происходить  в любом  из  нескольких  итальянских  городов,
которые  он  посетил  за  эти  годы,  но,  похоже,  история  не  об  опытном
путешественнике. Квартал борделей очень подходит для Триеста, который, как и
все  морские  порты,  не мог  без него  обойтись. Хотя  в  1876  году  город
принадлежал  Австрии,  во  время  написания очерка в 1919  году его  как раз
отобрали у Австрии, потерпевшей поражение в  первой мировой  войне, и отдали
Италии,  одной из победительниц. Это болезненное напоминание  об австрийском
поражении, вероятно, вызвало в нем память о Триесте  и  заставило добавить к
уже  существующей рукописи историю о  "жарком летнем дне". Предполагают, что
черновик был готов раньше, а весной 1919 года  переписан. Эта история, часть
личной жизни Фрейда, плохо сочетается с основным текстом.
     В  1919  году Фрейд был так же опечален политическими событиями,  как и
большая часть  венского среднего класса. Он  наверняка прочитал о  Триесте в
газетах  и вспомнил этот город таким, каким он его видел. В  статье в  "Нойе
фрайе  прессе" в апреле журналист жаловался на  безразличие правительства  и
утверждал,  что без  порта Австрия сдается на  милость Италии.  В  мае Фрейд
нашел у себя в ящике стола неопубликованный очерк и переработал его.
     Он  считал,  что   ни  одна  наша  мысль  не  является  случайной,  что
человечество  подвержено  "строгой  определенности,  которая  правит   нашей
психикой".  Забыть имя  или оговориться -  это  знак внутреннего  конфликта.
Поэтому  постоянное  возвращение  к  улице  раскрашенных  женщин  говорит  о
конфликте  между  добрыми  намерениями,  которые  заставляли  его  двигаться
дальше, и низменной реальностью, которая тянула его назад.
     Если  Фрейду  в 1919 году  пришло в голову, что читатели-психоаналитики
обнаружат эту связь, он тем не менее понимал, что они увидят в нем человека,
не поддающегося  искушениям,  стоящего выше  всего этого.  Для образованного
молодого  человека с  парой  флоринов в  кармане посещение проститутки  было
достаточно  обычным  делом,  так что,  противостоя  этому  искушению,  Фрейд
продемонстрировал свою прекрасную  самодисциплину. Я думаю, что он  гордился
этим достижением в тот душный летний день, когда  солнце стояло над крышами,
а на лестнице  виднелась женская тень.  И  все-таки  он хотел  бы  поступить
иначе.



Глава 5. Призвание

     Во  второй половине девятнадцатого  столетия в европейских лабораториях
под  невидимый  аккомпанемент дыма,  изрыгаемого трубами  фабрик и  заводов,
создавались все новые знания. Большая часть открытий относилась к биологии и
медицине. Люди стали считать человеческий организм  неким подобием машины, в
которой сжигается газ, циркулирует энергия и действуют те же законы природы,
что и в локомотиве. В конце концов человек будет знать, а значит, и понимать
все.  Нет  тайн, нет неразрешимых  загадок  - есть  только отсутствие верной
информации.
     Человеческое тело исследовали в  живом и мертвом  состоянии, особенно в
мертвом,  потому  что  лечить  человека от  болезней  гораздо  сложнее,  чем
разрезать его и посмотреть, что у него внутри. В Вене целые бригады врачей и
студентов спешили  в прозекторскую, пока  трупы не остыли, чтобы подтвердить
свои диагнозы. Карл Рокитанский, профессор  патологической анатомии Венского
университета,  как  утверждали,  изучил  сотню тысяч  трупов. Эрнст  Брюкке,
профессор  физиологии,  советовал  своим  студентам  рассматривать  ткани  в
микроскоп и учил их, что "в организме действуют только обычные силы физики и
химии".  Такова  доктрина  "позитивистской"  школы,  учеником   которой  был
Зигмунд. Он узнал, что  жизнь заключается  в управлении этими  нескончаемыми
потоками энергии.  В то же время появился дарвинизм, который  объяснил,  как
эти биологические механизмы были созданы в процессе  эволюции. И стар и млад
исследовали  птичьи  крылья и кроличьи нервы  (а при возможности - семенники
угрей), чтобы увидеть, как работает эта великолепная задумка природы.
