ва  тома "Стандартного
издания", то есть составил его двенадцатую часть. Как и "Лекции по  введению
в психоанализ", это остается самым доступным описанием работы Фрейда.
     Возможно, сама ситуация в мире вызывала интерес к человеческой природе.
Все  новые  ужасы  войны были  насмешкой над привычным  оптимизмом по поводу
"цивилизации"  и  "прогресса",  преобладавшим  до  1914  года.  Мрачный  мир
фрейдистского  бессознательного,   населенный  демонами,  делал   из  Фрейда
пророка. Не нужно  было обладать большим воображением,  чтобы перенести  его
слова с частной жизни на политику, когда он говорил  в лекции о снах мести и
смерти  близких, "желаний, скрытых цензурой,  которые будто  поднимаются  из
реального ада".
     Изолированный в Вене, Фрейд редко путешествовал, практически не виделся
с  наиболее  близкими коллегами - Ференци, Джонсом, Абрахамом,  Ранком  -  и
узнавал о новостях движения только через письма. Активная  корреспонденция с
Ференци,  который  жил в  Будапеште,  рассказывала  ему  о мучительной жизни
друга. Роман с Гизеллой  Палос продолжался и во время войны. Ее дочь, Эльма,
до сих  пор нравилась ему. Она вышла замуж  за американца, но все  еще могла
быть его любовницей.
     Глуповатый  Ференци старался смотреть  на свои чувства хладнокровно, но
сумел только окончательно запутать и себя, и всех остальных. Фрейду пришлось
читать  о том,  как  гадалка предсказала ему, будто он женится дважды; как у
него заложило нос во время занятий любовью с госпожой Палос; как она сломала
зонт  - "симптоматическое  действие", которое могло означать только  то, что
она не хочет выходить  за него; как его беспокойство о женитьбе  на  женщине
среднего  возраста  (они были  любовниками  с начала  века)  вызвало у  него
диарею. Он  подробно рассказывал о связях с проститутками и сестрой Гизеллы.
Он представлял  вниманию учителя каждую мелочь. Если он менял какое-то слово
во  фразе о  Гизелле,  то тут же намекал,  что  это  вычеркивание может быть
важным расстройством репродукции.
     Едва ли можно найти худший  способ  убедить человека  в терапевтической
ценности  психоанализа,  чем  это  печальное  самопрепарирование  одного  из
лидеров  движения, который  провел больше  десяти лет  пытаясь  сделать свой
выбор и  втайне винил  Фрейда в том, что его совет заставил  его предпочесть
старую  женщину молодой. Фрейд  отвечал на его письма кратко  и прагматично,
отказываясь "погружаться в твой  самоанализ" - мудрое решение. "Нужно уметь,
- писал он, - решить, любишь ты женщину или  нет, даже если  у  тебя заложен
нос".
     У  Фрейда  хватало  собственных  поводов  для  беспокойства.  Он  писал
Абрахаму, который теперь был вынужден  служить  военным  хирургом, что  стал
"старым,  довольно слабым и усталым" и "в основном отказался от  работы... Я
считаю, что  уже сделал свое".  Шестидесятый день рождения  в  мае 1916 года
упоминался в газетах и  принес ему целое море цветов. Тревога о сыновьях  не
отпускала его. В Карлсбаде, где он лечился на водах вместе с Мартой, "вместо
дам  в фантастических платьях были офицеры с железными крестами". Недостаток
продуктов и снижение уровня жизни вызывали  у него пессимистические мысли. В
1916 году до него дошло  одно из писем Джонса, где он сообщал новости: купил
коттедж  в  деревне  ("построенный  в  1627  году")  вместе с  мотоциклом  с
коляской*.  Фрейд принял "мотоцикл" за автомобиль и  передал новость Ференци
со вздохом: "Англия по-прежнему счастлива... Как будто это не конец войны".

     *  В  1917 году от Джонса  пришли очередные новости. Сначала  он бросил
Лину, бывшую служанку Лоу Канн, с которой до того жил.  Затем он  женился на
талантливой валлийской музыкантке,  двадцатипятилетней Морфидд Оуэн, которая
начинала завоевывать  известность как композитор. Кроме того, она была очень
религиозным человеком.  "Он считает  себя  переродившимся", - сообщает Фрейд
Абрахаму. Действительность  была  более тревожной Джонс  считал,  что сможет
поставить свои потребности выше  талантов и религиозных  убеждений жены.  Их
брак был очень бурным и закончился трагически.

