и
даются  ему уже с трудом.  Но он всегда любил приуменьшать достоинства своих
собственных  книг.  Эта, полная  мрачных  взглядов,  за год  была  продана в
количестве  двенадцати  тысяч экземпляров читателям, которые осознавали свою
неудовлетворенность развитием мира.
     Основные концепции Фрейда были известны уже двадцать-тридцать лет. Хотя
психоанализ распространился по всему миру  (Фрейд с удовольствием узнал, что
неврозы среди  индийских мусульман  такие же, как  и  в  Вене), традиционная
психиатрия  продолжала  действовать так,  как  будто  ничего  не  произошло.
Утверждения, подобные тому, которое сделал до войны Ференци, что "молодежь и
интеллигенция" Венгрии уже на  их стороне,  были слишком  оптимистичными,  и
Фрейд избегал подобных слов.
     Идеи  проникали   в  жизнь  людей  и   становились  общим   достоянием.
"Бессознательное",  которое  появилось  задолго  до  Фрейда,  стали  считать
фрейдовским. На "оговорки по Фрейду" все быстро научились обращать внимание,
равно  как и на  сексуальный символизм  во сне, который  представил бананы и
лестницы   в  новом  свете.  Именно  секс   изначально   привлек  интерес  к
психоанализу. Теории,  основанные  на  инстинкте голода,  воспринимались  бы
совсем по-другому.
     Проницательные и  всеобъемлющие  выводы  Фрейда  оставили свой  след  в
истории.  Создать  универсальную   теорию  человеческого  поведения  ему  не
удалось,  как, впрочем,  и всем остальным,  но его  работы полны  образов, в
которых все могут узнать себя.  Его теории,  по словам Чарльза Райкрофта, не
единая структура, а "скорее собрание разнородных идей, открытий и догадок...
которые выдвигались на протяжении пятидесяти лет". Как Библию, миллионы слов
Фрейда  можно   толковать  до  бесконечности.  Это  подтверждают   возникшие
многочисленные школы фрейдистов.
     Многие  из  идей Фрейда разрушали веру  девятнадцатого века в  прогресс
цивилизации, которая пошатнулась уже  в его время. Он шел в ногу с историей,
одновременно  участвуя в ее создании, и для многих людей, утративших иллюзии
после  первой  мировой   войны,  его  имя  стало  олицетворять  сомнительные
современные ценности.
     "Я  обратил его [Крысиного  Человека] внимание на то,  - писал Фрейд, -
что он не должен согласно логике считать себя ответственным за все эти черты
характера, потому что  все  эти предосудительные  импульсы  берут начало  из
раннего  детства и  являются всего лишь пережитком  его  детского характера,
оставшимся в  бессознательном". Собственные  моральные ценности Фрейда  были
строги,  его  идеалом   было  развитие  моральной  ответственности,  но  его
убеждение, что  поведение человека  неумолимо определяется  бессознательным,
считали одной из причин отхода людей от старых норм морали.
     Британский убийца  Рональд Тру, военный летчик, который получил  травму
головы  и стал  жертвой  морфия, был  приговорен  в  1923 году к  смерти  за
убийство проститутки, несмотря на свидетельство о его  сумасшествии. Министр
внутренних дел отсрочил выполнение приговора, и начались споры об  опасности
снисхождения   к   психически   больным.   Газеты   жаловались   на  мрачные
психоаналитические  доктрины, которые  при логическом развитии означали, что
никого нельзя  ни  в чем винить. Роберт  Грейвз  затронул ту же тему в своих
нигилистических мемуарах 1929 года, "Прощание со всем этим", хотя не говорил
о психоанализе:

     В   петрушечном  фарсе  нашего  века...  больше   нет  виновных  и  нет
ответственности.  Мы слышим: "Мы  ничего не могли поделать" и "Мы не хотели,
чтобы  это случилось".  И  действительно,  происходят  вещи,  за которые  не
отвечает  ни один конкретный человек. Все течет, и все  мы попадаем  в поток
событий. Мы  виноваты все вместе, все вместе увязли в  грехах наших отцов  и
дедов... Это наша беда, а не наша вина.

