. Что это? Ты плачешь?.. Или... это... кровь?..
     С грохотом распахнулась входная дверь.
     В темном проеме Бергер с трудом различил сгорбленный силуэт давешнего
тщедушного мужчины.
     -  Что  же  ты...  паскуда...  Говорил  Бергер,  Бергер...  -  хрипло
забормотал мужчина, и теперь Бергер смог разглядеть, что в руках он  вновь
сжимает старую двустволку. - Человек... человек... паскуда!!!
     - Не трогай его, Ларри, - глухо сказала Анна.
     - Я его не трону, - вдруг мерзко захихикал Ларри, - но в доме он тоже
не останется!
     - Ты с ума сошел! - прошептала Анна, и Бергер обратил  внимание,  что
голос у нее первый раз за все время дрогнул.
     - Вы что же, - спокойно спросил Бергер, - среди ночи  выставите  меня
под дождь?
     - Ничего, - вновь тоненько хихикнул Ларри, - тебе это будет полезно -
для полноты ощущений. Ты же у нас писатель?!
     - Я не у вас, - вяло огрызнулся Бергер  и  стал  натягивать  все  еще
влажные, но уже покоробившиеся туфли.
     - К тому же до рассвета не так много  осталось,  -  как-то  не  очень
уверенно пробормотал Ларри.
     Бергер мельком глянул на часы - было восемь сорок пять, но  на  улице
было по прежнему темно.
     "Все небо просто заволокло тучами, да еще плюс туман... Вот рассвет и
не заметен", попытался успокоить  себя  Бергер,  одевая  плащ,  совершенно
просохший, в отличии от проклятых туфель.
     - Ларри, останови его! - тихо сказала Анна.
     - Вот еще, - вновь забормотал  Ларри,  судорожно  сжимая  двустволку,
словно пытаясь почерпнуть в ней уверенность. - И не подумаю!
     - Ты же будешь жалеть... потом, - едва слышно прошелестел голос Анны,
и Бергер обратил внимание, что удивительное свечение ее кожи поблекло.
     - Ничего, - вяло проворчал Ларри, - лучше потом, чем сейчас... Да  он
живучий! Как нибудь... Давай, топай на выход!
     Бергер равнодушно пожал плечами и молча направился к выходу.
     - Бергер, - голос у Анны был тусклый, и обреченный.
     Бергер на мгновение задержался в дверях, но оглядываться не  стал,  а
потом решительно двинулся вперед.
     На улице,  несмотря  на  время,  показываемое  взбесившимися  часами,
царила глубокая душная ночь,  насквозь  пропитанная  дождем  и  отчаянием.
Звуки шагов тонули в густом клейстере тумана. Бергер попытался  определить
с какой стороны он вошел в город, но тут же оставил эту затею - кругом был
туман и ночь.
     Ночь и туман...