     Летом  1917 года Фрейды отправились  в Татры в Словакии,  где у Ференци
были родственники,  и Фрейд смог "купаться  в обилии  хлеба, масла, колбасы,
яиц  и сигар, словно вождь  первобытного  племени".  Там  были  даже  грибы,
которые можно было  собирать; иногда,  говорил Фрейд, он мог на целых полдня
забыть  о  войне. Как раз  перед  отъездом из Вены  его  сестра  Роза  Граф,
овдовевшая еще  до войны, узнала,  что  ее  единственный двадцатилетний  сын
Герман убит на итальянском  фронте. "Ее горе, - сказал Фрейд,  -  невозможно
описать".
     Тем  летом  в Австрии  был очень  плохой урожай. Англия  наконец начала
справляться  с немецкими подлодками, и  угроза голода отошла  от  британцев.
Соединенные  Штаты вступили в войну в апреле  1917 года. "Наше будущее очень
туманно", - писал Фрейд.
     Беспокойство по поводу денег, остававшееся актуальным даже тогда, когда
Фрейд преуспевал,  теперь обострилось, потому что  пациентов становилось все
меньше,  а  цены  росли.  Начались  разговоры  о Нобелевской  премии.  Фрейд
утверждал,  что  хотел бы получить  ее только  из-за  денег. "Мое умственное
состояние", - как он иронически писал Абрахаму,

     требует  от меня срочного заработка для семьи в качестве удовлетворения
своего хорошо  известного  отцовского  комплекса.  В таких  обстоятельствах,
совершенно против моей воли, я начинаю надеяться на Нобелевскую премию.

     Едва  ли  он  был совершенно равнодушен к  почестям,  и  тон  его писем
двусмыслен. "Было бы смешно ожидать знака признания, когда семь восьмых мира
настроены против тебя", - говорит он Ференци. Премии ему не досталось. Когда
он писал о "гневе  и  брюзжании" на  времена,  о  своей "бессильной горечи",
возможно, это  отражало его страх не только перед приближающейся смертью, но
и перед тем, что его слава, которой он добивался столько лет, бледнеет.
     В  небольшой  статье,  написанной в 1917 году для  венгерского  журнала
"Трудность на пути психоанализа",  Фрейд рассматривал "три серьезных удара",
которые наука  нанесла  человеческому  тщеславию:  космологический,  который
лишил нас места в центре вселенной; биологический, который продемонстрировал
наше  происхождение от  животных; а теперь еще и психологический, "вероятно,
наиболее   болезненный",   который    подчинил   наш   разум   медлительному
бессознательному и таким образом показал, что "наше 'я' не является хозяином
в собственном доме". В  этом кратком очерке, написанном для  неспециалистов,
Фрейд как бы небрежно сделал одно из главных заявлений на всемирную славу.
     Он назвал Коперника тем, кто нанес первый удар, Дарвина - второй, а сам
Фрейд (несмотря  на скромное приписывание  этой  заслуги в  последнем абзаце
Шопенгауэру,  "бессознательная  'Воля'  которого  эквивалентна   психическим
инстинктам психоанализа") -  третий. Абрахам хитро  говорит о "вашем коллеге
Копернике". Фрейд ничего не признает, но и ничего не отрицает:

     Вы  правы, когда отмечаете, что  этот список  [в  очерке]  не  может не
создать впечатления, что я претендую на место радом с Коперником и Дарвином.
Однако я не хотел пренебрегать  интересной идеей из-за подобных ассоциаций и
поэтому так или иначе вывел на передний план Шопенгауэра.