     Практикующих психоаналитиков было  немного. В венском  обществе  в 1924
году насчитывался  всего сорок  один  член. Европейская медицина по-прежнему
относилась к ним с подозрением. Консервативные иерархии медиков, управляющие
специальностями в университетах, старались представить "фрейдовскую науку" в
минимальном  объеме.  В  их  действиях  просматривался антисемитизм, скрытая
проблема, которой Фрейд и опасался,  надеясь,  что Юнг  изменит национальные
характеристики движения.
     В Америке  все  было  по-другому. Медики доминировали  в психоанализе -
после 1923 года каждый аналитик должен был  быть доктором медицины, - но там
в  новой психологии видели  новые возможности, а не угрозу.  Университетские
факультеты,  в  деятельность  которых  не  вмешивалось  ни  государство,  ни
объединения  специалистов,  практически  с  самого  начала  заинтересовались
психоанализом  с  положительной  стороны.  Отдельные  врачи,  более спокойно
рассуждающие о  деньгах, увидели  финансовые  преимущества, которые мог дать
психоанализ. Психоанализ  у  американцев  стал  более позитивной  доктриной,
уделяющей меньше внимания зловредным силам бессознательного.
     Эрнест Джонс рассказывал о том,  как на  Бостонской конференции, где он
выступал  еще в  1909  году, одна  женщина утверждала, что эгоцентризм может
быть  характерен для  снов в Вене, но уж, конечно,  не в  Америке, где людям
снятся альтруистические сны. Фрейд нашел это "прелестным".
     В  Великобритании  психоанализ  не имел такого  устойчивого  положения,
несмотря на то что в Лондоне был Джонс, умевший лоббировать и договариваться
с  людьми. Немногочисленное  Британское психоаналитическое общество не имело
статуса  в  медицине  и управлялось  лично  Джонсом,  который установил  там
жесткую дисциплину:  однажды  он  пригрозил  исключить  племянницу  Бертрана
Рассела, потому  что она  давала лекции без его  разрешения.  Очень немногие
вообще знали  о  существовании общества.  Если  не  считать небольшого круга
интеллектуалов, обративших  внимание  на идеи Фрейда, британцы прониклись по
отношению  к  идеям  будущего  меньшим  энтузиазмом,  чем американцы.  Более
циничные  или более реалистичные, они добавили психоанализ к списку странных
изобретений, которые могут плохо кончиться.
     Психоанализ часто фигурировал в газетных статьях,  обычно враждебных, и
в презрительных речах судей  и епископов. Передовая статья "Таймс" содержала
сетования на то,  что психоанализ может показать  человеку в  себе "любителя
жестокости или чувственности"  и таким образом "заполнить ужасом и отчаянием
умы,  которые  привыкли видеть свои склонности в  совершенно  другом свете".
Автор статьи не видел смысла в таком лечении: "К чему такие озарения?".
     Послевоенная неприязнь к Германии и ее союзникам тоже не помогала, если
учитывать,  где  жил основатель  теории. Джонс  спорил  с  Ранком  по поводу
немецких   фраз,  которые  оказывались  в  гранках   статей  "Международного
журнала", набранных австрийскими типографами. Те часто вместо "Mrs" (миссис)
могли поставить  "Frau" (фрау),  что выглядело  оскорбительным для британца.
Неприличие  - иностранное неприличие - считалось многими из них синонимичным
"фрейдизму".  Фрейда  считали  врачом  - распространителем  грязи,  подобным
Гавелоку Эллису. Как правило, Фрейд описывал сексуальное поведение в меньших
подробностях, чем Эллис, но его работы были более опасны.
     Медики,  которые,  казалось бы,  должны  были  проявить  хоть  какую-то
терпимость,  с готовностью взяли на  себя  роль полиции нравов. Издательство
"Кеган  Пол"  беспокоилось  по  поводу   английского  перевода   "Леонардо",
выходившего  в  1922  году,   потому   что  там  содержались  упоминания   о
гомосексуальности.  Особенно  опасной  считалась тема детской сексуальности.
"Три очерка", которые  с 1910 года стали  доступны  в  США, потому что  этой
темой интересовалось  целое  множество специалистов,  появились в британском
издании  лишь  в  1949  году.  Многие  врачи  в  консервативной   Британской
медицинской  ассоциации  были   бы  рады,   если   бы  Джонс  лишился  своей
процветающей  частной практики,  поскольку  его  считали  дважды виновным он
занимался "нечистыми" темами и получал от этого прибыль.
