елище было красочным - и желательно со стрельбой, эротикой и мордобоем.  Я
не против таких картин, но все хорошо в меру; мера же означает разнообразие,
а вкусы Дафни отличались удивительным постоянством. Временами я  приходил  в
отчаяние, едва ли не в бешенство, и был готов придушить  ее  -  но  тут  она
прижималась ко мне, брала мою  руку,  начинала  лепетать  свои  глупости,  и
сердце мое оттаивало. Ее губы были такими сладкими!
   Моя супруга не удержалась от комментария:
   - Кассильда бы сказала: вот лучший способ укрощения мужчин! И твоей Дафни
он был известен! Не такая уж она глупенькая,  как  ты  считаешь.  Я  мог  бы
кое-что возразить Шандре, но предпочел вернуться к Дафни.
   - Сколько же длилось мое нелегкое супружество? Не пятьдесят лет, в этом я
точно  уверен.  Совершив  дюжину  длинных  прыжков,  я   выиграл   за   счет
релятивистского эффекта  какую-то  толику  времени  -  два  десятилетия  или
побольше; возможно, лет двадцать пять или тридцать. Хвала Ремсдену,  хоть  с
этим я мог управиться!
   Соотношение  личного  или   физиологического   времени   к   стандартному
колеблется у спейстрейде-ров в широких пределах и в конечном  счете  зависит
от избранной ими тактики. У сторонников коротких  прыжков  этот  коэффициент
может быть равен одному к семи или к двенадцати, а Шард  и  другие  торопыги
добились феноменальных результатов - один к сорока и даже один к пятидесяти.
Очевидно, это отражает характер каждого из нас, так  как  на  протя-.  жении
тысячелетий коэффициент практически не меняется, подтверждая  справедливость
поговорки, что горбатого лишь могила исправит. Как-то я произвел  расчеты  и
выяснил, что мой  реальный  возраст  чуть  больше  двух  тысяч  лет,  и  это
соотношение, один к десяти, меня вполне устроило.  Чтобы  выдержать  его,  я
перемещаюсь прыжками в восемь-двенадцать парсеков  и  провожу  в  каждой  из
звездных систем месяцев пять-шесть,  считая  с  торможением  и  разгоном  на
ионных двигателях.  Но  из-за  Дафни  я  пренебрег  своими  правилами;  риск
дестабилизации был не так страшен, как опасность умереть со скуки.
   Наконец звезды отмерили нужный  срок,  время  истекло,  мы  добрались  до
Кадата, и я облегченно вздохнул. А потом вздохнул  опять,  но  уже  с  самым
горьким предчувствием.
   - Почему,  дорогой?  -  перебила  меня  Шандра.  -  Ты  не  хотел  с  ней
расставаться? Или ее богатство пошло прахом?
   - К счастью, нет. За эти пять столетий Кадат превратился в уютный и тихий
мирок, где не было еще  ограничений  для  иммигрантов  -  тем  более  весьма
состоятельных. Я выяснил, что Дафни сохраняет свой гражданский статус и  что
капиталы ее приумножились стараниями опекунов. В  их  банке  -  удивительное
дело!
   - командовала прежняя администрация, и теперь я мог доверять  этим  людям
как самому себе. Ведь они, в конце концов,  не  обобрали  мою  жену,  устояв
перед всеми искушениями!
   - Прекрасно! У этой истории  отличный  конец,  дорогой!  Почему  же  тебя
терзали горькие предчувствия?
   - Потому что  я  слишком  хорошо  знал  Дафни.  Она  не  понимала,  зачем
существуют деньги и как ими пользоваться. Ей казалось, что главная  цель,  с
которой их придумали умные люди, состоит в том, чтобы  все  остальные  могли
платить за удовольствия и развлечения. Пожалуй, это было  верно  в  каком-то
смысле, если считать всех остальных глупцами! Словом,  я  беспокоился  из-за
того, что Дафни промотает свой капитал  и  сядет  на  мель  -  а  может,  ее
подтолкнут туда чьи-то  заботливые  руки.  Я  обратился  к  нашим  банкирам,
уговорив их не расторгать опекунский договор и выплачивать Дафни ренту, пока
она не выйдет  замуж  за  разумного  и  порядочного  человека.  Но  критерии
разумности и порядочности я описать не мог, поэтому кандидатура ее  будущего
мужа вызывала большие сомнения - им мог оказаться какой-нибудь мерзкий  тип,
ловец удачи, желающий попользоваться ее доходами. Но тут уж я ничего не  мог
поделать - как и мои банкиры! Я улетел с  Кадата  в  расстроенных  чувствах,
терзаемый мрачными мыслями; я не сомневался - и не сомневаюсь сейчас, -  что
Дафни влипнет в какую-нибудь историю с самым печальным концом. Шандра пожала
плечами:
   - Наверно, такой опыт был бы для нее полезен. Но я  думаю,  остаться  без
гроша на тихом уютном Кадате - не самое страшное.  Вот  удрать  от  компании
людоедов? или вычистить котлы  в  монастыре?  или  провести  денек-другой  в
Радостном Покаянии, без пищи и питья? Такие вещи вырабатывают характер!