     Несколько раз Бергер споткнулся. Очень быстро плащ набух и вновь стал
влажным и тяжелым.
     "Господи, неужели я родился в этом городе? Сколько раз бывая в  чужих
городах я испытывал ощущение узнаваемости и привычности... А попав наконец
в свой родной город, где по идее все должен помнить, знать и  понимать  я,
не с того не с сего, превратился в какую-то улитку, всю жизнь таскавшую на
спине прочный и надежный дом памяти - вдруг  в  одночасье  утратившую  эту
надежную  защиту.  Все  вокруг  оказалось   столь   зыбко,   непонятно   и
неузнаваемо, словно окружающий призрачный мир сфабрикован искусственно  из
взаимопроникающих    реальностей:    чужого    незнакомого     настоящего;
материализованных иллюзий и овеществленной  памяти...  Во  всем  богатстве
нестойких комбинаций  и  зыбких  противоестественных  взаимопроникновений.
Неужели память меня постоянно обманывала? Или  это  я  всю  жизнь  пытался
обмануть память? Или... жизнь?.."
     Бергер поднял воротник плаща и поежился, невольно имитируя  поведение
улитки, втягивающей мягкое беззащитное тельце под спасительный панцирь.
     "Ничего, ночь уже на исходе... Надо просто дожить до рассвета...  Или
успеть дойти до машины."
     - Черт! Только куда тут идти?! Кругом сплошной туман!
     - Вот теперь сразу видно, что перед нами  профессиональный  писатель:
метафорами так и сыплет, так сыплет...
     Бергер резко обернулся - рядом  стоял  давешний  нахальный  младенец,
едва  видимый  в  тумане,  и  рассматривал  Бергера  взглядом   не   менее
профессионального таксидермиста.
     - Пришел лишний раз поиздеваться? - холодно спросил Бергер.
     - Не-а, - мрачно сообщил мальчишка. - Я сам бы не за  что  не  пошел.
Меня Анна просила...
     - Ну-ну, - неопределенно фыркнул Бергер.
     - Покажи, мол ему болезному, как выйти к машине, а то неровен  час...
Зачем грех на душу брать... лишний?!
     - Что ты можешь знать о грехе? - проворчал Бергер.
     - Вот тут ты, пожалуй, прав. Где  уж  нам  уж...  -  холодно  буркнул
мальчишка. - Тут уж вы во всей красе!
     - Не паясничай!
     - Хорошо, не буду, - вдруг согласился мальчишка. - Да и времени  нет.
Сколько на твоих?
     Бергер глянул на часы - обе стрелки застыли на цифре двенадцать.
     - То ли полдень, то ли полночь, - сказал он без тени иронии.
     -  Тогда  поспеши!  Шанс  у  тебя  маленький,  но  есть...  но  очень
маленький. Если пойдешь  в  эту  сторону  и  будешь  стараться  никуда  не
сворачивать, то, по идее, должен будешь выйти к  холму  на  котором  стоит
твоя машина. И поторопись! Скоро рассвет, но все же встречать его лучше  в
машине... Да не стой ты столбом - до машины еще дойти надо, а это  тебе...
не романы писать!
     Мальчишка напрягся прислушиваясь и с сомнением покачал головой:
     - Может и правда, повезет - дойдешь. Прощай!
     - Постой, - встрепенулся Бергер, - ответь мне только на один  вопрос:
ты кто?
     - Очень своевременный вопрос, - хмыкнул юный старец, чуть отступив  в
туман и словно наполовину в нем растворившись. - Можешь считать, что  я  -
это ты, только такой, каким ты никогда не был и уже не станешь.
     - Но почему?! - успел произнести Бергер, адресовать вопрос  было  уже
некому.


     "А я все равно дойду! Успею. Всем назло!" -  Бергер  стиснул  зубы  и
целеустремленно зашагал в указанном мальчишкой направлении.
     Двигаясь в густом, словно сон, тумане Бергер изо  всех  сил  старался
идти прямо, но похоже это не всегда удавалось: один раз Бергер налетел  на
стену; другой - угодил в тупик, и ему пришлось возвращаться...
     Зато сумасшедшая ночь похоже решила таки выпустить его из своих  лап.
Небо, точнее стена тумана слева от Бергера, стала потихоньку светлеть,  но
беспричинное беспокойство, зародившиеся в тот момент, когда Бергер  угодил
в тупик, росло гораздо быстрее, чем вызревал рассвет.
     И вдруг Бергер понял, что не успеет!
     Еще несколько мгновений он боролся с нарастающей паникой, а потом  не
выдержал и побежал...
     И  бежал  до  тех  пор,  пока  не  почувствовал,  что  легкие  сейчас
разлетятся в клочья...
     "Если я буду продолжать в том же духе, то точно не дойду до  машины!"
- Бергер заставил себя остановиться, отдышаться... А потом зло рассмеялся:
     - Ерунда!!! Это  все  лишь  плод  моего  воспаленного  воображения...
Или... я промок, и у меня начинается  простуда!  Обыкновенная  простуда!!!
Грипп, с температурой! Вульгарный родной грипп!
     Небрежно насвистывая Бергер в  развалку  не  спеша  двинулся  вперед.
Дорога под ногами ощутимо стала уводить вверх.
     "Значит я поднимаюсь на холм... Там  машина...  Скоро  рассвет..."  -
Бергер улыбнулся, освобождаясь от ночного кошмара.
     И тут за спиной он отчетливо различил негромкое шлепанье босых ног.
     Еще мгновение Бергер двигался  размеренно,  точно  ожившая  кукла,  а
потом вновь побежал...
     Тоскливый, с истерическими всхлипами, вой раздался совсем рядом.
     Туман заметно посветлел и стал реже...
     Бергер бежал из последних сил, не оглядываясь...
     А сзади неслось уверенное шлепанье огромных босых ног.


     Когда впереди из тумана стал  вырисовываться  силуэт  машины,  Бергер
понял, что таки не успеет...
     Он не сумел дотянуться до  спасительной  автомобильной  дверцы  всего
пару дюймов.
     Победный вой, выплеснувшийся с холмов  на  городок,  еще  метался  по
пустым улицам, когда рассвет разорвал пелену тумана и затопил долину.
     Но его приветствовал лишь одинокий автомобиль,  нелепо  застывший  на
холме, памятником технократическому пути развития цивилизации.
     В первых лучах солнца но лобовом стекле сверкнула крохотная  капелька
крови, но  туман,  осевший  на  стекло  росой,  смыл  эту  страшную  слезу
тщетности и разочарований.
     А очень скоро ветра и дожди и весь автомобиль  превратили  в  горстку
ржавого праха...
     В итоге не осталось ничего.
     Даже памяти...
     И это было самое страшное.





