има".
Он отправился  вместо  этого на север  и остановился в Перудже и  Флоренции,
менее символичных  местах. Посещение Вечного города  могло подождать  до тех
пор, пока ему не станет больше известно о самом себе.
     Из  Италии Фрейд  сразу же поехал в Вену, и не  прошло и суток,  как он
написал Флису о своем отказе от теории совращения.  Римский  невроз не лишил
его  способности сделать решительный шаг. Отказ от теории совращения означал
начало  более  яркого  периода самоанализа. К началу октября он погрузился в
исследование своих  снов, хотя  рассказывал об этом  только  Флису.  Няню он
описывал другу как "некрасивую, старую, но умную  женщину", которая была его
"наставницей" в половых  вопросах. Она  не только  рассказала  ему о  Боге и
проклятии,  но  и  привила  высокое мнение о  своих  способностях,  явившись
"основоположницей"  - чего,  Фрейд  не  уточнил. Все это  стало  результатом
анализа  четырех ночей  снов  и  ассоциаций. Фрейд  утверждал,  что если ему
удастся справиться "со  своей собственной  истерией", за это он  должен быть
благодарен  именно няне, потому  что  она  "дала мне в  таком юном  возрасте
умение жить и продолжать жить".
     Фрейд ничего из этого не объяснил. Означая  ли эпитет  "старая" возраст
женщины в восприятии ребенка? Была ли она  его кормилицей? Что она  делала в
той  комнате  над кузницей,  нам неизвестно, а возможно,  было  неизвестно и
самому Фрейду. Возможно,  она  успокаивала плачущего  мальчика, играя  с его
пенисом.  Эти воспоминания не могли сохраниться в чистом виде, их нужно было
восстанавливать.
     Няня из сна "купала меня в красноватой  воде, в которой она  мылась  до
этого  сама",  рассказывал  Фрейд Флису,  имея в  виду,  что у  женщины была
менструация.  Даже если это действительно так,  едва ли в то время это могло
быть  сексуальным  событием.  Сон приснился Фрейду  приблизительно во  время
очередной  менструации  Марты,  происходившей  всегда  регулярно.  Возможно,
именно  это стало причиной появления этого образа во сне. Фантазии порождали
новые фантазии. Самоанализ в лучшем  случае  давал Фрейду неясные сведения о
своей сексуальности в раннем детстве - или каждого маленького ребенка.
     Он  писал Флису, что еще до  того, как ему исполнилось два  с половиной
года,  в нем появились сексуальные чувства  по отношению к матери, когда они
ехали  в  поезде из Лейпцига в Вену и он увидел  ее  обнаженной.  Точнее, он
говорит  это  почти открытым  текстом,  описывая  "путешествие...  во  время
которого мы наверняка  ночевали  вместе  и я, скорее  всего, мог  увидеть ее
nudam (ты  предполагал,  что в аналогичном  случае у твоего сына  могут быть
какие-то  последствия, еще давно)".  И  снова  это было  не воспоминание,  а
предположение, догадка.
     Фрейд видел сны и осмыслял их в свойственной для себя манере: а как еще
он  мог  это делать?  Он открыл  в себе  ревность и недоброжелательность  по
отношению к Юлиусу,  брату, который родился,  когда Зигмунду было семнадцать
месяцев, и умершему через год.  Юлиус  и  Джон (племянник на цветочном лугу)
"определили...  все  невротическое  и все  интенсивно  эмоциональное в  моих
отношениях со всеми  друзьями", рассказал он  Флису. Фрейд писал  о  Джоне в
"Толковании сновидений" более осторожно:

     ...Мои теплые дружеские привязанности  и  враждебность  к современникам
брали  начало в  моих детских отношениях  с племянником, который был на  год
старше меня.  Он верховодил надо мной,  а я  быстро научился  защищаться. Мы
были  неразлучными  друзьями  и в то  же  время,  по  словам старших, иногда
дрались... Все мои друзья в каком-то смысле оказываются реинкарнациями этого
первого образа... Моя  эмоциональная жизнь всегда требовала от меня, чтобы у
меня  был близкий друг и ненавистный враг. Я всегда мог обеспечивать себя  и
тем  я  другим,   и  часто  оказывалось,  что  идеальная   ситуация  детства
воспроизводится с такой точностью, что у меня  оказывались и  друг, и враг в
одном лице.