   - Не думаю, чтоб Дафни это пошло на пользу, - людоеды сожрали бы ее, а  в
монастыре она бы повесилась. Не суди по себе, моя милая; трудности  закаляют
характер, если он есть, и  губят,  когда  закалять  нечего.  Потому-то  я  и
беспокоился о Дафни! ВеДь она, как и все мы, бессмертна, а  в  долгой  жизни
есть свой риск - рано или поздно сталкиваешься с ситуацией, когда необходимы
мужество, мозги или хотя бы выдержка. Ничего такого у нее нет, и  первая  же
передряга окажется для нее роковой. Ей будет мниться, что все к  ней  добры,
что все вокруг - честнейшие милые люди, что денег у нее без счета,  что  она
молода и прекрасна и никогда не умрет? Но все-таки  ей  суждено  умереть.  Я
только надеюсь, что это случится не самым болезненным способом. Я  замолчал.
Шандра тоже молчала, опустив зеленые очи и разглаживая локон на виске. Потом
губы ее шевельнулись:
   - Это был самый неудачный из  твоих  браков,  Грэм?  Самый  неприятный  и
тоскливый? Оставивший самые тяжкие воспоминания? Я  невесело  усмехнулся.  -
Если бы так, моя милая! Если бы так! Все познается в сравнении, и Дафни была
еще не самым худшим вариантом.

ГЛАВА 14

   Хоть эти воспоминания  о  прошлом  не  приносили  мне  радости,  мы  были
счастливы на Малакандре. Мы занимались здесь всем тем, что невозможно делать
на ?Цирцее?, для чего необходим целый мир - с лесами, горами  и  океаном,  с
множеством людей, животных и птиц, с настоящими  рассветами  и  закатами,  с
жарким солнцем и высоким небом. Мне хотелось, чтоб  Шандра  воочию  испытала
все, что видела прежде в голографическом  изображении.  Природные  чудеса  и
красоты восхищали мою принцессу; не замечая времени,  она  могла  любоваться
радугой  над  хрустальным  водопадом,  прибоем  у  скалистых   берегов   или
бескрайней оранжевой степью, что где-то вдали, за  горизонтом,  сливалась  с
песками пустыни. Хоть Малакандра не столь живописна,  как  Барсум,  на  этой
жаркой планете есть свои  очаровательные  местечки  -  пещерный  лабиринт  у
полюса, изрезанные фиордами берега,  полноводные  реки  равнин,  причудливые
скалы, что приняли под действием солнца и ветров невероятные очертания.  Все
это - и многое другое, на что нам удалось взглянуть,  -  вызывало  у  Шандры
восторженный трепет, и я с невольным  беспокойством  думал  о  том  времени,
когда ей придется покинуть Малакандру. Были и другие вещи.  Она  никогда  не
ходила на яхте под парусом, не плавала в пенных волнах прибоя, не  скользила
среди облаков на воздушном крыле, не опускалась в глубины вод,  к  подножиям
рифов, в чащу зеленоватых водорослей, колеблемых  робким  плавным  течением.
Она не играла на скачках, не бродила по тихим уютным лавчонкам,  заполненным
всякой чепухой, не рылась на полках, отыскивая древние записи  и  книги,  не
посещала концертов и спортивных состязаний, не делала тысячу  других  вещей,
приятных и возбуждающих. Я мог подарить ей все это, и  я  дарил,  дарил  без
числа, упиваясь ее восторгами, восторгаясь ее  восхищением,  наслаждаясь  ее
детской радостью. Мрачные тени Арконата медленно, но неизбежно испарялись из
глубин ее души, воспоминания о прошлом все реже и менее остро тревожили  ее,
она становилась  спокойней,  сильнее,  уверенней;  иногда  она  походила  на
ребенка, впервые  познающего  мир,  иногда  поражала  меня  зрелостью  своих
суждений. Теперь, оглянувшись назад, я думаю, что это было самое  счастливое
наше время - чуточку беззаботное и шальное, как  теплый  ветер,  пролетавший
над травяными равнинами Малакандры. Я не могу утверждать, что возродил в ней
женственность - отнять ее у  Шандры  не  удалось  бы  никому,  и  даже  годы
заключения в монастыре не вытравили в ней всепобеждающего  женского  начала.
