забот.  Выехали  на  нашем маленьком
роллере на тренировочный космодром завода  "Факел".  Сириус был  с  нами, на
роллере, сидел у  меня под курткой и глядел во  все стороны, но не орал,  не
метался и не дергался --  кот он  был хотя и веселый, но вполне понимал, что
все незнакомое вокруг него: и люди, и летающие амфибии, и гул  самого нашего
роллера -- все это ерунда, не страшно, мы-то рядом.
 По дороге папа притормозил у почты, слез с роллера, я тоже слез, как-то
неуверенно он поглядел на меня, когда я тронул за ним на почту, но ничего не
сказал мне,  вошел  в  почтовое отделение,  взял телеграфный бланк и  быстро
заполнил его. Я, балда, не удержался, "положил" глаз на последнюю строчку --
слово "целую" было там написано не один раз, даже не два и не три, а чуть ли
не с десяток. Это он нашу маму так  целовал, и я подумал, что он, видно, так
по ней скучает и  так ему  хотелось изобразить свое  "целую",  что  написать
десятикратно повторенное это "целую" было похлеще, чем целую миллион раз.
 На   космодроме   "Факела"  было   тихо,  пусто   и   солнечно.  Только
старичок-космонавт Палыч  ждал,  наверное,  какую-то группу.  Хороший он был
старик, ехидный такой, но, по-моему, добрый  и какой-то  мудрый,  что ли, и,
самое странное, жутко современный во взглядах. Я знал  его давно, потому что
именно он  возил нас  в космос  на  "Воробье"  -- космолете моей технической
школы.  Когда  я  стал героем  "Эль-три",  он  был  одним из  немногих,  кто
нормально относился ко мне: без  ахов-охов, вполне серьезно, как к взрослому
человеку (раз уж я в свои двенадцать  лет работаю, как  взрослый, и вкалываю
на всю катушку), но и  подшучивал надо мною, как  над маленьким, мол, помни,
гений, что ты еще от горшка два вершка, что было, конечно  же, правдой. Года
два назад он  потряс весь наш спецгородок тем, что  женился на молоденькой и
потрясающе красивой  лаборантке с "Пластика"  и иногда любил повторять,  что
его будущая дочурка или сын еще сто очков вперед дадут его взрослым детям от
первого брака. "Я в той возрастной  кондиции,  --  говорил он, -- не пью, не
курю, всю жизнь бегал, играл в теннис и до сих  пор подтверждаю свой высокий
пояс в каратэ, -- что мои гены  в полном порядке,  а  может быть, и в высшей
точке  расцвета".  Его молоденькая  красавица-жена тоже, как многие,  носила
прическу типа "Дина Скарлатти", но это ей здорово шло,  само по  себе, а  не
потому, что мода.
 -- Значит, шпарите туда? -- спросил Палыч,  тыча  пальцем  в  небо.  --
Одобряю. Спиннинги-то взяли? Я вас провожу.
 Внутри "Птиля" папа  в  который  раз стал с моей  помощью  переставлять
поудобнее контейнеры, а Палыч с ходу  юркнул в отсек управления и долго  там
возился, похрюкивая,  что-то бормоча и напевая иногда  так и не вышедшую  из
моды песенку "Нас в космосе только двое".
 Потом  он  появился  в нашем отсеке с грязными,  промасленными  руками,
нашел  кусок ветоши, вытер руки и  сказал  папане,  что немного  повозился у
пульта управления,  кое-что там подтянул,  отрегулировал, смазал, мол, не на
прогулку летите, а в зоны, так сказать, неизведанного. Папа сделал лицо,  на
котором  изобразил удивление, но  и благодарность: Палыч, конечно, не дурака
валял,  не  делал  вид, а нашел-таки мелкие  огрехи и  устранил  их,  как  и
полагается суперкосмонавту, если и не по званию, то по стажу и сути.