                                Гарм ВИДАР

                                ПОЛНОЛУНИЕ




     С негой томной во взоре,  потухшим  "бычком"  "Мальборо"  в  зубах  и
большим куском вареной колбасы за пазухой, Мефодий Угуев задумчиво  глядел
вдаль. Но обшарпанный дребезжащий всем  нутром  рейсовый  автобус,  словно
случайно набежавшая скупая мужская слеза, подернул идиллический окружающий
пейзаж сизой смердящей дымкой.
     - У-у-у!!! Анапест!  -  беззлобно  пробормотал  Мефодий  и,  погрозив
автобусу колбасой, откусил от нее солидный кусок. - Амфибрахий, тя порази!
     Автобус тяжело рыгнув,  обдал  Мефодия  таким  перегаром,  что  менее
закаленный абориген на его месте скончался бы тут же в страшных судорогах,
но Мефодий даже не подавился. Колбаса мягко скользнула  по  пищеводу  и  с
гулким стуком упала на дно желудка.
     - Похоже, таки, последний отчалил?  -  спросил  интеллигентного  вида
мужчина в очках, штанах и дипломате... на босую ногу, не глядя  однако  на
бесстыдно  вихляющееся  весьма  пикантное   место,   быстро   удаляющегося
коварного автобуса, где маячила цифра тринадцать,  а  призывно  пялясь  на
укушенную колбасу.
     - А хорей его знает!  -  беззаботно  пробасил  Мефодий,  помахивая  в
пространстве укушенным колбасным батоном. - Куснуть хошь?
     - А то?! - скромно потупившись  прошептал  интеллигент,  стремительно
откусывая порядочный кусок.
     -  Благодарствую!  Я  -  Аполлинарий  Грызюк,  -  сразу  же  невнятно
забормотал интеллигент, давясь плохопрожеванной колбасой.  -  Насколько  я
понимаю, нам по пути?!
     Мефодий сначала не спеша из-под могучей мозолистой руки, посмотрел на
медленно западавший за линию горизонта огромный багровый  пятак  солнца  и
лишь потом, соизволил  величаво  кивнуть,  умудрившись  по  пути  еще  раз
укусить солидно уменьшившийся колбасный ломоть.
     -  Вас  как  по  батюшке?  -   вежливо   осведомился   интеллигентный
Аполлинарий, ненавязчиво  норовя  откусить  еще  хотя  бы  один  кусок  от
катастрофически тающих колбасных запасов.
     - По батюшке - нам  одноямбственно!  -  невозмутимо  отвечал  Мефодий
степенно пряча колбасу обратно  за  пазуху.  -  Лишь  бы  не  по  матушке,
гекзаметр ее забодай! А в миру, братья  по  разуму  кличут  меня  Мефодием
Угуевым.
     - Оч-ч-чень приятственно, - смущенно пролепетал  Аполлинарий  Грызюк,
провожая колбасу преданным взглядом романтического  героя  -  на  рассвете
прощающегося с партнершей  по  накануне  внезапно  возникшему  совместному
обществу с ограниченной ответственностью. - Ну, что? Тронулись, что ли?
     - Однако пора! - могучим горным эхом откликнулся на пламенный  призыв
масс Мефодий Угуев.

     А в это время, на другом краю земли - в пампасах шел дождь, отчего  в
пампасах было сыро и неуютно.