Однако жизнь ее до встречи со мной была тяжела  и  протекала  в  лишениях  и
унижениях,  а  подобные  вещи  не  забываются  сразу  и  вдруг.  Лишь  время
вылечивает эти раны,  всемогущее  время,  яркие  впечатления,  положительные
эмоции и участие близкого человека. Я делал все, что мог, но я понимал,  что
прошлое не отпустит ее в ближайшие годы - быть может, в  десятилетия.  Были,
были такие признаки - увы!.. Скажем, она никогда не  пела,  хоть  в  детстве
отец пророчил ей карьеру великой певицы; я даже не знаю, каков  ее  голос  -
вероятно, сопрано или меццо-сопрано, но не контральто. Она не любила шить  и
заниматься кухонными делами, оставляя эти заботы  роботам;  она  не  терпела
церковную музыку, хотя отличалась редкостной музыкальностью; вид  свободного
платья, напоминающего рясу, повергал ее в ужас; она  с  большей  охотой  ела
овощи, фрукты и сладости, чем мясное. Очевидно,  мясные  блюда  казались  ей
подозрительными -  то  была  инстинктивная  боязнь,  наследие  каннибальских
времен, жуткая память о Мерфи.
   Итак, я не возрождал ее, а лишь предоставил возможность  распуститься  из
бутона в розу -  или  в  лилию,  орхидею,  пион  либо  иной  цветок,  яркий,
ароматный и прекрасный.  Отчасти  я  возвратил  ей  детство  -  вернее,  его
запоздалое подобие, так как настоящее детство у нее украли. Не  важно,  кто:
Ар-конат, ее  отец,  страшные  годы  хаоса  или  сам  великий  Вседержитель,
метнувший  на  Мерфи  свой  проклятый  разрушительный  снаряд.   Стоило   ли
вспоминать об этом, взвешивать вины и терзаться мрачными  мыслями?..  Верно,
не стоило! И мы не вспоминали. Последняя неделя на Малакандре ознаменовалась
двумя событиями, которые стоит упомянуть  -  в  том  порядке,  в  каком  они
случились. Одно из них забавное и веселое, другое - забавное и грустное,  но
теперь я думаю о нем без горечи, не упрекая судьбу, подсунувшую  Шандре  сей
соблазн. Рано или поздно такое должно было случиться - так стоит ли сожалеть
о неизбежном? Отвечу так же, как на предыдущий вопрос:  не  стоит!  И  я  не
сожалею.
   Однажды утром с нами связалась верная файт.
   Какой-то ее приятель, то ли из  признанных  местных  авторов,  то  ли  из
окололитературной  богемы,  пожелал  обессмертить  себя  и  Шандру   великим
творением - истинной и неподдельной биографией моей супруги. Файт  вообще-то
девушка четкая и деловая, но, когда она излагала свою просьбу,  ее  охватило
смущение, сходное с симптомами шизофрении. Ясно, отчего: с одной стороны, ей
хотелось  услужить  приятелю  (подозреваю,  что  их  знакомство  было  очень
близким), а с другой Файт  превосходно  понимала,  что  намеренье  ее  друга
граничит с бестактностью. Великие мира сего (а Шандра, как вы понимаете, уже
попадала в эту категорию) сами находят себе биографов - либо,  желая  вконец
осчастливить потомков, пишут биографии своею  собственной  рукой.  Последний
способ предпочтительней, ибо я считаю автобиографию самой деликатной из всех
возможных сделок - сделкой с совестью.
   Словом, у нас не было нужды  в  сторонних  биографах,  но  Файт,  хотя  и
заикалась, проявила настойчивость. Видно, ее приятель с полной  серьезностью
решил написать про леди Киллашандру, земную принцессу  и  изгнанницу,  самую
романтическую из всех фигур, какие ему встречались! Не желая обидеть Файт  и
понимая, что настойчивый литератор горы сметет и моря осушит,  я  согласился
представить  запись  с  основными  фактами,  касавшимися  моей  супруги.  Мы
посвятили этому делу один из вечеров, и трудно сказать, кто из  нас  получил
максимальное удовольствие: то ли наш литератор, то ли принцесса  Шандра,  то
ли я сам. Биография вышла восхитительная!