     Суссекское  отделение  Британской медицинской  ассоциации в  1925  году
слушало дело  о "недостойной сексуальной  практике", связанной с девочками и
психоанализом. Это были неуверенные заявления, которые не публиковались и не
доказывались - возможно, отголосок довоенных  рассказов о Джонсе, загородный
дом  которого  находился  в  том  же графстве.  На следующий год  Британская
медицинская ассоциация учредила комиссию, в составе которой был и Джонс, для
рассмотрения  психоанализа.  Эта  комиссия  случайным   образом  просмотрела
данные, собранные за несколько лет. Девочку тринадцати лет в интернате якобы
заставили принимать ванну "совершенно нагой" в  присутствии директора.  "Это
была  школа, которой управляли по  психоаналитическим принципам",  -  заявил
врач, который  подавал эту жалобу.  "В Англии нет школ, построенных по таким
принципам", -  улыбнулся Джонс, единственный  член комиссии, осведомленный о
предмете.
     Они выслушивали долгие речи о предполагаемой  абсурдности психоанализа.
Один "фрейдист"  лечил жертву военной воздушной бомбежки.  Этот  неизвестный
аналитик  якобы  нарисовал  на  бумаге  сосискообразный  предмет  и  спросил
пациента, что это по его мнению. "Цеппелин?" - ответил  пациент  "А разве, -
настаивал аналитик, - вам это не напоминает мужской орган?"
     Джонс, учтивый  и обладающий даром убеждения, спокойно смотрел, как его
оппоненты  делают  из себя дураков, и постепенно настроил комиссию на  более
позитивный лад. "Это значит постоянно бороться с неуязвимым врагом", - писал
он Фрейду в январе 1929  года,  но отчет комиссии, сделанный позже в этом же
году, не принес  вреда. За многими моментами видна рука Джонса - в том числе
за  параграфом  о  "бытующем мнении,  что  [фрейдистский  анализ]  побуждает
пациента  потакать  порывам, запрещенным  обществом, хотя все предполагаемые
случаи  подобного,  представленные  комиссии, оказались  беспочвенными".  Он
наконец смог отомстить медикам, когда-то выгнавшим его из Лондона.
     Что бы  Фрейд  там,  далеко  в Австрийской империи,  ни думал  об  этой
деятельности,  до  него  доносилось  только  эхо  конфликтов, от которых  он
отгородился. Единственное событие в Лондоне, которое вызвало его интерес - и
возмущение,  -  касалось Анны, которую Джонс  посмел критиковать.  Джонс как
будто старался  изо всех  сил досадить  Фрейду  - еще один смиренный ученик,
наверное, уставший  от долгих  лет унижения и немного  возгордившийся,  пока
император спит.
     За этим спором стоит фигура Мелани Клейн, психоаналитика с  подавляющей
личностью,  которая прославилась  благодаря своим противоречиям с коллегами.
Австрийка (родившаяся в 1882 году), без академического образования, она была
проанализирована  Ференци  и  стала  детским  аналитиком.  У  нее  развились
догматические идеи  о силе и сложности детских фантазий. Когда Карл Абрахам,
ее учитель, умер  в 1925 году, Джонс пригласил ее работать в Лондон, считая,
что она принесет с собой свежие идеи и  расшевелит  британский  психоанализ,
который, несмотря  на всю активность Джонса,  больше  походил на опереточную
армию, состоявшую из десятка практикующих аналитиков. И Клейн расшевелила их
на следующие тридцать пять  лет. Некоторые члены британского общества до сих
пор называют ее "эта сволочь".
     Замечания,   вызвавшие  недовольство  Фрейда,  содержались  в   письме,
написанном  в  мае  1927  года.  Джонс описывал  удачный  анализ  его  двоих
маленьких  детей  и  тут  же  упомянул недавно  опубликованную  книгу  Анны,
введение в детский  анализ. К сожалению,  писал  он, в книге есть  места,  с
которыми  он  не  может  согласиться, добавляя  необоснованно:  "Не могу  не
предположить,    что    они,    видимо,    вызваны   каким-то   несовершенно
проанализированным сопротивлением".  В письме  не говорилось еще кое о  чем,
что Фрейд наверняка знал:  дети  Джонса были  в руках Клейн,  методы которой
отличались  от методов  Анны*. Клейн решила,  что  дети гораздо  умнее,  чем
считает Фрейд и все остальные, и лелеют убийственные эдиповы фантазии, когда
им не исполнилось и полугода. Без сомнения, на доктрины обеих  женщин влияли
их противоположные  характеры:  одна - яркая  разведенная женщина с  детьми,
вторая - страдающая тревожностью и никогда не знавшая мужчин.