     На этом краю дождя не  было.  Ветер  был  слабый,  вплоть  до  полной
импотенции. Разогретый за день асфальт мягко пружинил  под  ногами.  Мирно
шелестела листва, ненавязчиво отряхивая со своих ладоней дневную  пыль  на
головы случайным прохожим.
     На город крадучись опускались вороватые  сумерки,  навевая  печаль  и
меланхолически философский флер в  незамысловатой  беседе  двух  случайных
попутчиков.
     - Вот вы, на вид, кажетесь человеком  вполне  разумным,  -  вкрадчиво
шелестел  Аполлинарий  Грызюк,  осторожно  выковыривая  из  зубов  кусочки
застрявшей там колбасы пальцами свободной от дипломата руки. - А вот,  как
вы считаете: труд он облагораживает истинную личность или развращает?  Вот
вы, извиняюсь, кем работаете?
     - А балуем! - уверенно печатая шаг веско отчеканил Мефодий Угуев,  не
глядя на своего  собеседника,  а  полностью  отдаваясь  ощущению  приятной
прохлады,  разливающейся  по  его  гармонично  развитому  телу  от   мирно
покоящейся за пазухой колбасы.
     - А-а-а! - понимающе протянул Аполлинарий Грызюк, безотчетно прижимая
к щуплой цыплячьей груди дипломат, словно в безуспешной  попытке  прикрыть
свой срам огромным пластмассовым фиговым листом. -  Тогда  конечно!  Тогда
нет вопросов... А я вот... работаю... нужником. Оч-ч-чень, я  вам  замечу,
не простая работа. Это вам не всякие фигли-мигли... Это надо уметь: всегда
в нужное время оказаться в нужном месте... а в ненужном, соответственно, в
ненужное! Вы, ведь понимаете о чем я говорю?
     - А то как же? Силаботонически и семистопно! -  Мефодий  вдруг  резко
затормозил, поймал Аполлинария Грызюка за петельку для ремня на  штанах  и
укоризненно заглянул сквозь очки прямо в Аполлинарьеву душу. - Homo homeni
lupus est! Что я не понимаю, что ли?
     - У меня в дипломате кефир... есть. Хотите кефиру? - слабо дернулся в
железных  руках  Угуева  физически  слаборазвитый,  но   богатый   духовно
Аполлинарий Грызюк, но тут же обмяк. По  его  плохо  выбритой  худой  щеке
крохотным болидом  скользнула  сверкнувшая  в  полумраке  слеза.  -  Пейте
кефир... он... полезный...
     Аполлинарий слабо всхлипнул и вдруг заголосил:
     - Новое поколение - вплоть до полного околения - выбирает кефир, СПИД
и сникерс! А мне, если кого интересует мнение чистокровного  интеллигента,
с хорошей родословной и видами на качественный приплод, то это кефир уже -
во где! - и Аполлинарий с ожесточением постучал себя дипломатом по  голому
темечку. - Каждый божий день - кефир! Вы себе это можете  представить?!  С
утра кефир! Вечером - кефир! Ночью и то кефир  постоянно  сниться...  Жена
говорит: ночью проснусь гляну на твою... лицо и до утра глаз  сомкнуть  не
могу - плачу! А проснешься, так вообще!!! И... НИЧЕГО! Ну, это ж надо, а?
     - Я себе представляю,  -  хмыкнул  снисходительно  Мефодий  милостиво
отпуская штаны Аполлинария на волю, лишь для того чтобы облизнуть палец  и
многозначительно поднять его вверх. - Ветер северный! Крепчает,  гекзаметр
за гекзаметром... Будем жечь костры!
     - А может не стоит? - жалобно спросил Аполлинарий  Грызюк,  внутренне
ни на что уже не надеясь, но на всякий случай доставая из дипломата  пакет
кефира. - Может тяпнем по маленькой, и все обойдется?
     - Тяпнем, как не тяпнуть, - примирительно проворчал Мефодий  доставая
из кармана спички. - Мы на радость всем буржуям мировой пожар раздуем!!!
     - Эй, цихлозомы плавучие! Сырники имеете?  Куплю  по  курсу:  за  три
сырника - пять рулонов туалетной  бумаги,  -  внезапно  вынырнул  из  тьмы
вежливый мальчик в голубом, с типично крапленым взглядом.
     Мефодий Угуев лишь улыбнулся загадочно,  но  многообещающе,  с  явным
намеком,  словно  певец  обнаженного  соцреализма,  вкладывающий  в   уста
лелеемого бессмертного образа свинарки-подвижницы  текст  тезисов  научной
конференции энтузиастов  тотального  превентивного  осеменения,  и  лукаво
произнес:
     - А гобоем по пюпитру, эт-т-таким стокат-т-то?! И  затем  арпеджио  в
рояль?
     Голубого словно ветром сдуло.
     -  Какой  вы  однако  не  коммуникабельный,  -   судорожно   вздохнул
Аполлинарий Грызюк, провожая затуманившимся взором растаявшего во мраке  и
на всякий случай пряча кефир обратно в дипломат. - А может у мальчика было
тяжелое детство? И когда его сверстники пугали раскрепощенным  интеллектом
в темных подъездах поздних прохожих и пили дешевый портвейн в  подворотнях
- он тем временем болел свинкой  и  был  оторван  от  воспитательной  роли
коллектива... А вы теперь его хотите по пюпитру, да еще и гобоем...
     - Ты лучше о себе подумай! Вон  уже  совсем  стемнело,  скоро  морозы
ударят... Марш за хворостом! А я пока ямку выкопаю - будем в золе картошку
печь, - примирительно проворчал Мефодий поигрывая спичечным коробком.
     - Насчет хвороста я не специалист, но  тут  недалеко  забор  есть,  -
застенчиво прошептал Аполлинарий, - я пару досок от него оторву... которые
посуше.
     - Дуй, пока не похолодало! - Мефодий присел на корточки  и,  держа  в
одной  руке  спички,  свободной  стал  копать   ямку   посреди   маленькой
неухоженной клумбы, на которой росли одни только крупные сизые  баклажаны,
напоминающие Мефодию почему-то гипертрофированные фаллические символы.
     Закончив копать Мефодий подивился на творение рук своих и  в  который
раз поразился: сколь плодородна почва в этих краях...