   Согласно  ей  моя  супруга  происходила  из   Амазонии   -   королевства,
отделившегося некогда от Бразилии и славного своими традициями,  благородной
кровью и обычаями старины. Самый священный из них таков: любому  из  знатных
нобилей сопутствует в  жизни  огромная  белая  птица,  потомок  мутировавших
попугаев какаду, способная к эмпатии и даже  отчасти  наделенная  ментальным
даром. Эти птицы существуют в тесном симбиозе  с  благородными  ама-зонцами,
обогащающем каждую из сторон; их владельцы общаются с ними  телепатически  и
могут, желая того или нет, наслаждаться всеми ощущениями пернатых -  скажем,
чувством полета, удовольствием от пищи и от иных занятий, коим предаются  их
симбионты. Итак, у короля Амазонии  был  какаду-самец,  у  Киллашандры,  его
единственной дочери, - самка, а у их благородных подданных -  другие  птицы,
молодые и старые, самцы и самки, согласно возрасту и полу  своих  хозяев.  И
вот в один из  дней,  когда  принцесса,  достигнув  зрелости,  почувствовала
любовное томление, импульс этот передался ее пернатой спутнице; та взмыла  в
небо и отправилась в свой первый брачный полет.
   Брак же у благородных амазонцев поистине заключается в  небесах:  молодые
самцы устремляются вслед за самкой,  и  догнавший  ее  предается  в  воздухе
любовным играм, а его владелец должен  стать  супругом  той,  что  выпустила
самочку в полет. Это не просто обычай и дань традиции,  это  неизбежность  -
ведь чувства пернатых передаются людям, пробуждая в них страсть, жар любви и
стремление обладать друг другом. Такие браки - самые прочные, и,  подчиняясь
выбору птиц, два юных существа уверены в грядущем счастье и в  том,  что  не
расстанутся на протяжении тысячелетий. А  посему  белоснежные  птицы-мутанты
сделались в Амазонии священным символом, чем-то вроде телепатического  Эрота
или Гименея, осеняющего новобрачных шелестом быстрых крыл.
   Но принцессе, прекрасной Киллашандре, не повезло. В  ту  роковую  минуту,
когда ее птица взмыла к небесам, за ней устремился королевский самец,  самый
могучий среди пернатых Амазонии; ему, конечно, достались победные  лавры,  а
также любовь и  все  свидетельства  любви,  которые  ничем  существенным  не
различаются у птиц и у людей. Это была катастрофа! Это  был  беспрецедентный
случай, какого в Амазонии не бывало от века! Больше того, это был позор  для
благородного  короля  и  его  несчастной  дочери,   ибо   страсть   пернатых
подталкивала их к инцесту!
   Проще всего было б свернуть шеи развратным  птичкам,  однако  этот  выход
запрещался соображениями религии. Значит,  кому-то  предстояло  удалиться  в
изгнание, или королю, или принцессе, причем на солидную дистанцию,  так  как
телепатическая связь с симбионтами-какаду ощущается за пять-десять парсеков.
Этот вывод был неизбежен,  и  в  Амазонии  уже  приступили  к  строительству
королевской яхты, когда на Землю прибыл капитан Френч. Он не обзавелся белой
птицей любви, зато у него  была  ?Цирцея?  -  плюс  деньги  и  незапятнанная
репутация; словом, это был именно тот человек, который  подходит  в  супруги
любой из королевских дочерей.  И  принцесса  Киллашандра,  забрав  фамильное
серебро, вспорхнула к нему на колени.
   - О чем не жалеет, - добавила моя жена,  потребовав,  чтоб  ее  биография
завершалась именно этой фразой. Я не возражал. Не знаю, что сделал  приятель
Файт с нашей записью, но  совесть  моя  чиста;  я  уверен,  что  он  получил
отличный материал для сказки или  фантастического  романа.  Быть  может,  мы
когда-нибудь вернемся на Малакандру и вместо балета  о  злоключениях  Регоса
посмотрим спектакль о необычном любовном треугольнике - два какаду и капитан
Грэм Френч, великий Торговец со Звезд.