     * Один из детей стал известным писателем  Мервином Джонсом. В  то время
ему  было пять  лет.  Он  писал  в своей  автобиографии,  что психоанализ не
избавил его от невротических черт. "В любом случае, я забыл - или, вероятно,
нужно сказать, подавил  в себе - все связанное  с моими сеансами  с госпожой
Клейн,  если не считать поездки в ее дом  и того, как выглядела ее комната".
Его друзья-аналитики этому удивлялись.  Но то же самое произошло с маленьким
Гансом.

     Предположение, что Анна была "несовершенно  проанализирована",  явилось
верхом  наглости,  даже если Джонс  не  знал,  что аналитиком был  ее  отец.
Сначала Фрейд  просто напомнил ему,  что  подобные  обвинения обоюдоостры. В
сентябре  1927 года он потерял терпение и  обвинил валлийца в  том,  что тот
организует против него заговор. "Кто проанализирован достаточно? Я могу тебя
заверить, что Анну анализировали дольше и  тщательнее,  чем, например,  тебя
самого". Расскажи  мне, писал  Фрейд, что  происходит  в  Англии и  в  твоей
голове. "Я  научился  многое выносить и не имею  иллюзий о золотом веке, где
ягненок пасется рядом с волком".
     Джонс заверил  его. "Настроение в Англии - абсолютная преданность вам и
верность  принципам психоанализа".  Это  было  правдой. Джонс  и  британское
общество  оставались  верными делу.  Но  Фрейд  в  пожилом  возрасте  боялся
предательства.  Он  за глаза осуждал Джонса, называя его нечестным, лишенным
оригинального мышления  человеком, "применение которым моих идей осталось на
школьном уровне", разочарованным ухажером, который мстит Анне за то, что она
отвергла его в 1914 году - под  влиянием отца, следовало  добавить ему, если
он сам хотел быть честным.
     В каком-то плане жизнь Фрейда в 1920-х годах оказалась приятнее, чем он
ожидал.  Теперь, когда Австрия  стала республикой, а от  Габсбургов остались
только  воспоминания,  Веной  управляли социалисты.  Они  видели  во  Фрейде
представителя нового постимперского строя, который принесет трудящимся мир и
процветание. Именно они сделали его почетным гражданином города  со словами,
что чувствуют  "особую благодарность и  признательность" по отношению к нему
за "новые пути, которые он открыл для образования детей и народа". Эта честь
не слишком подходила такому человеку, как Фрейд,  презрительно относившемуся
к простому народу, к  "деформированным черепам  и носам картошкой" толпы, но
ему все же было приятно получить ее, о чем он написал Сэму.
     К политическим  партиям  Фрейд относился скептически, и чем больше  они
обещали, тем больше вызывали у него подозрений. Трудно было представить, что
можно   предложить   новой  Австрии,   обессиленной  инфляцией   и  уличными
беспорядками, что бы сделало ее заметно счастливее старой. Многие  люди всех
классов сожалели о славном прошлом, и по улицам ходили диссиденты со  злобой
на лицах и ножами в карманах.
     "Красная  Вена",   как  ее  называли,   была  только  частью   истории.
Правительство страны, равно  как  и провинциальная  Австрия -  та  небольшая
часть, которая осталась  после войны,  - были католиками и консерваторами, а
их  возглавляли  христианские социалисты. Их поддерживала мощная пронемецкая
прослойка, стремившаяся  к аншлюсу,  союзу с Германией,  запрещенному мирным
договором.  Раздавались  речи  о том,  что нужно защитить немецкие моральные
ценности от  новой  угрозы с  востока,  безбожников-большевиков, и от старой
угрозы, которая всегда легко вызывала бурю эмоций, - "еврейской  опасности".
Обе стороны использовали военизированные организации.