     Эрнст Вильгельм  фон  Брюкке  (1819-1892)  стал  учителем  Зигмунда. Он
побуждал его к написанию научных работ, иногда выражал сдержанную похвалу и,
как потом стали говорить, был  для  Фрейда чем-то вроде "образа отца", когда
этот фрейдовский  термин  завоевал популярность.  Эта фигура была  несколько
пугающа - протестант с севера Германии, с рыжими волосами и опасной улыбкой,
не терпевший слабых венских законов. Студенты ежились под его взглядом.
     Брюкке  занимался  со  студентами в столь  же мрачной  обстановке -  на
старой  военной  фабрике.  Посещение его занятий  было  обязательным.  Фрейд
занимался исследованиями  и в  других областях, но  в 1876 году  остановился
именно  на  кафедре  Брюкке. Там  он сосредоточился на  центральной  нервной
системе, и это определило основное направление его исследований. Со временем
Фрейд  стал  заниматься  неврологией,  а   позже  -  проблемными   вопросами
психологии.
     Фрейд  пользовался расположением Брюкке,  если кто-то мог  пользоваться
расположением  этого  человека,  но  учился  преодолевая большие  сложности.
Главной  проблемой  была  его  бедность,  а  также   национальность.  В  это
просвещенное время  средние классы пользовались уважением, но можно ли то же
сказать  о евреях среднего класса?  Хотя в  новой  просвещенной Австрии было
достаточно  много  еврейских  врачей  и  ученых,  они часто  сталкивались  с
осложнениями,  и чем  выше они  поднимались  по академической  лестнице, тем
больше становились  преграды. Как и многие  другие представители  поколения,
Фрейд  не  был  приверженцем  иудаизма.  Всю свою  жизнь  он  был атеистом и
занимался социальными и психологическими аспектами  религии,  которую считал
следствием человеческого отчаяния и неврозов.
     Насколько  религиозна  была  его  семья,  точно  неизвестно.  Некоторые
исследователи  утверждают, что  родители  Зигмунда  были  очень религиозными
людьми;  другие бросаются  в  другую  крайность и считают их "просвещенными"
евреями,  распрощавшимися со всеми пережитками прошлого.  Обе  точки  зрения
маловероятны.   Якоб   относился   к   своей   национальности  с   некоторой
сентиментальностью.  Амалия была  старомодной  галичанкой,  хотя  ее  внучка
(старшая дочь Фрейда  Матильда, родившаяся  в 1887 году) писала:  "Не думаю,
что  вопросы религии  ее  очень  волновали". Она  "небрежно"  отмечала самые
главные религиозные праздники и не придавала им особого значения.
     Очевидно, еще меньше значения придавал им восемнадцатилетний Зигмунд. В
сентябре 1874 года, когда начался второй год его обучения в университете, он
пишет Эдуарду  Зидьберштейну  о  Рош  Ашана,  еврейском Новом  годе.  Фрейды
отмечали этот праздник,  и  "даже  атеист,  семья  которого, к  счастью,  не
слишком  благочестива, не  может  отказать себе в соблюдении  этой традиции,
поднося к губам новогоднее лакомство". Зигмунд высмеивал еврейские праздники
и  их  связь  "между  религией  и  желудком".  Пасха  "способствует запорам,
вызванным пресным  тестом и крутыми  яйцами". Что же  до  Йом  Киппура,  Дня
искупления, он так "печален не из-за гнева Божия, а из-за сливового джема  и
его  действия на кишечник". О приближении  этого  праздника он  мог знать по
"шуму двух умирающих рыбин и гусыни", доносившемуся из кухни.
     Еще  до  окончания  школы  Фрейд  понял,  что  значит   быть  евреем  в
нееврейской среде.  Вена была самым  антисемитским  городом в  Европе.  Туда
съезжалась еврейская беднота  с  востока, гонимая либо тяжелой  жизнью, либо
любопытством, и местные жители отнюдь не были от этого в восторге. Фрейд был
обрезан, жил  в  Леопольдштадте, его родители приехали издалека. "Впервые  я
стал  понимать,  что значит принадлежать  к  чуждой  расе,  и  антисемитские
настроения  среди  остальных  подсказали  мне,  что  нужно  занимать твердую
позицию". Это было написано уже в зрелом возрасте, как и его воспоминания  о
том, как он появился в  университете и был разочарован, когда обнаружил, что
"от  меня ожидают, что я должен чувствовать себя ниже их, чужаком, поскольку
я еврей. Я отказался унижаться".