     Мир  по-прежнему  относился к психоанализу с опаской. Этот  метод часто
воспринимали  как  эксцентричный культ, как описывали его  противники. Фрейд
всегда  боялся  последователей,  которые могли  бы  загрязнить  движение, не
потому, что они могли оказаться еретиками, как Адлер или Юнг,  а потому, что
они  могли  быть   психически  неуравновешенными  или   в   каком-то  смысле
неполноценными. Отто Гросс, который давно ушел из психоанализа, был одной из
таких  неудач. Штекель-хулиган,  исключенный еще  до войны, тоже не подошел,
равно как и Виттельс, поскольку они были ненадежными.
     Георг Гроддек,  который появился  на горизонте  в  1917 году,  завоевал
доверие  Фрейда как единомышленник,  эксцентричный,  но  надежный.  Это  был
немецкий врач, физиотерапевт и массажист,  увлекшийся психоанализом. Под его
началом была  клиника в Баден-Бадене. Он называл  себя  "диким аналитиком" и
ухитрялся сидеть  у  ног  Фрейда и в то же  время иметь мистические взгляды.
Из-за своего добродушия и неамбициозности он едва ли мог  причинить какой-то
вред.  Ему был пятьдесят один год,  когда летом  1917  года  он представился
Фрейду в длинном  письме. Он  тут  же выразил свою  идею-фикс:  тело и разум
неразличимы и управляются силой, которая "существует в нас, пока мы считаем,
что живем"; он назвал ее "Оно", по-немецки "Id".
     Его взгляды могли найти отражение в клинической медицине, поскольку это
означало,  что  физические заболевания  имеют психическое происхождение не в
том  ограниченном смысле, как считал  Фрейд,  когда,  например, истерическая
реакция могла вызвать кашель или хромоту, но в более широком плане. Это была
преувеличенная версия "психосоматики", этой недоказанной отрасли медицины.

     Когда  у человека  дурно  пахнет изо рта, его бессознательное не хочет,
чтобы его  целовали...  А  когда  его рвет,  он хочет  избавиться от чего-то
вредного...  а  когда  кто-то  теряет  зрение,  он   просто  слишком  сильно
подчинился "Id", в привычках которого не замечать большинства вещей.

     Фрейд мягко упрекал Гроддека за то, что он пытается "одушевить природу"
мистическими  идеями,  отмечая, что "ваша  позиция  по вопросу распределения
соматического и  психического  не совсем наша", и тем не менее приветствовал
его в своем кругу.
     В то же время сам Фрейд занимался с Ференци  проблемой разума и материи
- это было  развитием их общего интереса к телепатии -  и надеялся доказать,
что бессознательные  идеи  могут влиять  на биологическое развитие.  Ференци
вроде  бы искал  доказательства  процессов,  о  существовании которых  Фрейд
предположил в "Тотеме и табу". Он говорил об этой работе Гроддеку летом того
же  года, выражая свое мнение о  том,  что "акт  бессознательного  оказывает
интенсивное  и решающее воздействие  на соматические процессы,  в отличие от
сознательных актов". Невозможно понять,  что он имел в виду - если, конечно,
он сам это знал.
     Он  сообщил Абрахаму в ноябре 1917 года, что  хотел  бы  рассмотреть  с
точки зрения  психоанализа адаптацию,  теорию Дарвина  о  том, как организмы
изменяются и приспосабливаются к  своему  окружению.  Фрейд считал,  что это
"станет   завершающим  штрихом  психоанализа".   Великий  замысел   не   был
осуществлен.  Связь   разума  и  материи  осталась  для  Фрейда   такой   же
таинственной, как и для Гроддека.
     Зимняя нехватка пищи и топлива  в Вене становилась  все  серьезнее*.  В
конце 1917  года Фрейд был усталым и подавленным. На  фотографии, которую он
послал  Абрахаму,  видно,  как  он   постарел.  Последний  вариант  невроза,
связанного с датой смерти,  утверждал, что его  жизнь  закончится в  феврале
1918 года, за три месяца до шестьдесят второго дня рождения.

     * Блокада  союзниками Центральных  сил имела после 1915  года серьезные
последствия.  Недостаточное питание вызывало эпидемии и даже повлияло на вес
младенцев при рождении. В одной только Германии во время  войны три четверти
из миллиона штатского населения погибли от голода.

     В  тот же  месяц  в другом  письме Ференци Фрейд отмечает, как на  него
подействовал недолгий период отказа от курения:

     Я был  ворчливым  и  усталым, у  меня  были сердцебиения и  увеличились
болезненные опухоли  десен (карцинома? и т. д.)... Потом один пациент принес
мне пятьдесят сигар, я  закурил, повеселел, и раздражение  десен моментально
спало!  Я  бы не поверил, если бы это не  было так  заметно.  Совершенно  по
Гроддеку.