     В 1927  году у венгерской границы произошел инцидент:  группа ветеранов
войны стреляла в  социал-демократов и убила инвалида и  ребенка. На  суде  в
Вене обвиняемых оправдали. Рабочие вышли  на демонстрацию, штурмовали Дворец
правосудия, испугали правительство и подверглись  обстрелу тяжеловооруженной
государственной  полиции.  Три часа спустя почти девяносто человек погибли и
более тысячи пострадали - Вена не видела худшего насилия с 1848 года.  Среди
тех, кто был свидетелем этого массового убийства и вынужден был спасать свою
жизнь  бегством,  был  Вильгельм Райх.  Именно  после  этого  он  вступил  в
коммунистическую партию.
     Времена  рождали  экстремистов.  "Неприятнейшее  дело",  - писал  Фрейд
Ференци с гор, прочитав об этом в газетах. События летом  происходили такие,
словно "в небе висит большая комета".
     Оставалось только ждать  и  надеяться. "Вена катится в пропасть и может
погибнуть, если  мы  не добьемся знаменитого  аншлюса", - писал Фрейд Сэму в
конце 1928 года, видимо, потому, что  считал союз  с Германией меньшим злом,
чем плохо управляемую Австрию, раздираемую  внутренними противоречиями. Сама
Германия давно перестала  быть для  Фрейда источником  вдохновения. Немецкие
психиатры  уронили  себя  в его глазах  своим "невежеством"  и  "грубостью",
враждебным отношением к психоанализу. Немецкие политики и генералы  доказали
в  войне,  что  они  не   заслуживают  доверия.  Когда  Фрейд  написал  свою
автобиографию  в 1924  году. Макс Эйтингон увидел гранки и  стал просить его
убрать упоминание о немецком "варварстве". Фрейд отказался.
     Как и остальная Европа, он знал, что у высокопарного немецкого политика
Гитлера  и  его  национал-социалистической партии  появились  последователи,
нацисты.  К  1929  году местные  организации  возникли по  всей  Германии  и
Австрии. Их любимым методом были уличные драки. 7  ноября того же года Фрейд
сделал в своем  лаконичном  дневнике  запись: "Антисемит[ские]  беспорядки".
Студенты-нацисты  сорвали  лекцию   еврейского  профессора  в  Анатомическом
институте, находившемся в начале улицы Берггассе. Люди спасались прямо через
окна. Впрочем,  преследование  евреев в той или  иной форме  продолжалось на
протяжении всей жизни Фрейда, и ему казалось, что Германия сможет удержать в
узде национал-социалистов. Будучи в мае  1930 года в  Берлине  для подправки
протеза, Фрейд встретился  с американским  дипломатом и журналистом Уильямом
Буллиттом*. "Нация, которая родила Гете, -  сказал  он  Буллитту, - не может
так испортиться".

     * До  того  Фрейд анализировал его  жену в Вене.  В  1930  году Фрейд и
Буллитт договорились  вместе исследовать покойного  Вудро  Вильсона, бывшего
американским президентом после войны, человека непопулярного в Европе. Фрейд
сделал психологическую  оценку этого человека.  Стречи  не включил  этого  в
"Стандартное  издание",  поскольку Джонс  сказал ему, что  это "не  принесет
Фрейду много пользы в глазах беспристрастных историков".

     Неизвестным  фактором  стал  сам  Гитлер,  который   все   послевоенное
десятилетие  затачивал когти. Его  "духовным домом", куда он отправлялся для
раздумий  над  своими  апокалиптическими  видениями,  была  та  же  гористая
местность вокруг Берхтесгадена, которую любил Фрейд. Год спустя после  того,
как Фрейд  с семьей  побывали  там в 1922 году, принимая среди других гостей
несчастных Фринков,  Гитлер "влюбился в этот пейзаж" и выбрал тот же пансион
"Мориц",  где  расхаживал  помахивая  кнутиком  из кожи  носорога,  стараясь
произвести впечатление на жену владельца пансиона.  Его автобиография, "Майн
кампф" ("Моя борьба"), где на первой странице заявлялось, что Австрия должна
вернуться к "великой  немецкой  матери", была завершена в 1926 году в другом
месте под Берхтесгаденом, куда он продолжал ездить. Когда Фрейд проводил там
лето 1929 года, они были совсем близко друг от друга.
     * * *
     Фрейда  ждал  еще  один  перев