   Завершающим штрихом нашего пребывания, на Малакандре явилась экскурсия  в
пещерный город у северного полюса. Это частью природное, частью  рукотворное
образование; тут первопоселенцы устроили главную базу,  и  тут  они  обитали
несколько  веков,  пока  их   организмы   не   адаптировались   к   знойному
малакандрийскому климату. Мы осмотрели весь  комплекс  с  группой  туристов,
поахали и повосхищались во  всех  положенных  местах,  а  затем  вылезли  на
поверхность через какую-то дыру, довольно далеко от стоянки  аэрокаров.  Это
был последний аттракцион: туристам предлагалось отправиться туда на ослах. К
моему изумлению, никто не отказался; а Шандра - та была в полном восторге! Я
потрусил за ней, размышляя, отчего это  каждому  хочется  взгромоздиться  на
спину небольшого серого животного  с  длинными  ушами  и  совершить  тур  по
тропинке, продуваемой  всеми  ветрами  и  палимой  солнцем.  Ослы,  конечно,
редкость; немногие колонисты берут их с собой, справедливо считая, что в  их
компании хватит двуногих ослов. По всем параметрам осла  не  сравнишь  ни  с
лошадью, ни с верблюдом, ни с шабном или черным единорогом;  осел  не  может
похвастать ни силой, ни изяществом, ни послушанием  -  особенно  бессмертный
осел, проживший не один век и закосневший в своем упрямстве. Отчего же  люди
так благосклонны к ослам? Редкость? Экзотика? Да, но все же  не  такая,  как
крокодилы! И к тому же их нельзя есть?
   Мы приблизились к  стоянке  мобилей,  и  восторженный  визг  прервал  мои
раздумья. Тут были дети. - вероятно, их  привезли  на  экскурсию  в  древний
пещерный  замок,  дабы  вселить  в  них  чувство  патриотизма   и   гордости
достижениями предков. На Малакандре детей встретишь не часто, как и в других
развитых мирах, где принят ограничительный кодекс. Но в обществе бессмертных
тоже бывают грустные эпизоды и фатальные случайности, так что  на  любой  из
старых  планет  давно  отработан  механизм  восполнения  этих   естественных
убытков. Для всех категорий граждан  (кроме,  разумеется,  деклассированных)
властями выдаются лицензии, разрешающие произвести потомство; их  приходится
ждать, временами две, три или четыре сотни лет,  но  человек  богатый  может
приобрести внеочередную лицензию, хоть стоит она целое состояние.  Я  думаю,
что это справедливо; ведь на эти деньги кормят деклассированных, пресекая их
стремление к мятежам и беспорядкам. Процент детей на Малакандре невелик; это
мир со стабильным населением, где на шесть тысяч  взрослых  приходится  один
ребенок. До сих пор мы не встречались с ними, и мне казалось  непривычным  и
очень странным видеть целую толпу детишек  -  двадцать  пар  огромных  карих
глаз, что уставились на меня и Шандру с  жадным  интересом.  Кто-то  -  быть
может, воспитатель - сказал им, что эти чужаки с белой  кожей  -  знаменитый
капитан Френч и его супруга, принцесса Киллашандра; ну, вы понимаете, что за
этим  последовало.  Нас  окружили   плотным   кольцом,   послышался   шелест
автоматических фотокамер  (а  их  у  всякого  мальчишки  и  всякой  девчонки
оказалось по паре штук на брата), и мы мгновенно были  запечатлены  во  всех
возможных ракурсах, в профиль, в фас и даже со спины. Потом нас атаковали  с
просьбами об автографах; пришлось надписать каждый снимок, в том числе  тот,
где я гордо восседаю на осле, вцепившись в его редкую жесткую гриву.
   Пожалуй, я предпочел бы общество ослов этой  шумной  разбойной  компании;
ослы, прожив  немало  столетий,  если  не  накопили  мудрости,  то  хотя  бы
притерпелись к своему положению и ведут себя со спокойным достоинством. Дети
- иное дело; намой взгляд, они слишком бесцеремонные и любопытные, и с  ними
я чувствую себя как-то неуверенно. Не то чтобы я их боялся - я  видел  детей
на пограничных  планетах,  и  я  не  забыл,  сколько  их  было  на  Земле  в
медиевальную эпоху, - но дети всегда  вселяют  в  меня  тревожное  ощущение,
сходное с чувством вины. Я вспоминаю малышку  Пенни,  мою  дочь,  которую  я
покинул, и это чувство вины становится все сильнее и сильнее?
   Но Шандра ни в чем не была перед ними виновата, скорей наоборот: ведь  ее
раннее детство, пока на Мерфи  не  случился  хаос,  прошло  среди  таких  же
ребятишек, а значит, они напоминали ей о счастливых и спокойных временах. Во
многом она сама походила на