     На некоторое время об опухолях больше речь не заходила.
     В январе 1918  года  ежедневный  мучной рацион  был  снижен  с  двухсот
граммов  до ста пятидесяти.  Картофель был на вес золота, варенье варили  из
репы,  самые  бедные  уже  начали есть кошек  и собак. В  доме  19 по  улице
Берггассе  жили сравнительно  неплохо,  благодаря пациентам  и друзьям.  "Мы
живем  на  приношения, как семья врача  в  старые  времена", -  писал  Фрейд
Абрахаму вместе со списком  необходимых  продуктов,  где  сигары  стояли  на
первом месте, а после них шли мука, жир и бекон. Но мяса ему не хватало - "я
всегда был хищником", - и он винил в своей апатии питание. В Вене не хватало
всего, в  том  числе топлива. Приходилось довольствоваться низкокачественным
коричневым углем  и рубить на дрова заборы. Электричество часто выключалось,
трамваи почти не ездили, а по ночам квартиры освещались очень слабо или были
погружены в полную темноту. Неубранный снег,  покрытый сажей, громоздился на
улицах. В начале одного январского письма Абрахаму Фрейд приписывает: "Дрожу
от  холода".  Пришел  и  ушел февраль,  а потом и  май.  Фрейд пережил  свой
шестьдесят второй день рождения.
     Октябрьская  революция большевиков в 1917 году успешно вывела Россию из
войны, но Центральным силам не  удалось  этим по-настоящему воспользоваться.
Немецкие и австрийские войска вторглись в новое коммунистическое государство
(Вена  мечтала о поездах  с украинским  зерном,  которые так и не пришли), и
землевладельцы на оккупированных  территориях России смогли  прожить немного
дольше.
     Имение Волчьего Человека находилось под Одессой, на  Черном море. Когда
весной 1918 года туда прибыли австрийцы, Панкеев, земли и состояние которого
пока  не тронули,  попросил разрешения привезти жену в  Вену, потому что она
была больна. Он обратился к другу, профессору  Фрейду, за справкой.  В конце
концов Волчий Человек попал на Запад  и  после войны  даже  прошел несколько
сеансов анализа на Берггассе. Россию он больше не увидел.
     Летом  1918 года  Фрейд снова нашел спасение в  Татрах.  Его приободрил
богатый  венгерский благодетель, который  собирался оказать денежную  помощь
движению, Антон фон Фройнд. Когда-то Фрейд анализировал  его  жену.  Это был
"человек, которого надо  было бы придумать, если бы он не  существовал", как
писал оттуда Фрейд. Фон Фройнд ("доктор философии и пивовар"), которому было
под сорок, перенес  операцию  по поводу рака яичек,  затем лечился у  Фрейда
из-за возникшего невроза, а после этого решил одарить все психоаналитическое
движение.  В Будапеште  он  собирался организовать  институт,  а  в  Вене  -
финансировать издательство.
     Фрейд в сопровождении своей "маленькой дочки" (Анне  было двадцать два)
побывал на  вилле  Фройнда, перед тем как отправиться в горы, и работал  там
над  новым изданием "Толкования сновидений"  -  уже пятым.  В предисловии он
пишет,  что не мог заставить себя  внести в книгу серьезные изменения, боясь
разрушить ее  "исторический  характер". Это  была  часть  его автобиографии.
Нефрейдистское  заявление о том, что "мы считаем детство счастливым,  потому
что дети не знают  сексуальных желаний", идет сразу же после воспоминаний  о
маленькой  Анне, которой снилась земляника. Впоследствии оно  было  снабжено
сноской с противоположным мнением, но само осталось нетронутым.
     Приближалась очередная зима, и  война  подходила к  концу,  хотя  очень
немногие ожидали,  что  она закончится  так быстро. В  сентябре Фрейд и  его
основные последователи  провели первый съезд в  военное  время. Он  прошел в
Будапеште при небывалой поддержке властей. Масштабы военного  невроза и шока
от снарядов  заставили  армейских чинов  задуматься  о  природе "симуляции".
Некоторые военные применяли концепцию Фрейда о "бегстве в болезнь", спасении
с помощью невроза  от невыносимой ситуации, к поведению на поле боя. Поэтому
Будапештский съезд получил одного  австрийского генерала, двух чиновников из
военного министерства Берлина, радушный прием и банкет.