     Йозеф Брейер оказался "другом и врагом";  вскоре к  нему  присоединился
Флис, а позже и другие.
     Фрейда  волновало  не  абстрактное  открытие  истины,  а ее  открытие в
области  своего собственного  личного  опыта. "Я живу только  для внутренней
работы, - объясняет он Флису, который слушал его вполуха, поглощенный своими
теориями,  имеющими более  научный  вид. - Здесь до  истоков  прослеживаются
многие  печальные  тайны  жизни.   Многие   случаи,   вызывавшие   гордость,
демонстрируют свое низкое происхождение". Были  дни, когда Фрейд  "ничего не
понимал  в  сне,  фантазии",  но  бывали и такие,  когда  "вспышка молнии...
освещает мне прошлое, позволяя приготовиться к настоящему".
     Его  рассказы о чудесах своего внутреннего мира перемежаются ошибочными
идеями о  "периодичности". Когда  самоанализ на  три дня остановился,  Фрейд
пришел в  недоумение, пока не понял, что то же  самое  было  двадцать восемь
дней назад,  "из чего следует  сделать  вывод, что дни,  неблагоприятные для
работы, соответствуют  женскому циклу".  Он завидовал Флису, числа  которого
"гармонично сочетаются друг с другом".
     Его собственная работа никак не  шла. Мы не знаем, как к нему приходили
идеи - в  постели, во время прогулок по  Рингштрассе  или поздно вечером  за
рабочим  столом,  когда  он  сидел  у себя внизу  в  клубах  сигарного дыма,
освещенного  газовым рожком. "Я должен подождать, пока во мне не шевельнется
идея и я не почувствую ее. И поэтому я часто целые дни провожу в мечтаниях".
Ему нравилось сочинять афоризмы:

     Счастье  -  это  запоздалое исполнение  очень старого  желания.  Именно
поэтому богатство так мало радует В детстве мы мечтаем не о деньгах

     Или:

     Бессмертие, возмездие  - все, что находится за пределами  реальности, -
отражение на него психического внутреннего [мира]. Meschugge? [Сумасшедший?]
Психо-мифология.

     Теория продолжала развиваться.  Отказ от идеи совращения убил ее, но на
смену  пришла  новая теория, которая,  возможно,  и вызвала  это "ритуальное
убийство". Первые намеки об этом встречаются в письме Флису в мае 1897 года,
за  четыре  месяца  до  того,  как  Фрейд  официально  отказался  от  теории
совращения. Фрейд замечает, что  желание смерти родителей связано с неврозом
и  сыновья  как будто  желают смерти отцов,  а дочери  -  матерей. Уже после
отказа от теории  совращения,  в октябре, Фрейд  признает, что самоанализ не
дал ему практически никакой принципиально  новой информации - за исключением
одного факта:

     Я обнаружил,  и у себя тоже, то, что я был влюблен в мать и ревновал ее
к  отцу,  и  теперь  я  считаю это общим  событием для  всех  людей в раннем
детстве. Если  это  так,  можно  понять, почему  на  людей производит  такое
сильное впечатление  история о царе Эдипе. Эта греческая легенда основана на
желании,  знакомом  каждому по своим собственным  чувствам.  Все когда-то  в
мечтах хотели быть подобными Эдипу, и каждый сжимается от ужаса, видя, как в
этой легенде мечта становится реальностью.