     Фрейд старался  предотвратить  проблемы  где только  мог. Он вступил  в
студенческое общество,  выступавшее  за политический  союз с  Германией  (но
позже никогда не упоминал об этом), чтобы отдалиться от наиболее ненавидимых
евреев, выходцев из  восточных провинций. Считалось, что еврей-уроженец Вены
лучше готов к жизни - как в социальном, так и в академическом смысле. Фрейда
отделяло от Галиции только одно поколение.
     Так считали не  только евреи, но и все остальные. В  университете лучше
было не  считаться одним из "Ostjuden", восточных евреев. В  июне  1875 года
Фрейд   познакомился  со   студентом,  знавшим  четыре   языка   и  писавшим
литературные  эссе,  и объявил, что  он, без  сомнения, "очень  умен, но,  к
сожалению,  польский еврей".  Если  бы он заменил слово "польский"  на менее
неприятное "моравский", он бы фактически говорил про самого себя.
     В молодости Зигмунд не раз замечал в поездах евреев, которые недостойно
себя вели. Поезда представляли собой новую  свободу. Кроме  того, в них люди
находились друг с другом в  замкнутом пространстве, и им было нечего делать,
кроме  как  наблюдать  друг  за  другом.  В сентябре  1872 года,  за год  до
поступления в университет,  возвращаясь в Вену из Фрейбурга,  где он как раз
влюбился в Гизелу, Фрейд столкнулся с  еврейским семейством и решил, что  их
стоит описать Эмилю Флюсу.
     Они были  из Моравии, и  глава семьи говорил "таким  же языком, какой я
слышал  от  многих  других,  даже  во  Фрейбурге".  Фрейд не распространялся
слишком много. Было  достаточно сказать, что это были "не те" евреи. Сын был
"слеплен из того теста,  которое судьба  использует  для обманщиков: хитрый,
лживый". Из их разговора Зигмунд узнал, что  "мадам еврейка и ее  семья были
родом из Мезерича [город на пути из Фрейбурга в Вену]; подходящая компостная
куча для таких сорняков".
     Подобная точка зрения  не случайна.  Ее можно назвать жизненно  важной.
Фрейд проучился в университете сравнительно недолго, когда  один из тамошних
светил, Теодор Бильрот, прогрессивный немецкий хирург и всесторонний человек
(он  к тому же писал  музыку  и  был знаком с Брамсом), заявил,  что слишком
много  евреев с  востока  - в частности,  из Венгрии  и Галиции -  приезжает
учиться  на  медиков  в  Вену.  Он  предложил  ввести  квоту,  чтобы  спасти
университет от этих  культурно недоразвитых иммигрантов, которые, "даже если
говорят и думают на более  богатом немецком  языке, чем многие  чистокровные
тевтонцы", не  могут считаться  настоящими немцами.  Шестьдесят  лет  спустя
выводы Бильрота получили бы более теплый прием в Берлине. Он много думал над
этой проблемой и не смог не признать, что "между чистой немецкой и еврейской
кровью - огромная разница".
     До  нас  не дошло,  говорили ли что-нибудь  подобное другие  профессора
Фрейда, да  и сам Бильрот  впоследствии взял свои слова обратно, потому  что
это  вызвало  студенческие  бунты,  во  время  которых  евреев  выгоняли  из
лекционных  залов  и  били*.   Еврейские  члены  радикального  студенческого
общества, похоже, всеми силами поддерживали Бильрота. Фрейд об этом  эпизоде
никогда не упоминал.

     * Студенты кричали "Долой евреев!" Они  все  еще кричали это в  Венском
медицинском  университете  перед  второй  мировой  войной,  "а  после   нее,
конечно", как  пишет  еврейский  писатель  Эммануил Райс,  "там  не осталось
евреев, которым можно было это кричать".