     Месяц  спустя   Центральные   силы   распались,   подрываемые   изнутри
беспорядками среди гражданского населения. На Западном фронте немецкая армия
отступала  перед союзниками.  Вена  беспомощно  наблюдала. Венгры,  богемцы,
сербы, хорваты и другие подданные Австрийской империи неожиданно отделились.
Италия,  старый  ненавистный  враг  с  юга,  разбила  с  помощью   союзников
австрийскую армию и  захватила  сотни тысяч военнопленных  (лейтенант Мартин
Фрейд был среди них). Триест с 3 ноября снова стал принадлежать Италии.
     Остатки  австрийской  армии  начали  распадаться. Целые  поезда  беглых
солдат прибывали  домой  в  Вену,  разочарованные,  но  все  еще  с оружием.
Габсбургская  империя  прекратила  свое  существование, как  и  габсбургская
династия, правившая  более  шестисот лет. Франц Иосиф умер  в  1916 году, по
поводу чего  Карл Краус отметил,  что он может поверить в смерть императора,
но  никак  не  может  убедить  себя, что  тот  когда-то  жил. Его  преемник,
император  Карл,  исчез. Фрейд  утверждал,  что чувствует  в связи с  концом
старой Австрии только облегчение, добавляя  в письме Ференци, что "Габсбурги
оставили  после себя только кучу дерьма". По улицам ходили вооруженные толпы
с  красными флагами. Однажды, когда Фрейд с дочерью Матильдой гуляли всего в
двух кварталах от Берггассе, они ненадолго попали под обстрел.
     Приблизительно за день до того, как 11 ноября наступило общее перемирие
по условиям союзников, от Джонса пришло письмо, написанное за пять недель до
этого.  Фрейд  узнал,  что  Морфидд  Оуэн, его "дорогая жена", с которой  он
прожил девятнадцать месяцев, умерла. Несчастьям Джонса с  женщинами, похоже,
не  было  конца. Эти  события,  о которых он не  рассказал Фрейду,  отдавали
мелодрамой, так же как и многое в жизни Джонса.  Морфидд заболела, когда они
в конце августа отдыхали  в Южном Уэльсе. Местный хирург прооперировал ее по
поводу аппендицита, причем Джонс, скорее всего, играл роль анестезиолога. Ей
было двадцать семь  лет. Некоторые факты позволяют предположить, что сначала
Джонс считал симптомы  психологическими. Он написал, что  ее  смерть вызвана
"замедленным отравлением  хлороформом". Заключение  о смерти  делали  больше
двух  недель,   и  несмотря   на  то,  что  вскрытие   не  показало   ничего
криминального,  и  на  очевидное  горе  Джонса,  начались  сплетни,  которые
существуют по сей день.  В письме Фрейда с соболезнованиями, датированном 10
ноября, говорилось, что "годы жизни вдали не изменили мое отношение к тебе".
     Нужно  было  восстанавливать  многие  контакты, но Австрия долгое время
оставалась  в  стороне от событий, изолированная и обнищавшая. Прошел  почти
год, пока Джонс получил  разрешение  приехать в Вену. Приблизительно столько
же  пришлось ждать  Фрейду,  чтобы  увидеть  своего  старшего  сына.  Друзья
убеждали  его  переселиться  в более  спокойное  место,  и он  нанял учителя
английского,  чтобы  "освежить  свой  английский",  подумывая  о  том, чтобы
отправиться в Англию, как только получит разрешение.
     Английский пригодился ему и в Вене, откуда он все-таки не уехал, потому
что  австрийская валюта  начала  обесцениваться, и  единственными  выгодными
пациентами  были  те, кто  мог  платить  фунтами, долларами  и  швейцарскими
франками.  В  основном  это  были  англосаксы.  Сбережения  среднего  класса
испарились. Фрейд утверждал, что потерял огромную сумму.
     Фрейд  не мог оставаться платежеспособным  и процветающим, и это  очень
ранило  его самолюбие  независимо  от  того,  что  стало тому  причиной.  На
знаменитого родственника в  тяжелое время полагались многие иждивенцы. К ним
относились сыновья,  которые  искали  работу,  дочь  Анна, ее  мать,  Минна,
овдовевшие сестры Роза  и  Паула,  незамужняя  дочь  Дольфи. Помощь другим в
таких масштабах превышала его возможности.
     Эли  Бернейс,   нелюбимый  шурин  из  Нью-Йорка,  находил   возможность
передавать им существенные суммы. В письмах Фрейда манчестерскому племяннику
Сэму после войны несколько раз  упоминаютс