     Фрейд продолжает  рассуждения,  переходя  на  образ  Гамлета, истерика,
который не может отомстить за отца, убив своего дядю ("Так совесть делает из
всех нас трусов"). Это нежелание Фрейд связывает со "смутными воспоминаниями
о том, что он  когда-то  хотел совершить  со своим собственным  отцом то  же
самое из-за страсти к матери". Бессознательное  Шекспира, предположил Фрейд,
понимало бессознательное героя. "Совесть" Гамлета - не что иное, как скрытое
чувство вины.
     Фрейд рассказал  обо всем этом в письме Флису 15 октября 1897 года. Три
недели спустя он жалобно сообщает, что все еще ждет ответа. "Поскольку я еще
не  говорил об этом никому другому,  представляя, как все будут озадачены, я
бы хотел узнать твое мнение. В прошлом году ты отверг не одну мою идею, и не
зря". Флис был авторитетом, а Фрейд - просителем.
     Получила идея  об Эдипе одобрение берлинского мудреца или  нет, она так
или иначе захватила воображение Фрейда. С самого начала в ней прослеживалась
связь с  детской сексуальностью. Вскоре Фрейд стал делиться с Флисом мыслями
о  детских  фантазиях,  которые  ведут  к мастурбации,  "главном  наркотике"
человечества,  замещаемом алкоголем, морфием или  табаком.  Когда  фантазии,
сопровождающие  мастурбацию,   подавляются,   их   скрытое   присутствие   в
бессознательном порождает невроз.
     Полная  теория  развития  полового поведения  еще  не  была разработана
Фрейдом.   Всеобъемлющее   любопытство  детей  по   отношению  к  запахам  и
экскрементам, а также своим гениталиям делает их (как уже приходило в голову
Фрейду)  похожими на маленьких животных, припавших носами к земле, живущих в
примитивном мире, из которого нужно было вырасти - хотя и не всегда, - чтобы
стать настоящими людьми на двух ногах.
     Ребенок  не может изменить свое  биологическое наследие, но, когда дело
доходит  до взаимоотношений с родителями, в дело вступают  фантазии.  Первое
публичное  заявление  Фрейда о теории Эдипа  было  довольно  нерешительным и
содержалось в одном абзаце "Толкования сновидений". Идея заключалась  в том,
что  каждый  ребенок влюблен в одного  из родителей  и  ненавидит другого. В
абзаце  проводилась параллель с  легендой об Эдипе, "трагедией судьбы". Хотя
слова "эдипов  комплекс" появились  лишь  в 1910 году, Фрейд с самого начала
видел, что  идея существования  эротических  и  жестоких  фантазий у ребенка
помогает заполнить вакуум, оставшийся после  теории совращения. Как  говорят
критики, что сложнее опровергнуть, чем теорию, основанную на фантазиях?
     Фрейд узнавал  факты  о  человеческой  природе,  в  том числе  о  своей
собственной, которые его  беспокоили. В  двух  или трех письмах  Флису зимой
1897-1898  годов  заметно   возмущение  своими  собственными   наблюдениями.
Рассуждения о мужчине, который насилует своего ребенка и  занимается с женой
анальным сексом, он  заканчивает словами: "Довольно этих непристойностей". В
следующем письме говорится  о "решительном протаптывании тропы в дрекологии"
-  это слово он образует от  немецкого "Dreck", что означает  "грязь"  Фрейд
пишет "дрекологические" доклады, в одном из которых рассказывается о "бурных
снах"   как   части  его  собственного  самоанализа  -   их  содержание   не
раскрывается.  Эти  упоминания  о  "дрекологии"   до  мэссоновского  издания
переписки удалялись.
     Следующим летом 1898 года, перед отдыхом,  Фрейду якобы приснился сон о
моче и  кале.  Это  произошло сразу  же после того, как он  прочитал в  Вене
лекцию о связи между неврозом и половыми извращениями. Анализируя этот сон в
"Толковании сновидений", он пишет:  "Я очень  хотел быть  подальше  от этого
копания в  человеческой  грязи и поскорее присоединиться к детям на отдыхе и
полюбоваться красотами Италии".
     Фрейд  понимал,  чем  рискует,  когда  демонстрировал,  что  занимается
"грязью". Он  гневно защищается от  нападок  в  статье  о сексе  и неврозах,
написанной  в начале 1898 года. Статья  начинается с резкой критики в  адрес
врачей-ханжей.  К  этому оскорблению  Фрейд добавляет,  что врачу,  конечно,
разумнее избегать  половых  вопросов,  если ему  кажется, что ему не хватает
"серьезности и  благоразумия",  необходимых для бесед  с невротиками, и если
"он понимает, что  откровения пациентов сексуального характера вызовут в нем
не  научный интерес, а похотливое наслаждение". Как обычно, Фрейд  намекает,
что сам выше всего этого.