     "Дурная кровь", которая передается из поколения в поколение, имела силу
научного  диагноза.  У  этого  диагноза был  национальный  подтекст:  евреев
обвиняли в умственной нестабильности. Одна из причин, по которой Фрейд начал
поиск  корней  невроза  в  детстве  человека,  а не  в его наследственности,
возможно, была  вызвана его стремлением доказать, что  у евреев и у неевреев
одни и  те же  психологические  механизмы.  В  молодости  он считал, что  со
стороны Якоба унаследовал  "дурную  кровь".  Семья, за  которой он наблюдал,
была "лживой" и склонной к совершению преступлений. Его замечание о том, что
они  могут  быть обманщиками,  напоминает о дяде Иосифе,  фальшивомонетчике,
скромном семейном  скелете  в шкафу. Семья  еще одного брата  Якоба, Абрама,
который  жил в Бреслау и произвел  на свет слабоумных детей, в глазах Фрейда
тоже  была  подозрительна. Он знал о бытовавшем мнении,  что евреи как нация
больны и аморальны. И эти дядья слишком хорошо соответствовали данной  точке
зрения.
     Будучи малообеспеченным евреем,  он мог обратиться  в благотворительные
организации за помощью для покупки книг и оплаты обучения.  Для  этого нужно
было пройти допрос в полиции и получить удостоверение нуждающегося. Но Фрейд
решил  избежать этого  унижения и с помощью  Брюкке получил две стипендии от
частных еврейских фондов в 1878 и 1879 годах, составивших вместе чуть больше
тысячи современных  фунтов  в год и не  требовавших  никакого удостоверения.
Впоследствии Фрейд никогда не упоминал об этом.

     Студенческие годы продолжались. Фрейд  все еще  не  принимал решения  о
том,  становиться  врачом  или исследователем.  Вена стремительно  менялась,
Рингштрассе застраивалась общественными  и частными  зданиями. Фрейд  каждый
день видел их, выходя из тесной квартиры в еврейском квартале и  перебираясь
через  канал в новую  Вену.  Улицы  заполняла  строительная  пыль от зданий,
гранитных покрытий дорог, сухого лошадиного навоза. Фрейда окружала грубость
и  вульгарность.  В один  жаркий  день, 15  августа  1877  года,  вид  людей
показался ему настолько неприятным, что он писал Зильберштейну: "Хотел бы я,
чтобы  всю  эту  толпу  поразил  небесный  гром  и  мир  стал  бы  настолько
просторным,  чтобы  можно  было  встретить не больше одного  человека на три
мили".
     В плохо освещенных, пропахших газом лабораториях он исследовал  нервные
клетки  спинного мозга рыб и  продемонстрировал,  что  они  близки к клеткам
нервной системы высших животных. Когда он представлял свою статью, слушатели
аплодировали. В июле  1878 года  профессор Рокитанский умер, и Фрейд побывал
на  его похоронах,  а  потом отправился  в  Пратер с  однокашником,  Иосифом
Беттельгеймом.  Там они  встретили  гуляющую семью  Беттельгейма, но Фрейд к
досаде  обнаружил, что отец семейства - "неправильный" еврей, потому что тот
издевался над горбатой женщиной.
     Этим  летом  для  разнообразия  он  изучал  нервы  в слюнных  железах и
планировал провести опыты на собаках. В августе он шутливо рассуждает, в чем
же его истинное призвание: в свежевании животных или  пытках над людьми - то
есть зоология это или медицина.
     В  число его друзей входил один старший ассистент Брюкке, Эрнст Флейшль
фон  Марксов, молодой  еврей  с  изысканными манерами и  отличными  связями,
вызывавший восхищение  Фрейда. Флейшль  знал  всех.  По выражению Фрейда, не
пользовавшегося такими привилегиями, он "часто бывает в самом исключительном
обществе".  Через  Флейшля  он познакомился  со  многими людьми  искусства и
науки. Он узнал Теодора фон Гомперца, академика, издававшего работы умершего
незадолго до того  Джона Стюарта Милля, и получил от него книгу на  перевод.
Это позволило ему заработать немного денег. Кроме  того, он одалживал деньги
у Флейшля, главного в отделе, и у Иосифа Панета, его подчиненного. Еще одним
влиятельным другом,  связанным  с  Брюкке  и  Флейшлем,  стал Йозеф  Брейер.
Брейер, модный врач  с репутацией ученого, был  семейным  человеком, который
познакомил Фрейда с прелестями буржуазного семейного  быта. Этот человек был
на четырнадцать  лет  старше Фрейда и стал  его самым важным  другом в  этот
период жизни.