 -- Ну, счастливого пути,  -- сказал он и четырежды плюнул  на запад, на
север, на восток и  на юг. Потом мы  по старинному обычаю  присели на тюки и
ящики и все разом встали.
 -- А мальчонка взял лазерную игрушку? -- услышал я  тихий голос Палыча.
-- Мало ли что. Револьвер нужен!
 Я весь напрягся и увидел, как папа кивнул ему.
 Взлет я помню смутно, помню только,  как  с  фантастическим убыстрением
уменьшилась и исчезла в иллюминаторе фигурка Палыча с поднятой вверх  рукой.
Мы выходили и довольно быстро на  средний режим движения в околоземных слоях
атмосферы.
 Ну, вперед!
 -- Рассуждаем,  -- сказал  папа.  -- Сначала  мы подкинули  скорости до
максимума, а  он за секунду  нас  не только просек, но и  сам добавил  ровно
столько же, сколько и мы  -- тютелька в тютельку. Ты же видел по мерительной
сетке  -- его  площадь осталась прежней.  Так?  После  мы  проделали номер с
торможением -- тот же эффект, так что приборы у них -- высшего класса.  Пока
ты кормил кота, я поиграл с ними в ускорения и  торможения -- тот же эффект,
но... погляди-ка на сетку теперь...
 Я уже давно глядел на нее и все, кажется, понимал, и все это мне, мягко
говоря, не нравилось: этот корабль занял на нашей сетке большую площадь, чем
раньше, и, пока папа размышлял, эта площадь постепенно увеличивалась.
 -- Он тормозит, -- сказал папа. -- Мы -- тоже. Но если это продолжится,
он вынудит нас притормозиться почти до нуля -- дальше некуда. Надо полагать,
он  способен,  сделав  маневр торможения, добиться  от  нас  обратного хода,
"транцем" назад, в сторону Земли, и...
 -- И если он увеличит обратную свою еще!..
 -- То она у него тоже выше, чем у нас... Понял?!
 Чужой корабль продолжал тормозить, постепенно увеличивая свою транцевую
площадь  на  нашем экране. Это  было не очень-то приятно: огромный,  черный,
чернее  космоса,  круг транца с красным,  зеленым  и  фиолетовым глазами. Он
неотвратимо наползал на нас.
 -- Внимание! -- сказал папа. -- Надо же еще поиграть, черт подери!  Как
можно плавнее выходи на максимум скорости! -- Я уже был у пульта управления.
-- А я попытаюсь уйти резко вбок!
 Я тут  же увидел,  что  его  маневр  был рассчитан точно: чужой корабль
резко  приблизился  к  нам почти вплотную и  сразу  же  стал уплывать влево,
влево, в  сторону по нашему экрану, но,  хотя папа  стал уходить, явно резко
отклоняя  наш курс,  те тоже, принимая нашу  скорость, легли на курс, теперь
уже параллельный нашему,  чтобы мы  могли,  я думаю, рассмотреть их  корабль
сбоку по  всей его  длине целиком. Это был гигант, небоскреб, рядом с  нашим
охотничьим домиком или пусть даже вместительным коттеджем.
 Мы переглянулись, и папа  устало положил голову на руки, не убирая их с
рулевого управления.
 -- Что ты там такое  сказал про  охотничьи домики?  --  спросил он,  не
поднимая  лица. -- Где  ты  их видел, когда на всей нашей планете  разрешена
охота одному человеку на миллион?
 -- На картинке в старинной книжке, -- сказал я.
 -- Для сравнения с этим и коттедж  годится, и горошина -- все  едино. С
ним играть нельзя, --  сказал он не глухо уже, а как-то горько и подавленно.
-- Они, если захотят... Да вот, смотри...
 Их  корабль увеличил  скорость  и значительно изменил  курс, а мы,  как
бессильные пташки, глядели, как он легко выходит снова на наш  новый курс  и
снова  "закрепляется" несколько  впереди нас.