     Это  время  было  беспокойным  для   Фрейда,  как  и  все  десятилетие.
Приближался зрелый  возраст, а министерство образования не хотело давать ему
звание  профессора.  Титул  ординариуса,  самое  внушительное  профессорское
звание, давал заработок и возможность возглавлять кафедру. Еврей едва ли мог
его получить, разве что  в том случае, если  он принимал христианство. Фрейд
хотел получить звание экстраординариуса, неоплачиваемое и не столь почетное,
но также  полезное для  репутации  и практики.  Человеку с такими  странными
идеями было полезно любое одобрение его заслуг.
     Вкусы Фрейда  были достаточно традиционными. Внешне он выглядел так  же
консервативно,  как  банкир,  -  в  темном костюме  (хотя  позже  он полюбил
шотландский твид окраски  "перец с солью"). Обстановка в  квартире  была  (и
оставалась  все время, пока он жил в Вене) такой же, как у обычных буржуа, -
перегруженной  деталями,  громоздкой,  с  кружевными  скатертями  на столах,
шкафчиками  с разными мелочами  за стеклянными дверцами, темными  узорчатыми
обоями. На стенах  висели  фотографии  и  классические  картины. Современное
искусство декадентской Вены в такой квартире выглядело бы неуместно, и Фрейд
не интересовался подобными вещами.
     Впрочем, его теории были не менее  революционны, чем эти картины, и так
же  смешны  для  его  коллег, единственной группы людей, кроме пациентов,  в
которой он был  известен. Фрейд не представлял собой ни движения, ни школы -
он был  один. Он знал (он писал  об этом в "Толковании сновидений"), что его
идеи "не  могут  не вызвать скептицизма  и  смеха, когда с ними сталкиваются
впервые". Когда  он говорил пациентам, что воспоминания  о первом годе жизни
могут оставить  глубокий след в их эмоциональном мире, они смеялись над ним,
предлагая  попробовать  вспомнить,  что  было до  того,  как  они  родились.
Интересно,  в  ответ он кисло улыбался, жалея, что  у него нет богатой жены,
как у Флиса? Его кожа все еще была достаточно тонкой, чтобы  его можно  было
уколоть. Ему нужно было достойное звание.
     В 1897 году  Фрейд начал прилагать усилия к тому, чтобы получить его. В
январе он  рассказал Флису о слухах, будто один невропатолог,  моложе его на
шесть лет,  собирается  получить экстраординариуса, и добавил,  что это  его
"ничуть  не  трогает",  хотя  может  ускорить  его "окончательный  разрыв" с
университетом.   Выдвижение   кандидатуры  производилось   обычно  комиссией
профессоров  и  преподавателей  медицины.  Ее  рекомендации  в  этой  стране
музыкальных  комедий  отсылались  через  Имперско-королевское  правительство
Нижней   Австрии  в  Высшее  Имперско-королевское  министерство   религии  и
образования,  где и лежали  на  столах чиновников столько, сколько  это было
нужно министру.
     В феврале  Фрейд рассказал Флису  о  том, что  ходил к одному  из своих
бывших  профессоров,   Нотнагелю,   с  экземпляром   своей  новой  работы  о
церебральном  параличе  у  детей  (часть  профессиональной  деятельности  он
посвящал традиционной неврологии, и это была его первая крупная публикация в
этой  области).  Нотнагель  "неожиданно"  сказал ему, что  он и  Крафт-Эбинг
хотели бы, чтобы Фрейда предложили в профессоры.
     Нотнагель  предупредил его, что  министр  едва  ли  даст  согласие, но,
очевидно, не объяснил, в силу  каких причин:  то  ли потому,  что Фрейд  был
евреем  (хотя евреи часто получали звание экстраординариуса), то ли  потому,
что у него не было  высокопоставленных покровителей,  то ли  потому, что его
репутация   была   неустойчивой.   Все  рассказывали   об  антисемитизме   в
министерстве,  но  существовал   и  более  широкомасштабный  конфликт  между
университетами, склонявшимися к либерализму и стремившимися  к академическим
свободам, и чиновничьим механизмом  Габсбургов. Вся система была основана на
таинственном   взаимодействии   императора,   суда  и  имперски  настроенной
бюрократии, и поэтому в венской политике и распределении  должностей  царила
полная неопределенность.
     Новый мэр Вены, разговорчивый Карл Люгер, который  знал, как сыграть на
антисемитизме   чиновников  и  владельцев   магазинов,  той  весной  добился
одобрения  императором своих  выборов после двух отказов.  Либеральные евреи