     Где-то в 1879 году,  когда Фрейду было двадцать три, он начал служить в
армии,  хотя для  студента-медика  это  означало  всего  лишь  пребывание  в
больнице  на дежурстве в  течение года. На  следующий год  он сдал первый  и
второй выпускные экзамены на степень врача,  а в марте 1881 года - последнюю
часть  и, таким  образом, после  семи  лет обучения  стал  доктором медицины
Зигмундом Фрейдом. Хотя  он имел разрешение на практику, но  почти ничего не
знал  о клинической  медицине, да  и,  наверное, ему это  было  не нужно. Он
продолжал работать в лаборатории Брюкке. Это был спокойный и ясно выражающий
свои мысли человек, явно готовый работать за гроши, который в конце концов в
далеком будущем должен был стать ассистентом, а может, и старшим ученым.
     Среди тех, кто был с ним во время получения степени в  марте 1881 года,
оказались и родители Гизелы Флюс.  Та за месяц до того вышла замуж за своего
господина Поппера. После скромной истории с этой девушкой, когда Фрейду было
шестнадцать лет,  в его жизни до  брака не было никаких женщин.  В 1881 году
ему  было  двадцать  пять: здоровый, хорошо сложенный,  приятной  наружности
молодой  человек,  который, насколько известно, все  еще был  девственником.
Возможно,  он оставался таковым  до тридцати лет. Это не так уж  необычно  и
сегодня,  но  довольно странно в  случае  Фрейда,  поскольку психологическая
теория, которую  он  разрабатывал на протяжении  почти всей жизни, вращалась
вокруг  секса.  Внутреннее внимание к этому предмету и внешняя сдержанность,
возможно, заставили Фрейда придать ему такое значение.
     Есть  не  совсем  обоснованные  рассказы  о  том,  что  у  Фрейда  были
внебрачные  связи. Согласно одному из них, он говорил своей пациентке, Марии
Бонапарт, что не был девственником, когда женился. Ее дневники, где могло бы
быть какое-то упоминание об этом, практически не опубликованы и доступ к ним
закрыт. По словам одного американского писателя и  аналитика Джона  Е. Гедо,
покойный  Бруно  Беттельгейм  ему  "лично  сообщил",  что  его венский  дядя
"говорит, что  ходил в бордели" с Фрейдом. Рассказы  Беттельгейма  не всегда
достоверны. У  него  действительно были  дядья в Вене,  хотя упомянутый выше
однокашник Фрейда Иосиф Беттельгейм  едва ли был  одним из  них. Эта история
была рассказана на вечеринке, и Гедо не довел исследование до конца*.

     * В Вене заниматься легкомысленным сексом было достаточно  легко.  Один
венский  писатель,  пользовавшийся большим уважением Фрейда и отвечавший ему
взаимным  уважением, Артур Шницлер, профессионально занимался  невротической
страстью  и ее мрачными  последствиями -  почти как Фрейд. Но он  принимал в
исследованиях  непосредственное  участие.  На  шесть  лет моложе Фрейда, сын
врача,  врач-самоучка, он еще  до двадцати лет начал преследовать продавщиц.
Его работы - это то, что мог бы написать Фрейд, имея более свободный нрав.

     Неважно, что  Фрейд  делал  - или не  делал,  - но в  своих  работах он
считает половое влечение  или его  последствия  унизительными  для человека.
Карьера  -  куда   более   безопасное  занятие.  По  его   выражению,  можно
"сублимировать" половое влечение, направляя его  в другое русло. Аутоэротизм
- совсем  другое дело.  "Нужно  знать,  как это  делать  правильно", - якобы
слышали,  что  он так отзывался о мастурбации.  Как  врач  он  придерживался
распространенной  в  то время  точки  зрения,  что  мастурбация  - серьезная
проблема, и много писал о ней в своих ранних работах.
     Неуверенный  и  сдержанный  в сексуальном плане, Фрейд нашел подходящую
партнершу лишь в апреле 1882 года. Их скромные отношения закончились браком.
Ее звали  Марта Бернейс. Она родилась в  июле 1861 года (и была на  пять лет
моложе Зигмунда). Это была  покладистая темноволосая девушка, которая жила в
строгости в  Вене со  своей матерью-вдовой, сестрой Минной и  братом Эли. Ее
семья  принадлежала к евреям-ортодоксам. Их  семьи  дружили, возможно, через
дочерей - это  еще один  намек  на то,  что Фрейды не забыли свое  еврейское
прошлое. Впервые Зигмунд увидел Марту, придя однажды вечером домой и  застав
ее и,  возможно, ее