     А МЕЖДУ ТЕМ!!! В пампасах вообще ни  черта  не  росло!  Кроме  травы,
естественно.

     На местной же почве одних минеральных удобрений был слой  сантиметров
пятнадцать!
     Мефодий лег навзничь рядом с ямкой и стал смотреть на звезды,  а  они
заинтересованно взирали на Мефодия, и  была  между  ними  некая  общность:
Мефодию в принципе было плевать на звезды, как впрочем и им на  Мефодия  -
это сближало и делало Мефодия сопричастным  с  глобальными  галактическими
процессами.
     - Вот! - радостно  пыхтя  просопел  воротившийся  с  боевого  задания
Аполлинарий Грызюк. - Я тут еще плакатик прихватил, они горят не  особенно
ярко, но зато синим пламенем и дают в остатке много золы.
     На плакате во весь рост  был  изображен  давешний  голубой  парнишка,
который в субтитрах радостно сообщал:

                     Кто хранит невинность в банке -
                     Застрахован от сюрпризов.
                     Кто хранит невинность в танке -
                     Сам для многих стал сюрпризом!

     А с обратной  стороны  на  плакате  крупными  красными  буквами  было
написано: "НЕ БЛУДИ!" и изображен  был  здоровенный  в  сексуальном  плане
мужик - весь, словно в смирительную рубаху, запакованный  в  специфическое
резиновое изделие, но имевший при этом некоторое сходство  одновременно  с
Мефодием Угуевым и теми баклажанами с грядки на которой он  сам  в  данную
минуту возлежал.
     - Сгодиться? - с робкой надеждой спросил Аполлинарий Грызюк.
     - На три четверти, си бемоль! - вздохнул Мефодий и чиркнул спичкой...
     Тут же на огонек прилетала ночная бабочка.
     - Эй стратосферные, ацидофилен есть? За стакан  ацидофилена  могу  не
сходя с места отдать самое дорогое, что у меня есть...
     - А? - сказал Аполлинарий Грызюк.
     - ...билет в оперный театр - на дневной сеанс!
     - На  какой?  -  вежливо  поинтересовался  Аполлинарий  непроизвольно
сглатывая слюну.
     - Чио-чио-сан!
     - Чего, чего сам? - осторожно переспросил  Аполлинарий  Грызюк  вновь
используя дипломат, как прикрытие пряча за этой эфемерной преградой  хилое
тело,   но   подчеркивая   при   этом   свой    взлелеянный    в    рамках
научно-технического прогресса  узкоспециализированный  интеллект  широкого
профиля.
     Но на него никто уже не обращал внимания.  Мефодий  Угуев  достал  из
широченных штанин фирмы имени Левы Страуса  килограмма  полтора  крупного,
почти без глазков  картофеля  и,  зарыв  в  костер  поглубже,  вновь  стал
смотреть на звезды. Баттерфляй задумчиво оглядывалась на свое прошлое, где
детство и непорочная юность светились подобно звездам  на  которые  взирал
Мефодий, и были столь же далеки и недостижимы.
     Аполлинарий тоже глянул: сначала себе в душу, потом на небо -  увидел
вынырнувший из-за сизых туч бешеный желтый глаз луны  и  тихо  с  чувством
завыл.
     Порыв ветра взметнул  искры  угасающего  костра,  высветив  пустынную
улицу,  где  по  грязной  мостовой  грустно  кружили  бледными  призраками
использованные  одноразовые  стаканчики,  таинственно   шелестя   измятыми
боками...
     Баттерфляй,   зябко   кутаясь   в   заботливо   наброшенное   на   ее
многострадальные плечи благородным Мефодием небольшое клетчатое одеяло  (а
быть может огромный шерстяной носовой  платок)  отвернулась  от  прошлого,
оказавшись, естественно, к нему  гибкой