были этим встревожены, и Фрейд в том числе. Люгер был популистом, шутившим о
том, что всех  евреев нужно послать в море на корабле и затопить его. Гитлер
перенял у него эту позицию (в то время, в 1897 году, он еще ходил в школу).
     В мае комиссия решила предложить кандидатуру Фрейда на получение звания
профессора. Документ  был составлен Крафтом-Эбингом и с энтузиазмом описывал
кандидата и его теории о неврозе, в то время как не прошло и года с тех пор,
как Эбинг назвал лекцию об истерии и  совращении сказкой. Мэссон утверждает,
что ключевой абзац настолько  положительный, что наверняка был написан самим
Фрейдом. Крафт-Эбинг сделал от себя поправку, что кандидат, несмотря на свой
небывалый талант, возможно, переоценивает важность своих открытий.
     Бумаги  были  отправлены  в  Имперско-королевское  правительство Нижней
Австрии,  где  о кандидате  навели  соответствующие  справки  и  спустя  еще
несколько  месяцев  "смиренно"  передали  прошение  министерству.  Чиновники
неправильно записали  количество детей и  описали  его  социальное положение
следующей  фразой:  "Он,  очевидно,  живет в  очень  благоприятных условиях,
держит троих слуг  и  имеет практику,  не  слишком большую, но  тем не менее
прибыльную". Они добавили, что доктор Фрейд честен.
     Министерство получило этот доклад и прошение о назначении, и для Фрейда
началось долгое  ожидание. Иногда он вел себя нарочито  дерзко. Он рассказал
Флису, что в январе  1898 года  однажды днем  он мечтал  ("от  чего я еще не
избавился"), что ставит  министра образования на место: "Вы не  можете  меня
испугать. Я знаю, что по-прежнему буду читать лекции в  университете,  когда
вы уже перестанете быть министром" Временами он  был полон надежд. В феврале
до него дошел слух, что его сделают профессором на юбилей императора  Франца
Иосифа,  в  декабре  (император  восседал  на  троне  с  1848  года).  Фрейд
утверждал,  что  не верит, и  удовлетворялся "восхитительной мечтой" о своем
повышении. Но это оказалось только мечтой. Министерство молчало и в тот год,
и на следующий, и даже два года спустя.
     К 1898 году Фрейд уже заканчивал книгу о сновидениях. С тех пор  как он
увидел знаменитый сон в "Бельвю", прошло три года, но он знал, что его тайна
никем  не  может  быть  раскрыта.  "Никто и  не подозревает,  что  сон -  не
бессмыслица, а исполнение желаний",  - писал он  Флису.  Это  было не совсем
верно. Некоторые современники Фрейда считали, что сон имеет некое значение -
так,  Крафт-Эбинг  считал,  что   во  сне   может  найти  выражение  скрытое
сексуальное давление. Однако никто не думал о том, чтобы сделать сны основой
теории. Бессознательное Фрейда принялось услужливо предоставлять ему сны для
всех  случаев, которые можно было использовать в книге.  К февралю 1898 года
он  "погрузился  в  написание  книги  о  снах". После  "истерической  пытки"
(предположительно, имеется  в виду фиаско с теорией  совращения)  для Фрейда
это стало облегчением. Перед ним были "Только сны, сны".
     На  Пасху  он  с  братом  Александром  снова  посещает  Италию,  точнее
северо-восточную часть страны, места возле Триеста и Адриатики. Они посетили
римские развалины  в  Аквилее,  "свалке"  с музеем, по выражению  Фрейда,  и
видели там статуи Приапа. Фрейд напомнил Флису довольно тяжеловесным стилем,
что именно  этот  бог "символизировал  вечную эрекцию,  исполнение  желаний,
представлявшее противоположность психологической импотенции".
     Братья посетили известняковую пещеру со сталактитами, но  Фрейда больше
заинтересовал  экскурсовод,  в  пьяных  похвалах  пещеры  которого он  видел
невротическое  замещение эротических  действий. Когда Александр спросил, как
глубоко внутрь  можно пройти, тот ответил:  "Это  как  с девственницей - чем
глубже проникаешь,  тем приятнее".  В  другой пещере  они оказались в  одной
компании с Карлом Люгером, "хозяином Вены".
     Несколько  недель спустя Фрейд  видел во сне  замок у моря. Он  стоял у
окна с его хозяином и обсуждал какую-то войну. Неожиданно тот упал замертво.
По синей воде  моря, ставшего каналом, быстро  проплывали корабли, и  из  их
пушек поднимался коричневый дым. Его брат был с ним. Они вместе воскли